«Хочу бороться за правду!»

Седьмого ноября 2025 года близкие, коллеги и ученики простились с нею

Девочка из чума

Своей судьбой Федосья Савватеевна Вохминова не просто соединяет эпохи, кажется, в жизни её запечатлены разные миры.

Восемь детей, семья дважды раскулачена. Сначала на родине, в землях, где жили представители народа коми, к которому принадлежит семья Федосьи Савватеевны, затем в Ненецком автономном округе, куда она перебралась в начале 1930‑х годов, после первого раскулачивания.

О том, как тяжело выживали «кулаки», свидетельствуют простые и жуткие в своей банальности факты.

Феня родилась пятого декабря 1936 года. Осиротела, когда ей было четыре годика, к тому времени в живых осталось лишь шестеро из восьми детей.

В январе 1941 года умерла от туберкулёза мать, в мае нашли мёртвым отца: стадо кочевало, в тундре медиков нет, и развившийся у пастуха перитонит не оставил главе семейства шансов.

– Никто из нас в детдом не попал, всех поднимали родственники. Говорите, неулыбчивая я на снимках? Это воспитание сказывалось. Тётушка держала меня в строгости, не разрешала петь, смеяться. Я весь день работала: ягоды собирала, а она не давала ни копейки на кино, рассуждая просто: на эти деньги можно хлеб купить. Но я на неё не в обиде. Благодаря тётушке я не жила впроголодь, научилась работать по дому, шить всё — вплоть до пим.

Наголодаться довелось позже, в интернатах кормили так, чтобы только ноги не протянуть. И там же зародилось ещё не оформленное до конца в ясную идею желание защищать справедливость, оберегать слабых. В интернате таких били, унижали, и маленькая худющая девчонка с огромными светлыми, почти прозрачными глазами не давала спуску обидчикам, заступалась за тех, кто не мог себя защитить.

Предстояло выучить русский язык. А ещё Феня стала единственной девочкой, участвовавшей в гонках на оленьих упряжках. Кандидат в мастера спорта по лыжам.

– Я радио первый раз услышала в пятом классе. Испугалась страшно: вдруг какой‑то незнакомый мужской голос заговорил, да громко, а в комнате никого!

Токарь пятого разряда

– После девятилетки попала в трудовые резервы. Так назывался набор для комсомольцев на рабочие специальности. Получила в Свердловске профессию токаря, работала на заводе. Затем попросили вернуться дядя с тётей, им требовалось оформить пенсию, а у них никаких документов, даже паспорта, на селе их не выдавали. У дяди и тёти сын погиб ещё на финской войне, но никто не спешил признавать само их сущест­вование.

По направлению отправилась в Ленинград поступать на юридический факультет в университет, на дневное отделение. Там мою кандидатуру приняли без восторга, пусть я и экзамены сдала, потому что много читала — любые книги, что удавалось достать в нашей библиотеке.

Говорят: «Почему на юридический?» Я в ответ: «Хочу за правду бороться!» В первую очередь побороться приш­лось за сессию на четвёрки и пятёрки, потому что единственный источник дохода — стипендия.

Будни районного судьи

На практику молодого специалиста направили стажёром в Соломбальский районный суд Архангельска. Там Евстолия Никифоровна Мережко, ранее работавшая в областном суде, перешедшая в районный только потому, что не было у неё высшего юридического образования, преподала первые уроки профессии.

Федосья работала секретарём, и Евстолия Никифоровна, впоследствии ставшая закадычной её подругой, научила не только тому, как к процессу подготовиться, но и тому, как следует себя вести так, чтобы никаких намёков не давать, что можешь принять какие‑то подарки, что‑то попросить по знакомству.

– И уроки те — на всю жизнь: как бы тяжело ни приходилось, никого не просила что‑то достать, хотя наши народные заседатели работали и в торговле, а в годы тотального дефицита такие знакомства ценились. Наверное, при одной мысли подобного рода Евстолия бы меня сжила со свету. Она учила, что непорядочность начинается с мелочей.

