«Я посвятил свою жизнь взаимопониманию народов и государств»

Он принимал участие в переговорах по разоружению в Женеве, международных конференциях, сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. О своей работе переводчика и дипломата он написал несколько книг, самая известная из которых — «Профессия и время».

В конце августа известный дипломат приехал в Архангельск, чтобы принять участие в торжествах, посвящённых годовщине прихода в город первого союзнического конвоя. Как пояснил Павел Русланович, приглашение побывать в Архангельске он получил от своего друга Дмитрия Акишева.

После торжеств Павел Палажченко дал интервью «Правде Севера».

– Павел Русланович, чем для вас важно участие в торжествах, посвящённых приходу первого конвоя «Дервиш» в Архангельск?

– Память и уважение к истории — признак цивилизованности. Важно, что в Архангельске помнят о боевом союзничестве, которое во многом решило исход войны, привело к победе над нацизмом. Могу сказать, что я свою жизнь посвятил взаимопониманию народов и государств. Мне очень жаль, что сейчас многое из того, что было достигнуто, оказалось под угрозой. Но я верю, что настанут лучшие времена. Для меня этот приезд — выражение такой надежды. Сегодня я также многое узнал об Архангельске, о его вкладе в общую Победу.

– Есть такое понятие «язык дипломатии». Предполагается, что он смягчает некие острые углы. Но сейчас на международной арене всё чаще звучат жёсткие заявления. Несмотря на это, язык дипломатии остаётся и в наше время актуальным?

– Как правило, дипломатические ведомства во всех странах возглавляют политики. Среди них немало людей, которые никогда не были послами, не работали в министерствах иностранных дел, зато имеют политический вес, авторитет и возможности не просто выполнять поручения президента, руководства страны, но и участвовать в определении её внешнеполитического курса.

Итак, внешнеполитический курс страны определяют политики, а на основе этих решений работают дипломаты. Долг дипломата, его основная и часто очень сложная задача — выполнять поручения, которые он получает от руководства, убедительно разъяснять в стране пребывания политику своей страны. И делать это необходимо дипломатическими средствами, используя дипломатические инструменты и дипломатический язык.

Когда теряется грань между дипломатией и пропагандой, неизбежно возникают большие осложнения в отношениях между государствами. К сожалению, сейчас именно это нередко происходит: дипломаты забывают, что их лозунг должен быть тот же, что и у врачей: «Не навреди!» Но язык дипломатии актуален всегда.

– На ваш взгляд, современный мир может перейти от конфронтации к диалогу?

– Судя по моему опыту, а я начинал работать в ООН ещё в 1974 году, в конечном счёте, как правило, и у политического руководства, и у дипломатов достаёт здравого смысла, чтобы из эмоциональной фазы переходить в фазу рациональную и искать решения даже самых трудных проблем. Я думаю, это будет происходить и в нынешней ситуации. Естественно, у меня нет никакой возможности представить себе какие‑то сроки этого процесса. Но он нач­нётся. Он обязательно начнётся. И дипломатия скажет своё слово, она поможет выйти из тупика. Хотя, повторюсь, прежде всего нужны политические решения. Это будет очень трудно, но принимать политические решения всегда очень трудно. У политиков редко бывает возможность выбирать между хорошим и очень хорошим. Как правило, выбирать приходится между очень плохим и более-менее приемлемым. Мне кажется, что такой процесс начнётся. Может быть, он уже начинается. Он будет очень сложным. Потому что в последние годы нанесён огромный ущерб доверию в отношениях между государствами.

– Считается, что пришло время рационализма, а такое понятие, как «доверие», уходит в прошлое….

– Действительно, часто говорят, что между государствами доверие невозможно, что оно вообще не нужно: просто надо действовать, исходя из национальных интересов. Последнее, безусловно, верно. Но без определённого уровня доверия международные отношения вообще невозможны. И когда оно рушится, его необходимо восстанавливать. Примеров тому очень много.

Принято считать, что проблемы с доверием у нас есть со странами Запада. Но ведь и со странами Востока его тоже приходилось восстанавливать, хотя об этом сейчас стали забывать…

Когда я работал в Министерстве иностранных дел СССР, мы восстанавливали доверие не только с Западом, но и с Китаем. И это тоже было очень трудно, потому что за десятилетия у нас с Китаем накопилось много проблем и противоречий. Я был в Китае, участвовал в работе советской делегации, когда в 1989 году эту страну посетил Михаил Сергеевич Горбачёв. Это было очень трудное для Китая время, когда студенческие протесты привели к тому, что главная площадь Пекина была заполнена студентами, они там сидели сутками. Причём сами они не очень знали, чего хотели, но в столице и во всей стране царило колоссальное напряжение.

