Владимир Личутин: полвека в литературе

Ныне он лауреат самых престижных премий, в том числе Правительства РФ и «Ясная Поляна» имени Льва Толстого.

Вдруг почувствовал музыку…

В год выхода «Белой горницы» Владимиру Личутину было 33 года. В общем‑то, немало для человека, чувствующего свои творческие силы. Работа над первой повестью шла долго. Зато потом произведения пойдут одно за другим. О Личутине скажут: «Он не вошёл, а ворвался в литературу».

В 2015 году в интервью журналисту газеты «Завтра» Андрею Фефелову Владимир Личутин расскажет о том, как становился писателем: «Я помню то состояние, когда писал очерк о Писахове. Это был конец шестидесятых. Я вдруг почувствовал музыку, услышал её в ушах, и со мной случился духовный переворот. Работа не ахти какая, так себе, наивная зарисовка. Но меня удивил сам процесс труда, поиски нужного слова. Они подчинились внезапно вспыхнувшему музыкальному ритму. И я стал намеренно его возбуждать, когда садился за письмо».

Очерк «Струна Писахова» для «Правды Севера» был написан в то время, когда Владимир Личутин трудился на областном радио. С этим очерком и с очерком о Борисе Шергине, который тоже опубликован в «Правде Севера», Личутина приняли в главную газету области. Процитирую публикацию «Кланяйся Архангельску»: «Будто резчик этот писатель. Читаешь были поморские или «Окиян-море русское» и видишь, словно сидит за столом старец и долотцом по дощечке тук да тук. И появляются разные фигурки и живность природная. А умелец покрутит ус и сам подивится на своё рукомесло».

Обе эти работы войдут — наряду с повестью «Белая горница» — в первую книгу В. В. Личутина. Там же и несколько других очерков, тоже опубликованных в своё время в «Правде Севера».

С любовью к своим героям

Весной 1971 года журналист Владимир Личутин в Лешуконском районе, в деревне Селище, наслушался рассказов мастера-берестянщика восьмидесятичетырёхлетнего Мартына Филипповича Фатьянова и — чувствуется по очерку «Живая деревянная птица» — влюбился в него.

«Тихая, как мышь, восьмидесятилетняя сестра его, заскочившая в гости на минутку, пока внуки не хватились, мерно качает луковичного цвета лицом и бесстрастно нашёптывает сама себе: «Он у нас такой, Мартынушко, ничего не боится». А хозяин сам открыто радуется хорошим словам: раздвигает в улыбке длинный рот, дует вверх, под крылья большой деревянной птицы, и та мерно плывёт на тонкой невидной нити. «Как живая, из дерева, а как живая, чудно, а?» И все мы соглашаемся, что это действительно чудно. Глухарка из дерева изготовлена с большим изяществом, недаром вещи мастера Мартына ценятся за границей, и Фатьянов, увидев наше любопытство, уже из соседней комнаты другую птицу принёс, ту, что на выставку поедет, и тыкает её нам в нос, и властно, и даже небрежно гладит тяжёлой ладонью по хрупким деревянным перьям и всё повторяет: «Просто не просто, но ещё лучше могу, вот не совру, и всё».

На 70-летии Владимира Личутина в Мезенском историко-краеведческом музее. Фото Елены Галимовой

Фатьянов один на медведя хаживал, девять косолапых добыл. Десятый на него напал, когда Мартын по речке плыл, шестом в береговой песок толкался. Шестом и оборонялся лешуконец, а потом художественно на туесе изобразил эту баталию: »…и лодка есть, и берег, и сам он, Мартын Филиппович, есть, маленький-маленький, едва виден, а медведь над ним громадой навис и пасть щерит, а потом уже этот медведь убегает, разбросав по сторонам толстые лапы. Фатьянов крутит туес перед нашими глазами и сам весь восторженно щурится».

Фатьянов поведал Личутину, как прищучил его рыбинспектор, а журналист рассказал читателям с сочувствием к рыбакам: у реки жить и у моря, но рыбу не ловить, а она для северян — потребность, так что же за порядок такой!..

Концовка очерка — публицистическая:

»…сувенир по природе своей должен радовать глаз необычностью, неповторимостью, то есть каждый сувенир подразумевает собой оригинальное и страшно боится штампа. Так почему же по России, как раньше «коврики с лебедями», поехали серийными полчищами патлатые Ваньки? И ребёнку не игрушка, и взгляду не отрада, душе не развлечение. Так себе: пустота не пустота, а место занято. И если мы ценим дымковскую игрушку, понимаем прелесть палехского рисунка, так почему увядает работа северных гончаров, берестянщиков, жестянщиков, резчиков по дереву?»

Не увяла эта работа: придёт время — откроют в Архангельске детскую школу народных ремёсел, а в районах области — её филиалы. Главная заслуга в этом — Владимира Николаевича Бурчевского, первого директора школы, почётного гражданина города.

