Насильно переселенные на Север: жизнь спецпоселенцев»

«Верхи» ломали, «низы» бедовали

До горбачёвской перестройки советским писателям не удавалось сказать напрямую и подробно о крестьянской трагедии 1929 года — начала 30-х годов ХХ века. В основном приходилось только давать понять, что такое было для деревни раскулачивание и переселение работящих людей в места, очень отдалённые от их малой родины. В 1961 году — к удивлению Фёдора Абрамова — впервые опубликована его повесть «Вокруг да около» — о бедст­венном положении колхозного села. Герой этого произведения — председатель колхоза Ананий Мысовский — вспоминает, что в 1930 году он вместе с малограмотным председателем сельсовета за два дня перевернул глухую деревню, и размышляет: может, потому и тяжело сейчас, что тогда было легко?..

В 1971 году впервые напечатан рассказ Василия Шукшина «Билетик на второй сеанс»: раскулаченный в 1930 году тесть Тимофея Худякова — у зятя «последнее время что‑то совсем неладно было на душе», — через многие годы приезжает в родную деревню, чтобы «попроведать… окаянных» родственников, с подачи которых, скорее всего, записали его, крепкого середняка, в кулаки и переселили за Можай.

На «верху» период коллективизации называли временем «великого перелома». В «низах» переживали беду за бедой.

Для части крестьян «за Можаем» — это в пинежско-мезенских специальных посёлках.

«Ленивый сосед накляузничал…»

– В Ульяновской области, в обычном крестьянском доме жили с семьями два брата и две сестры. Братья — Валентин Эмильевич, мой отец, 1907 года рождения, и дядя Александр — 1908‑го. Батраков не держали, работали с раннего утра до позднего вечера. Первой вставала бабушка Лидия Сергеевна — в пять часов, чтобы приготовить завтрак. Хозяйство было лучшим в деревне Большая Мура, — так рассказывал ставший архангелогородцем В. В. Фрейман. — В 1930 году отец лежал в больнице с повреждённой ногой, километров за семь от родной деревни. В местном органе власти маме сказали, что мужа надо срочно вызвать домой. Она написала ему, что зачем‑то нужно ехать поскорей. Он и приехал. Едва ли не тут же его с братом посадили в сани и увезли.

Владимир Валентинович родился в том же 1930 году, вскоре после того, как сослали отца. Матери дали подрастить сына — отправили к мужу через три года, в спецпосёлок Широкий Дол. Там же пришлось жить Александре Дмитриевне Каревой, в прошлом обитавшей в селе Зеленец той же Ульяновской области, а через много лет ставшей жительницей посёлка Пинега. Она рассказывала:

– Перед выселением священник продал отцу новый дом. Чтобы сделать покупку, папа продал лошадь, корову, овец. Денег всё равно не хватало. Тогда он занял их у брата. В хозяйст­ве один телёнок остался. Папа был первым колхозником в селе — первым в него вступил. Но ленивый сосед накляузничал на него: мол, разжился, раз дом новый заимел… Вот и попали мы в список на раскулачивание. Оказались сначала в одном вологодском селе, которое славилось своими церквями. В них мы и жили — женщины, дети, старики (мужчин отдельно везли). Сыро там было, холодно. Дети как мухи умирали, по 30 в день. Годовалый ребёнок брата тоже помер бы, его, бедного, и перепеленать‑то по‑хорошему не могли. Спасибо добрым людям: одна сельская семья сжалилась над нами, под расписку разрешили ей взять к себе «кулаков». Дед хозяев сделал в свободной комнате нары, печку-времянку, так мы и спаслись. А через три месяца увезли нас, «врагов народа», в телячьих вагонах в Архангельск, потом на баржах по Кулою. Мужики в районе деревни Карьеполье посёлки строили.

Вот тебе лопата и 200 граммов хлеба…

На территории тогдашнего Пинеж­ского района было немало спецпосёлков. Те, которые назвали карьепольскими, отличались крайней невыгодностью расположения. Если другие специальные посёлки имели связь с внешним миром посредством грунтовых дорог и рек, то Широкий Дол, Лака, Луков Ручей были отрезанными от него. В трёх десятках километров от деревни Карьеполье, что стоит в нижнем течении Кулоя, по левобережью, за болотами открывалась перед переселенцами очень невесёлая картина: будто высохшие реки и множество сухих притоков; берега сплошь заросли вереском в человеческий рост и карликовым березняком; весь ландшафт сильно пересечён такими долами.

Эти места и пришлось осваивать мужчинам-спецпереселенцам: женщин с детьми, стариков разместили в деревенских домах.