Честно и впроголодь — так жила семья судьи Вохминовой, потому что спустя несколько лет она осталась с тремя малышами на руках и вынуждена была уйти из Октябрьского районного суда юрисконсультом на завод.

— Когда спустя год пригласили в Нарьян-марский городской народный суд, я поехала не раздумывая. Если я на выезде, малышей из садика на выходные брали знакомые.

На заседания добирались на вертолётах, вездеходах, на оленях. Едешь в лодке-казанке, выходишь — мокрый насквозь — волны захлёстывали с обеих сторон.

Дела и люди

– Жаль, что не было у нас в те времена фотоаппарата, такие кадры пропали! Однажды нам у берега высаживаться в отлив и по мелководью шагать приш­лось полтора километра. Но как я пойду — вода высоко, ледяная. На закорки забралась к подсудимому, он меня и доставил на берег. Приговор — три года, снова на закорки — и в путь. Он мне по дороге говорит: «Сейчас сброшу, почему такой приговор?» Я ему отвечаю: бросай, мол, всё равно не утону. Он отнекивается: шучу, дескать, не обижайтесь, всё по‑божески.

Однажды по страшному морозу шагали пешком больше 20 километров судья, секретарь, прокурор, особо опасный рецидивист, несколько хулиганов и семь малышей, которых нам передали для отправки в противотуберкулёзную больницу. Насилу добрались до деревни, там нас заведующая медпунктом напоила чаем и три часа дожидались вездехода.

А в 1972 году меня пригласили вернуться в Октябрьский районный народный суд Архангельска. Именно там я ранее познакомилась с Иваном Михайловичем Мешковым. Он запомнился неизменно спокойным, рассудительным, крайне уважительно ко всем относившимся человеком.

В Октябрьском районном суде свела судьба ещё с одним наставником — Валентином Александровичем Гореловым. Какие бы проблемы ни были, он уверенно повторял: «Всё перемелется», — и так был убедителен, что я сразу успокаивалась.

Судьба преподносила встречи самые разные. Женщина, работавшая уборщицей, воспитала пятерых сыновей. Нищета беспросветная, и все ребята с малолетства промышляли воровством. Как становились старше — судимости, колонии, там же и сгинули. Остался младшенький. А мальчишки все как на подбор — высокие статные красавцы. Младший уже был судим условно, надо отправлять его в колонию. Парень чуть не плачет. Он по закону лишался жилья. После колонии идти ему некуда — пришёл ко мне. И мы помогли. Потому что квартиру, где он жил (его мать к тому времени скончалась), получил местный участковый. Стал делать ремонт и нашёл под обоями огромную сумму денег. Выходит, парни воровали, а мать украдкой деньги откладывала. Сумма в те годы немыслимая, что‑то около десяти тысяч рублей. Участковый пришёл ко мне — что делать, мол? Я решила, что надо открыть сберкнижку на имя паренька. Вот таким образом он, освободившись, смог приобрести жильё. И больше я ничего о его криминальных прегрешениях не слышала…

Участковые тех лет, вообще, были людьми особыми. Их все знали, и они своих подопечных изучали досконально. Если кто‑то требовался мне в процессе, доставляли за полчаса.

С 1984 по 1991 год Федосья Савватеевна возглавляла Октябрьский районный суд, до 1998 года трудилась в судебной коллегии по уголовным делам Архангельского областного суда.

– Мы работали не за деньги и не карьеры ради. Да и какие в то время деньги! У суда и машины никогда не было, на выездные заседания с транспортом помогали прокуроры. Мы жили работой. И мне очень хочется, чтобы судьи сегодняшние, особенно молодые, были достаточно мудры, чтобы осознать, как тяжело бывает людям, как непросто им находиться в суде, смогли понять их и всю меру ответственности судейской работы, неоценимую значимость наших решений, нашего отношения, внимания, человечности.