Война народная. А память?
Михаил Дмитриевич выступил на интенсиве для специалистов общедоступных библиотек Архангельской области «Будь готов, профессионал» и, что очень важно, прочитал публичную лекцию «Великая Отечественная война в народной памяти», которую он прочитал в рамках проекта «Стать гражданином читая. Фестивальный тематический трек».
Тема чрезвычайно актуальна, ведь нам порой кажется, что о Великой Отечественной войне мы знаем если не всё, то очень многое, а память храним о ней достойно, во всяком случае стараемся это делать искренне. Но иногда возникают сомнения — а не покрывается ли наша память о тех трагических и драматических событиях неким глянцем? Что меняет суть и значение и войны, и Победы.
Лекция, которую прочитал Михаил Афанасьев, позволяет не столько получить новые знания о событиях, которые происходили более восьмидесяти лет назад, сколько систематизировать собственное о них представление.
Сегодня наш разговор об этом.
Когда память «немая»
– Михаил Дмитриевич, если вы решили прочитать публичную лекцию о Великой Отечественной войне и народной памяти о ней, значит, вы сами считаете эту тему важной?
– В первую очередь потому, что меня часто коробит от того, как сегодня представляется война и всё, что связано с ней. При всём желании официальной пропаганды и людей, которые, в общем, искренне хотят сохранить эту память, они сохраняют не память о войне, а некую мифологему, созданную в последние десятилетия. С такой очень сильной модернизацией, то есть включением туда всего того, что сегодня нужно для прагматических вещей — воспитательных, идеологических, политических. И вот этот умственный конструкт, который подаётся как память о войне, всё больше и больше начинает расходиться не только с тем, что было на самом деле, но и с тем, что хранится как память не в официальных документах, а в головах людей.
– На лекции вы приводили пример лозунга, который встречается довольно часто: «Можем повторить». Вы говорили, что он искажает подлинное представление и о войне, и о Победе. Почему?
– Потому что это очень упрощённый взгляд и на войну, и на Победу, которая представляется чем‑то лёгким, приятным, что хочется повторить. И кажется, что сделать это будет тоже легко. Но ведь мы знаем, какую цену наша страна заплатила за неё…
– Возможно, так происходит потому, что при всём обилии информации о войне людям недостаёт знаний о ней?
– Для социолога очевидно, что память и знания — это разные вещи. И мне казалось важным во время лекции продемонстрировать это различие.
– Вот вы сказали, что знания и память — разные вещи, но они ведь тоже взаимосвязаны и у них тоже есть точки соприкосновения?
– Знания существуют в двух формах. Один — как результат научной работы, когда человек, изучая то или иное явление, формулирует новое знание, и оно существует вне зависимости от того, широко распространяется это знание или нет. Вторая форма — знание, которое распространяется в обществе, и оно подпитывает память. Это тоже своего рода форма места памяти. Потому что память без знания немая.
– Что значит «немая память»?
– Это происходит в тех случаях, когда смыслы того, что сохранилось как память — будь то историческое здание, место битвы или имя, — в отсутствие знания о том, с чем связана эта память, перестают быть ценными. Снести старый дом легко, если ничего не знать о его истории.
– А что надо для того, чтобы память обрела голос?
– Здесь мы говорим о роли исторического просвещения, она именно в этом. Соединить память — родовую, народную — и знание. Потребность в знании — объективный процесс. Нехватка информации — хорошая почва для мистификации.
Смещение акцентов
– Во время лекции вы говорили о том, что мифы играют и положительную роль в формировании народной памяти. Почему и когда это уместно?
– Для общего народного сознания, как и для сознания отдельного человека, чрезвычайно важны вещи, которые относятся к самоидентификации. Человек не может жить в ощущении, что он во всём не прав, что всё, что он делает, плохо…
– То есть невозможно постоянно жить с чувством вины?
– Оно начинает воспроизводить какие‑то вещи, которые разрушают человека. То же самое с обществом. Поэтому любому обществу нужны точки опоры. И я бы даже не называл это мифологизацией истории, это, скорее, перенесение акцентов на победы, успехи. Идеальная ситуация, когда общество, трезво понимая, что с ним происходило, строит свою историю на значимых ключевых событиях. И, в принципе, практически все государства, все нации, все народы так и поступают.
– Время от времени происходит переписывание школьных учебников истории в разных странах, в том числе и у нас. Их авторы тоже руководствуются этим благим правилом?