Пригодный для строек лес искали в округе за 20 километров. Прорубали просеки, строили тракт — выход в мир, к Карьеполью. Основными орудиями труда были топор, продольная и поперечная пилы. Другая часть людей готовила пашню для весеннего сева — расчищала землю от пней и кустарника, пытаясь приспособить к земледелию почти безжизненный угол природы.

За лето 1931 года от Карьеполья до посёлков на 26‑й километр (Луков Ручей), 31‑й (Широкий Дол) и 41‑й (Лака) проложили через болота дорогу с бревенчатым настилом. Строили её и подростки. Затем в короткие сроки появились в посёлках добротные бараки, начальные школы, больницы, пекарни.

Очень много жертв потребовали те стройки… Их было бы меньше, если б спецпереселенцев отправили всех вместе. Дорог бы меньше строили. Всех бы на Лаку, там речка. А в Широком Доле едва журчал ручеёк, единственный источник водоснабжения.

Не сохранились вдоль дорог могилы с крестами… Плохо одетые (одежду меняли у местных жителей на еду), далеко не всегда сытые, люди умирали и умирали.

Из воспоминаний Надежды Михайловны Мысовой, осевшей в Пинеге:

— Дорогу от 31‑го посёлка строили и дети — канавы рыли. Мне тогда 13 лет было. Жили мы в палатках. Хлеба получали граммов по 200–300, в зависимости от выполнения нормы. Осенью 1931 года, в начале октября, видим утром: семь верховых спешились и идут к нашим палаткам. Подошли, расспросили, где работаем, чем кормят. Велено нам было сдать кирки и лопаты, выдали по буханке хлеба и отправили в посёлок. Стали нас там кормить в школьной столовой супом, кашей, хлебом. Взрослым норму хлеба прибавили.

Молочная ферма была организована в Широком Доле в 1932 году. Скот пасли по лесам и вырубкам. Берега Дола настолько крутые, что траву для силосования и сено приходилось вытаскивать вязанками.

Гумуса в почве практически не было — моховая подстилка и подзол. Молоко пахло диким луком, которого в том краю много.

Широкодольский колхоз, предшест­венником которого был трудпосёлок, словно в насмешку над спецпереселенцами назвали «Восход». Приглядывал за «Восходом» комендант. Иногда утром на крыльце своего дома он пистолетом поигрывал, когда люди на работу собирались…

Умельцы и мастера

В 1933 году, когда Володя Фрейман попал в Широкий Дол, жить там было уже легче. Жильё — теперь не шалаши, а типовые бараки, каждый на несколько семей, на семью любого количества человек — по комнате. Позади была и цинготная весна 1931 года, которую «кулаки», люди в основном физически крепкие, перенесли без больших потерь. Здесь Володя Фрейман прожил сначала четыре года. Учиться стал в другом пинежском спецпосёлке, в Кокорной, куда отца перевели председателем промколхоза, так как нашли в нём человека не только хозяйственного, но и с твёрдым характером, жестковатой рукой. Тем более что в Широком Доле хозяйство было уже налажено, а в Кокорной, где много людей умерло или сбежало, ещё предстояло наладить. К слову, бежали — кто удачно, кто нет — отовсюду. Кто‑то пропадал в лесу, выбрав неверный путь; кому‑то помогал местный житель, и побег удавался; кого‑то ловили, водворяли на место или убивали. В Карьеполье сохранились воспоминания об издевательских казнях: иной раз заставляли человека забираться на дерево, а потом в «глухаря» стреляли…

– Наш колхоз в гору полез, — стали говорить в Кокорной, в посёлке, находившемся на почтовом тракте Пинега — Лешуконское, в 90 километрах от Пинеги. Он использовал около 100 гектаров пашни, земли, освобождённой от лиственницы и других деревьев. Обладая широкой культурой земледелия, русские (воронежские, тамбовские, сызранские и другие), украинские и белорусские мужики не только выращивали рожь, ячмень, коноплю, но работали и на смолокуренном, дегтярном заводах, в кирпичном, бондарном, столярном цехах, в дубильне, сапожной мастерской, на водяной, а потом ветряной мельнице. Женщины трудились на молочно-товарной ферме. Получали колхозники хорошие урожаи отменной белокочанной капусты, однажды вырастили даже сахарную свёклу. То было натуральное хозяйство на полном самообеспечении. Но поступили в финскую войну заказы на пулемётные сани, а в Отечественную — на тачанки, ладно зробили то и другое.