Проводить государственный визит в условиях, когда страна находится в зоне, как говорят лётчики, максимальной турбулентности, очень сложно. Но нам было важно выйти на новый уровень отношений с Китайской Народной Республикой. Как говорил тогда посол Олег Александрович Трояновский, которого я считаю одним из своих учителей, нужно было пройти по очень тонкой грани. И в ходе визита Горбачёва удалось добиться прорыва, восстановить отношения доверия с Китаем, который стоял на пороге, как потом оказалось, бурного экономического роста и политического подъёма.

Поэтому я и говорю, что когда накапливается такое недоверие, какое мы видим сейчас, что‑то сделать чрезвычайно трудно. Но делать это придётся. Тут будут и свои достижения, и свои разочарования, и нервозность будет, и огромное количество препятствий и неожиданностей.

– Павел Русланович, ваша профессия, профессия переводчика, работающего с первыми лицами страны, была всегда закрыта. Это некое закулисье. Или космос. И, пожалуй, есть два специалиста такого уровня, которые известны в стране и в мире, — это вы и Виктор Суходрев, который переводил Хрущёва, Брежнева, Громыко, Микояна, Косыгина, Горбачёва. Как это вообще стало возможным, что вы приоткрыли этот мир?

– Виктор Михайлович Суходрев написал очень интересную книгу, которая называется «Язык мой — друг мой». Можно сказать, что свои книги я делал по тем же лекалам. Он написал о своей жизни, о ранних своих годах, когда жил в Великобритании с мамой. Он написал о том, как у него складывалась карьера, как он пришёл к работе переводчика на высшем государственном уровне.

– То есть он показал вам пример?

– Да, но надо сказать, что и его, и меня иногда критикуют. Есть мнение, что переводчик — это, как говорится, «могила». Всё то, что он знает, видит и видел, — всё это должно оставаться с ним, и он должен эту информацию унести с собой в могилу. Я с этим не согласен. Считаю, что свидетельства переводчиков очень важны. При этом, конечно, необходимо соблюдать законы и нормы, касающиеся конфиденциальности, секретности. И Виктор Михайлович, и я это свято соблюдали. Но не делиться тем, что ты видел, тем, что ты смог как‑то оценить, было бы, на мой взгляд, неправильно.

И поэтому пишут мемуары политики, дипломаты, другие участники исторических событий, в том числе люди, допущенные к каким‑то секретам. Но когда эти секреты уже раскрыты, когда написали свои воспоминания и политические руководители, и послы, и министры, то было бы странно, если бы переводчики не внесли свой вклад в освещение и понимание событий и фактов.

– В книге «Профессия и время» вы пишете, что один из частых вопросов, которые вам задают, — как вы, переводчик, реагируете на то, что происходит во время переговоров на высшем уровне? И я тоже его задам, потому что он, как мне кажется, один из ключевых.

– Переводчику важно абстрагироваться от своего субъективного мнения, субъективного отношения и субъективной оценки происходящего. Хотя иногда чувствуешь, что что‑то не то говорится и что это может скорее навредить делу, чем помочь. И всё же надо от этого абстрагироваться. Но мы действительно живые люди и, конечно, испытываем эмоции. Это может быть чувство радости, даже гордости, но бывает и чувство разочарования или сожаления. Может быть, даже эмоциональное неприятие чего‑то, что происходит с той или с другой стороны. И всё же в моменте надо от этого отстраниться, а потом, как всякий живой человек, конечно, переживаешь. Это у меня бывало. Но по сумме всего, что я видел, я испытываю уважение к людям, с которыми работал, в том числе к их партнёрам по переговорам. Этот период, 1985–1991 годы, был временем, когда был взят курс на переход от конфронтации к нормальным отношениям, и в перспективе — к партнёрству. И этот курс в целом выдерживался, даже когда происходили очень неприятные вещи, которые в прежние времена наверняка привели бы к разрыву.

– Что вы имеете в виду?

– Это и шпионские скандалы, и истории с высылкой дипломатов с обеих сторон, и какие‑то неудачные высказывания, которые потом раздувались прессой. И заходы американских кораблей в наши территориальные воды. Это вызывало резкую реакцию с нашей стороны. Принимались жёсткие ответные меры. Но очень важно, что всякий раз удавалось преодолеть эмоции и вернуться к диалогу.

– Насколько волен переводчик? Ведь в любом переводе есть нюансы — что‑то можно смягчить, а что‑то усилить…

– Самое главное — независимо от того, что происходит и как ты к этому относишься, выполнять свою переводческую задачу. А это — максимально точно передать смысл сказанного. Хотя точно переводить некоторые вещи не так просто. Например, в английском языке есть слово adversary, которое находится на полпути между понятиями «соперник» и «противник». Переводить его надо с учётом ситуации. И мой американский коллега, переводивший выступление президента Рональда Рейгана в первый день визита Михаила Горбачёва в Вашингтон в декабре 1987 года, совершенно правильно выбрал слово «соперники», когда из уст президента прозвучало это слово. Мы встречаемся не как союзники, сказал тогда Рейган, а как соперники. И это реалистически отражало тогдашнюю ситуацию. А если бы в переводе было «противники»? Могли бы быть неприятные последствия.

