3 января 2026 года исполнится 90 лет со дня рождения великого русского поэта Николая Рубцова

Не угодить бы в неё. Наконец с радостью вступаешь на твёрдую дорогу. И вдруг слышишь переливы бегущего по камням родника. Припадаешь губами и пьёшь. Пьёшь ледяную влагу, от неё почему‑то никогда не бывает простуды…

Думаю, с таким лесным родником сравнима поэзия Николая Рубцова — негромкая, как её именовали, неброская. «Тихая лирика», не увенчанная лаврами и наградами.

Современный человек устал от «музыки», ломающей ушные перепонки. Он изнемог от книжных или телевизионных сюжетов с обильными дозами примитива и секса, от ярлыков и оскорблений, раздаваемых направо и налево. Его мутит от подмены чести и достоинства чинопочитанием и холопством. Он уже готов спрятаться куда‑нибудь от навязывания пагубной «цифровизации» и устрашающей «бандемии».

А куда спрятаться?

И вот с жадностью припадает он к строкам Рубцова как к истоку, который ещё сохранился чистым, ещё не замутнённым временем.

В чём их притягательность?

Наверное, в доброте, в отсутствии фальши.

До конца,

До тихого креста

Пусть душа

Останется чиста!

Перед этой

Жёлтой, захолустной

Стороной берёзовой

Моей,

Перед жнивой

Пасмурной и грустной

В дни осенних

Горестных дождей,

Перед этим

Строгим сельсоветом,

Перед этим

Стадом у моста,

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

Пусть она

Останется чиста

До конца,

До смертного креста!

(Разбивка строк сделана Николаем Рубцовым в книге «Зелёные цветы» — 1971 — Г. С.)

Исток чистоты

Задумываясь над истоками этой чистоты, невольно уносился я мыслями в Беломорье — край суровый, богатый сказками, легендами, преданиями.

Удивительные по красоте дни выпадают иногда ранней весной на Севере — полные какой‑то неизъяснимой загадки. На чистом, будто огромная голубая скатерть, небе — большое ярко-рыжее солнце. Рядом, в той же бездонной лазури, стоит луна. Я любовался ими поочерёдно, отсчитывая километры по большаку. Тайга осталась позади. За поворотом замаячило село Емецк, основанное на сто с лишним лет раньше Москвы. По соседству, ближе к Северной Двине, пролегал в старину рыбный тракт. По нему, томимый жаждой познания, шёл в столицу будущий великий помор Михайло Васильевич Ломоносов. Материнская его деревенька сравнительно недалеко, в этом же районе, на Курострове. Русский Леонардо да Винчи, а, может, и более итальянца. Во всём, что сотворили ум и руки гения — будь то грамматика русского языка, научные открытия, исторические исследования, мозаики, — Ломоносов оставался поэтом.

Чуть ли не с рождения по складу психики был поэтом и Рубцов. Два поэта, два земляка. Солнце и Луна. Добрая символика виделась в их землячестве.

Въезжаю в Емецк. Среди села, по дороге на Вологду — отворотка, спускаюсь по ней, иду по улице. Останавливаюсь у деревянного двухэтажного здания.

«В этом доме, — читаю на мраморной доске, — 3 января 1936 года родился поэт Николай Рубцов».

Молча, с чувством отдалённой вины, оглядываю заурядное жильё. В подобных «хоромах» и поныне обитает едва ли не половина населения обширного северного края, в нём можно разместить пять государств, равных Франции. Вечно хлопающие двери, скрипучая лестница наверх…

Родина — она и есть Родина!

Она всегда остаётся с нами. До последнего дыхания согревает душу теплом. И чтобы понять натуру поэта, почувствовать первопричину творчества, надо прикоснуться к самому истоку. А исток — он здесь, на земле Архангельской.