В 1991 году в разрушенном временем здании правления широкодольского колхоза я нашёл документ: акт отправки в октябре 1941 года в фонд Красной армии «телег на железном ходу — 9 шт., лопат железных — 8 шт., молотков разных — 8 шт., топоров — 8 шт., верёвки хозяйственной — 8 кг…».

(В. В. Фреймана и меня привезли в Широкий Дол на двух снегоходах карье­польские парни Виктор Титов и Альберт Опарин по когда‑то широкой, а тогда узкой, заросшей лесом дороге. Владимир Валентинович не был в посёлке 47 лет… Бледный немолодой человек, безбожник по воспитанию, перекрестился и поклонился Широкому Долу, его людям в пояс.)

Не было в Кокорной, как и в Широком Доле, ни одной семьи, в которой не имелся бы какой‑нибудь умелец, мас­тер. В местных деревнях обходились кичигами и цепами, а в Широком Доле обзавелись молотилкой с конным приводом. Отличный паром из двух плашкоутов у Карьеполья сделали. Однако более или менее нормальную жизнь на суровом месте наладить удалось нескоро.

– В 1938 году собран был хороший урожай. Даже пшеницы немало получили на опытном участке. Вот тогда впервые наелись… — вздохнул Владимир Фрейман.

Председательствовал и Александр Эмильевич Фрейман — в «Восходе», куда входили спецпосёлки Лака и Луков Ручей. В 1941 году, уступив просьбам поселкового медика (женщины не из спецпереселенцев), он распорядился выдать по пуду ячменя тем семьям, детям которых предстояло учиться в семилетней школе села Совполье, расположенного в 76 километрах от Широкого Дола. И привлекли Фреймана к суду, дали три года лагерей — считай, легко отделался.

Александр Фрейман, как и другие переселенцы, стал участником Великой Отечественной войны. На фронт их не брали — по недоверию к ним — только в 1941‑м.

После того как Александра увезли в лагерь, брату велели возвращаться в Широкий Дол на председательскую должность. А в 1944 году в Кокорную переехал весь колхоз: морозом убило всю картошку, людям было бы не перезимовать.

Советские люди…

В 1942–1944 годах Володя Фрейман учился в Совпольской семилетке. В субботу после уроков шесть-семь пареньков и девочек уходили домой за 76 километров. По дороге, которую гатили их отцы. Домой добирались через сутки, переночевав в Карьеполье. Дома отъедались хлебушком (со щавелем) и молоком. Иной раз успевали помочь колхозу и семье: о налогах хорошо знали. В понедельник рано утром отправлялись в школу с едой в котомках. Во вторник успевали на первый урок.

– Самым главным человеком был для колхозников уполминзаг, — вспоминал Владимир Валентинович. — Целые обозы уходили в Карьеполье. А ведь не всегда и картошка вырастала из‑за мороза, когда цвела…

В Совполье ребятам-спецпоселенцам выдавали норму — 120 граммов ржаной клёклой муки. Её проглатывали вместо пряника на пути от магазина до квартиры.

Володя Фрейман, как и другие его сверстники, подрабатывал — за литр молока привозил на санях на ферму самостоятельно заполненную на реке бочку воды, копал солдаткам и хозяйке дома огороды, заготовлял в лесу для них дрова. Такие надо было толстые деревья срубить, чтобы не стыдно было с ними по деревне ехать.

В 12 лет Володя уже колхозную землю пахал. Чтобы отец трудодней не лишил, перепахивал, если брак получался. Но не во время рабочего дня, а после.

– Не было в наше время слово «халтура», и понятия такого не было, — говорил начальник государственно-кооперативного объединения «Архмясоагропром» В. В. Фрейман. — Мы трудились с младых ногтей. В Кокорной была овчарня (около ста голов романовской породы), для которой веточный корм заготавливали мы, ученики начальной школы. В обязанность школьников входил и сбор колосков после уборки ячменя. Эти колоски мололи на крупу и варили в школе кашу в первый день учёбы, что было большим символическим событием.

Относились к детям спецпереселенцев по‑разному. Учителя — сердобольно. Пинежский райком комсомола не принял Володю Фреймана в ряды коммунистического союза молодёжи за фамилию: решили, что он скрывает своё немецкое происхождение, а Фрейманы — из обрусевших латышей по отцовской линии.

– Мы были советские люди, — продолжал воспоминания В. В. Фрейман. — В 1937 году первые выборы в Верховный Совет СССР прошли в Кокорной как праздник. Каждый прихорашивался как мог. Кирзовые сапоги блестели! Немощных избирателей мы, мальчишки, подвозили с шиком на санях к клубу… Сталинщина есть сталинщина, но на советскую власть я не в обиде. Я ведь не только плохое помню…