Любимым человеком Архангельска была Ксения Петровна Гемп, из дворянской семьи, биолог, альголог (специалист по водорослям), краевед; энциклопедически образованный человек; «несравненный знаток Севера», по выражению Фёдора Абрамова. Её муж Алексей Германович Гемп, историк, преподавал в педагогическом институте. На вечера к супругам приходили большие знатоки города, бывал там и Владимир Личутин, черпал материал для «Правды Севера». К примеру, для очерка «Марфа-поморка» — о сказительнице Марфе Семёновне Крюковой. (И эта публикация войдёт в книгу.)

«В тридцать четвёртом приехала в Зимнюю Золотицу за песнями Антонина Яковлевна Колотилова (создатель Государственного академического Северного русского народного хора. — С. Д.). Спрашивала «золотичан» о песнях, направили к Марфе-говорунье. И как вспоминала Колотилова, была зима, мороз лютый выстуживал углы, и те громко ухали, половицы скрипели, что‑то бродило и шуршало в дальних комнатах огромного дома, и всю ночь гостья мучилась одиноко в кошмарных страхах. На ночь Марфа Семёновна уходила на деревню и била колотушкой, охраняя сельский покой, днём она пела старины и песни и этим буквально очаровала Колотилову. И потом благодаря стараниям Антонины Яковлевны была вырвана из безвестия сказительница Крюкова. Дали ей персональную пенсию, пригласили в Архангельск. Почитатели её таланта, был среди них и артист Игорь Ильинский, гурьбой пришли к ней в гости. Ильинский всё удивлялся и не мог поверить, что старая женщина (Крюкова 1876 года рождения. — С. Д.) держит в уме двести листов текста.

«Ну, «Евгения Онегина» наизусть — понимаю, — говорил он. — Я сам «Старосветских помещиков» наизусть читаю, но двести листов стиха?»

Есть в книге и очерки о сказительнице Марье Дмитриевне Кривополеновой, о «президенте Новой Земли» Илье Константиновиче Вылко и другие.

С чистого листа

Но, разумеется, главная вещь в книге — повесть, написанная тоже в пору работы Владимира Личутина в «Правде Севера». Очень интересна история сочинения «Белой горницы».

«Когда написал первый вариант, то сшил рукопись толстыми нитками и написал цветными карандашами название. Это есть первый признак графомании», — рассказывал Владимир Личутин однокурснику по журфаку Ленинградского государственного университета Владимиру Лойтеру. («Попал в рай ещё при жизни!». «Независимый взгляд». 12 октября 2005 года).

Из воспоминаний писателя Юрия Галкина, который повесть коллеги рецензировал и «зарубил»:

«В этом сочинении было что‑то придуманное: какие‑то монахи и монашки, какие‑то страсти с поножовщиной и убийствами. Однако дело не в том, что всё это было придумано по явной аналогии с известными литературными произведениями, близкими, возможно, автору по духу, по интонации, что само по себе для начинающих писателей в порядке вещей, а в том, что все эти свирепые страсти на мезенской почве по одной только причине неправдоподобия не вытягивали на художественный смысл.

Я думаю, в критике, даже самой несправедливой, тем более если это внутренняя рецензия, для талантливого молодого писателя больше пользы, чем вреда. Приятельская похвальба, которой очень часто грешит наш брат, способна только раздуть болезненное тщеславие и совратить слабую творческую волю на лёгкие пути». («Шергин — как молитва». «Правда Севера». 19 февраля, 4 марта 2004 года).

На набережной в Архангельске. Фото Анатолия Глущенко

Своё творение Личутин уничтожил. Начал с чистого листа.

»…вскоре моя жизнь вновь изменилась. Я остался один, без семьи, своего жилья, оказался в общежитии партийных курсов. Жило нас в комнате четверо… Ребята, лёжа на кроватях, лясы точили и надо мной посмеивались. А я от безделья что‑то печатал на старой машинке «Ундервуд». После оценки Юрия Галкина чувствовал себя абсолютной бездарью, но тяга к слову всё пересилила. Не зная писательского ремесла, при полной душевной немоте всё‑таки решил вернуться к замыслу «Белой горницы». (Это тоже из «Независимого взгляда»).

Через несколько лет Юрий Галкин будет удивляться: «Слушай, Личутин, ведь ты был графоманом. И откуда в тебе что взялось?» Суворовский русый хохолок над высоким лбом его гордовато вздыбился. Я не обиделся этой язве, ибо это было сущей правдою, но запомнил. И после часто её растравливал, чтобы не заживала она». Так написано Владимиром Личутиным в книге «Душа неизъяснимая».