«Привет с емецкую колокольню»

В Емецк семья Михаила Рубцова приехала из Вологды в 1935 году. В доме, у которого стою, и появился на свет Коля четвёртым ребёнком. Тогда дом принадлежал отделу рабочего снабжения местного леспромхоза, в отделе и работал отец поэта. Семья занимала квартиру на втором этаже. Окна выходили на дорогу и во двор. А там, за огородами, привольно текла речка Емца. На ближнем берегу — малая пристань с лодками и катерками. Милый сердцу северный пейзаж. Не от него ли, подкреплённая срочной службой в Северном флоте, ворвалась в стихи Рубцова «морская тема»?

Я уношусь куда‑то в мирозданье,

Я зарываюсь в бурю, как баклан,

За вечный стон, за вечное рыданье

Я полюбил жестокий океан…

Михаила Андриановича помнили простым и доверчивым, очень доброжелательным. «Отец Коли, — передавала учительница Татьяна Минина впечатления одной из жительниц Емецка, помнившей Рубцовых, — хорошо пел. Любимой у него была ария Сусанина. Мама моя говорила: «Опять завелась ария (у Рубцовых был патефон), значит, Михаил Андрианович пришёл с работы…»

Я слышал предание о том, что музыку любила и Александра Михайловна, мать поэта. Она даже приходила петь на клиросе в Рождество-Богородицкий храм, когда позже семья вернулась в Вологду.

Не отсюда ли неизбывная музыкальность в творчестве поэта? Он сам под гитару или гармошку исполнял свои стихи, музыку к его стихам подбирали друзья. А ныне песни «Горница», «Букет» и ещё многие поёт уже вся страна. Причём часто люди и не знают, кто автор стихов.

Под музыку, песни, байки взрослых — у Рубцовых часто ночевали сослуживцы из дальних лесных пунктов — рос маленький Коля. Жители Емецка сохраняли традиции: проводили ярмарки, куда собирались ремесленники с разных мест, да и своих мастеров хватало. Церковная колокольня вошла в поговорку: «Шлю тебе привет с емецкую колокольню», то есть очень большой. Здесь Рубцовы особо не задержались. Летом 1937 года Михаила Андриановича перевели в райцентр Няндома, где была узловая железнодорожная станция. В отличие от Емецка, семью поселили в бараке. Вскоре отца исключили из партии и арестовали «за контрреволюционную деятельность». Больше года мать провела в нужде и разоре. Чтобы хоть как‑то помочь ей, старшая дочь Надя, ещё не достигнув шестнадцати лет, устроилась на работу. Где‑то она простудилась, заболела и умерла. Вскоре с Михаила Андриановича сняли «обвинение» (редкий факт для того периода!), он вышел на свободу, вернулся на должность начальника Няндомского горпо.

Перед войной семья возвратилась в Вологду, поселилась в одном из домов на улице Первомайской. Здание сохранилось до нашей эпохи. Но лет десять назад «местные олигархи» начали его ломать, расчищая место под свои особняки. Интеллигенция Вологды выступила с публичным протестом, просила сохранить дом в память о поэте, но его уничтожили…

Незадолго до ухода в мир иной Николай Рубцов побывал на малой родине осенью 1970 года. Николай Голицын, известный в Архангельске журналист, зафиксировал то событие.

– Переехали через Двину в село Ломоносово, я всё фотографировал Рубцова вместе с другими писателями, — говорил друг. — Я запомнил, что Николай был весёлый, живой, энергичный. Думаю, радовался, что приехал в отчие места. Мужики холмогорские попотчевали гостей ухой из стерлядки; я попал в столовой за один стол с Рубцовым. Кто‑то завёл разговор на тему «поэт и власть». И вдруг Рубцов, сидевший тихо, резко переменил настроение, бросил что‑то отрывисто, зло. Я почувствовал какую‑то его душевную боль, будто нервы у него были на пределе. И ещё я понял: Рубцов был очень ранимым, с ним требовалось быть осторожным, не обидеть случайно словом…

…В 2004 году в Емецке открыли памятник Николаю Рубцову работы скульптора Николая Овчинникова.