В таких трудных случаях предпочтительнее немного смягчить, и уж точно — не обострять. Обострение в переводе «ради красного словца», чтобы блеснуть знанием хлёсткой фразы, — самая большая переводческая ошибка.

– Как вы пишете в своих воспоминаниях, у вас сложились добрые отношения и с Михаилом Горбачёвым, и с Эдуардом Шеварднадзе, с которыми вы работали. Насколько важно для переводчика такое взаимопонимание?

– Это очень желательно, но, конечно, бывает, что переводчику приходится работать и с фигурами, которые не вызывают симпатии. Когда я работал в Организации Объединённых Наций синхронным переводчиком, мне приходилось переводить самых разных людей — от государственного секретаря США Генри Киссинджера, отношение к которому всегда было неоднозначным, до угандийского диктатора Иди Амина. Профессиональному переводчику ни в коем случае нельзя даже намекать на своё отношение к человеку, которого он переводит.

– Сколько переводчиков обычно работает с первым лицом во время государственного визита?

– Если речь идёт о большом визите главы государства, обычно работают как минимум три-четыре переводчика. Потому что есть официальные переговоры, есть протокольные мероприятия, есть в некоторых случаях составление записи беседы — один переводчик переводит, а другой отвечает за запись, которая потом становится важным документом. Такой формат тоже возможен. Есть, помимо протокольных мероприятий, посещения городов, университетов, компаний, предприятий. Один переводчик с этим не может справиться. Такой визит — это, я бы сказал, вершина дипломатической и государственной международной деятельности. И в этом задейст­вовано очень много людей.

– Синхронный перевод. Когда он был применён на встречах высшего государственного уровня?

– На переговорах Михаила Горбачёва с Рональдом Рейганом в 1987 году. Рейган вообще любил синхронный перевод. Он не любил ждать. До этого — в порядке эксперимента на переговорах Эдуарда Шеварднадзе с госсекретарём Джорджем Шульцем. Эксперимент, в котором я участвовал, удался. И после этой встречи синхронный перевод стали применять более широко.

– Вы издали книги, которые раскрывают особенности вашей профессии, можно сказать профессиональные секреты. Почему вы делитесь ими?

– Считаю, что должен делиться опытом и знаниями, особенно с молодыми коллегами. Мне кажется, что это для них и своего рода моральная поддержка. Порой они оказываются в ситуациях, когда не всё идеально получается. Может быть, опыт предшественников, общение с ними помогает даже в таких ситуациях не теряться, находить решение.

– Насколько ваша работа подвержена стрессу?

– Конечно, у переводчика высокого уровня должна быть определённая стрессоустойчивость. Бывали случаи, когда я видел, что в кабине синхронного перевода начинающий коллега буквально впадал в ступор. Иногда приходилось включать свой микрофон и «подменять» человека, чтобы он мог взять себя в руки. Но чем больше опыт, тем реже возникают такие стрессовые ситуации.

– Павел Русланович, мы разговариваем с вами накануне нового учебного года. Из ваших воспоминаний знаю, что английский язык вам дался не сразу, хотя вы стали изучать его рано, в восемь лет, благодаря вашей маме, учительнице английского языка. Что бы вы посоветовали тем, кому предстоит это сделать в новом учебном году на том или ином уровне?

– Изучение языка требует определённой мобилизации, готовности много работать, также необходима сильная мотивация. В наше время, когда можно использовать автоматические средства перевода, мотивации изучать иностранные языки у многих поубавилось. Возможно, это стало причиной того, что в новом учебном году министерство образования сократило до минимума количество учебных часов по иностранному языку. С этим решением я внутренне не согласен, потому что, помимо всего прочего, изучение иностранных языков чрезвычайно полезно. Оно расширяет кругозор, учит понимать и уважать культуру других стран и народов, делает ум более гибким.

Не хочу никого обижать, но мне иногда кажется, что в Америке, где изучение иностранных языков является факультативным, люди многое теряют. Может быть, поэтому они не всё и не всегда понимают. Или, скажем так, не сов­сем понимают.

– На ваш взгляд, в изучении языков, как и в музыке, нужны особые способности?

– Знаете, в Японии провели эксперимент, связанный с ранним обучением. Начиная с четырёх-пяти лет детей обучали игре на скрипке — не самом простом музыкальном инструменте. Из ста человек 90–95 достигали хороших результатов. Значит, приложив усилия, каждый может добиться успеха. Главное — правильная методика и мотивация. Так же и с изучением иностранных языков.

– Павел Русланович, вы владеете несколькими языками, долгое время жили за границей. Безусловно, у вас были возможности остаться, чтобы там жить и работать. Не было такого желания?

– Нет.

– Почему?

– Не рассматривал для себя такой вариант. Интуитивно его отторгал.

– Счастье не за морями?

– Мне близка поговорка: «Где родился, там и пригодился».