Повесть-человековедение

В 1967–1973 годах областную писательскую организацию возглавлял поэт Дмитрий Ушаков. Через годы он напишет в «Правде Севера» о Владимире Личутине в очерке «На недельку в Часлово»: »…зашёл худощавый, подтянутый, как‑то уютно скомпонованный при своей невысокости Володя Личутин. В ту пору я знал его как очеркиста «Правды Севера». Застенчивый по природе, деликатный, он робко попросил посмотреть его повесть «Белая горница». Ушёл, а я взялся за рукопись. И понял, что стоит показать её нашему ведущему прозаику Николаю Кузьмичу Жернакову». (16 марта 2000 года).

Работая в «Правде Севера, Владимир Личутин не раз видел Николая Жернакова, бывавшего в редакции, в кабинете редактора Ивана Мартыновича Стегачёва. Каким запомнился Жернаков ученику, превзошедшему учителя? «Николай Кузьмич приходил в газету — красивый, волосы густые, орлиный взгляд: важный, сановный и в то же время близкий такой крестьянских кровей мужик — все почтительно вставали, здоровались». («Слово — суть души». «Правда Севера» 11, 18 апреля 2000 года).

Н. К. Жернаков прочитал «Белую горницу» взахлёб и представил её на областной семинар молодых литераторов, который состоялся 2–4 декабря 1971 года. Жернаков назвал автора «уже сложившимся писателем, художником самобытным и самостоятельным, которому есть что сказать и который знает, как это сказать по‑своему». (Текст рецензии хранится в Государственном архиве Архангельской области, в фонде регионального отделения Союза писателей России.)

Жернаков читал личутинские очерки в «Правде Севера», они ему нравились. Но очерки, пусть и художественные, ещё недостаточно говорят о личности. А здесь Личутин «обретает свой голос, несмотря на учителей, лица которых иногда проявляются довольно отчётливо сквозь художественную ткань повествования. Это в какой‑то мере и Андрей Платонов, и В. Астафьев, и В. Белов, и, может быть, ещё кто‑то близкий ему по глубине взгляда на мир.

Но учителя не навязывались к нему в соавторы, как это бывает зачастую с молодыми, особенно в первой вещи. Повесть, на мой взгляд, получилась личутинская.

Личутин говорит, что он работал над повестью пять лет, что этот вариант — уже восьмой по счёту. Что ж, похвально…

…перед нами, несомненно, повесть-человековедение, повесть о глубинной сути человеческого Я, его скрытого от ненаблюдательного глаза, подводного течения… написана она мастером сильно и ярко… Казалось бы, стоило ли автору первой своей крупной вещи возвращаться к известным уже в литературе ситуациям, таким, как классовое расслоение деревни перед коллективизацией, пресловутый любовный треугольник, убийство кулацким сынком председателя сельсовета. Боже! Сколько уже было понаписано на подобные сюжеты…

Владимир Личутин и Степан Писахов, автор и герой очерка. Фото Анатолия Глущенко

Но Личутин, по‑моему, своей повестью ещё раз доказал, что художественная литература не иллюстрация социальных проблем, не отклик на злобу дня, а человековедение, имеющее своей главной целью нравственное, моральное, эстетическое воспитание человека.

Личутин сумел написать по‑своему и своё, никем до него в таком плане нетронутое. Недаром он назвал свою повесть «Белая горница». Белая горница — это душа человеческая, всем открытая и вместе с тем никому не доступная, за семью печатями. Белая горница — это очень сильный, органично северный образ, вытканный мастерски. Когда некрашеные, вымытые и вышорканные голиком полы белой горницы в нашей северной избе благоухают свежестью и чистотой, постороннему или своему человеку — всё равно — страшно ступить на них, наследить, нагадить в горнице грязными сапогами.

…Его повесть далека от художественной упрощённости и примитивизма — этого, я бы сказал, бича многих наших произведений, авторы которых пытаются решить в них вопросы социального звучания в художественных образах, а в результате всё у них профессионально и благополучно, и внешне добротно, и редакторам легко с ними работать, только нет у них в книгах одного — подлинной жизни, её страстей и поэзии».

Николай Кузьмич, член редакционной коллегии журнала «Север», отправил рукопись в Петрозаводск главному редактору Д. Я. Гусарову. (Своего журнала у писателей Архангельской области тогда не было.) «Белую горницу» опубликовали в восьмом номере журнала за 1972 год. И В. В. Личутин шагнул в большую литературу.

Первую повесть Владимира Личутина высоко оценили Василий Белов, Фёдор Абрамов и другие большие писатели. Казалось бы, смело говори, что ты теперь не только журналист, но и писатель. Но ещё долго Владимир Личутин не называл себя этим высоким званием, говорил, что он — литератор.

Тираж первой книги Владимира Владимировича Личутина составил 15 тысяч экземпляров. В советское время будут у классика современной литературы и миллионные тиражи.

Напомним, что недавно в свет вышла новая книга Владимира Личутина «Русский царь Иван Грозный», над которой писатель работал пять лет, и работа вышла довольно объемной — 621 страница плотного текста.