– Есть книга французского историка Марка Ферро «Как рассказывают историю детям в разных странах мира». Учёный взял школьные учебники истории разных стран и сравнил то, как в них рассказывается об одних и тех же событиях, прежде всего о войнах. Например, война 1812 года. Она есть в учебниках Франции и России. История о ней не может по определению подаваться одинаково. Потому что одни выиграли, другие проиграли. И тут всё дело — в интерпретации тех событий.
– События происходили более двухсот лет назад… И всё же память о них может ранить. Что же говорить о памяти, связанной со Второй мировой войной?
– Этот же учёный рассматривал и немецкие учебники, в которых отражаются события Второй мировой войны. Для их авторов совершенно очевидно, что руководство Германии, поддержанное населением, совершило преступление. И всё же эти учебники пытаются объяснить ребёнку, почему так произошло, что этому предшествовало. Что они, немцы, не такие уж плохие.
– В каких случаях такие интерпретации являются искажением истории?
– Когда появляется политическая составляющая этих интерпретаций, тогда их автор пренебрегает достоверностью фактов. Ближайший пример: как сообщали СМИ, президент США Дональд Трамп поблагодарил Россию за то, что помогла Америке победить фашистскую Германию во Второй мировой войне.
– Ключевое слово здесь «помогла»…
– Выходит, что победила Америка, а Россия только помогала ей в этом. Это производное от преувеличенного желания видеть свою историю как историю своих побед. И в этом случае мы можем понять, как преподают историю Второй мировой войны в американских школах…
Пропаганда и «альтернативная история»
– Хорошо, все хотят видеть историю своей страны как историю побед. А как же быть с историческими ошибками, на которых учатся?
– В принципе, каждый народ самостоятельно решает для себя, как оценивать собственную историю. И здесь есть разница между пропагандистским образом прошлого и народным. Народная память гораздо критичнее по отношению к своему прошлому, потому что память хранится в семье, в роду, а иногда этот род переживал тяжелейшие испытания, память о которых передаётся из поколения в поколение.
– Тем не менее можно наблюдать, как со временем люди меняют не только взгляды, но и убеждения. То есть пропаганда способна повлиять даже на народную память?
– Цели и задачи у пропаганды вполне определённые. Но история показывает, что смена убеждений под влиянием пропаганды не является устойчивой. Вот смотрите: в поздние советские времена шёл процесс пресыщения официальной информацией, и тогда появилось двоемыслие — эпоха застоя характеризовалась именно этим. Подспудно рождалось ощущение, что всё, о чём нам говорят, неправда. Появился разрыв между народной памятью и тем, что говорится официальной пропагандой. И это привело к прямо противоположному эффекту по сравнению с тем, что хотела пропаганда. Так, например, появилась «альтернативная история». Период тотальной пропаганды и тотального воспитания в советское время в конечном счёте ничего не дал.
– Тем не менее сейчас многие воспринимают это время с ностальгией. Кстати, это касается в том числе и молодёжи, которая знает о советских временах из рассказов родных и близких. То есть снова же мы имеем дело с народной памятью…
– Дело в том, что люди в то время ощущали себя в едином пространстве — «мы — советский народ». Существовало несколько ключевых точек, объединявших всех в стране. В Европе этого никогда не было, в Америке это отчасти было потому что общество изначально собиралось из людей разных национальностей и разных традиций. И у них должны были существовать какие‑то точки соприкосновения. Но это была идеология достижительства: ты сам творец своей судьбы, если ты можешь — ты добьёшься, не можешь — это твоя проблема, твоя вина.
А советский опыт был уникальным. До 1991 года ты был членом одного великого сообщества, и победа прадедов была твоей победой. А потом всего этого не стало. И в какой‑то момент рождается ощущение того, что нас все обижают, а мы достойны более великой участи, потому что мы вышли из великой страны.
Наши точки опоры
– Естественно, что хочется, чтобы восторжествовала историческая справедливость. Это возможно в принципе?
– У человечества есть некий инстинкт самосохранения. Если бы складывалась ситуация, когда нечто придуманное из конъюнктурных соображений становилось элементом массового сознания, то человечество бы не выжило. Ну представим себе, что идеи Гитлера охватили бы не только Германию, Италию, Испанию, а стали бы вот такой стабильной всеобщей идеологией. Мир бы просто погиб. Но эта идеология просуществовала в историческом масштабе всего полвека.
– Увы — это тоже немало, если соотносить с продолжительностью человеческой жизни…
– Да, конечно. Но были и другие подобные периоды в истории человечества. Например, испанская инквизиция XV века, когда колоссальное количество людей пострадало под влиянием определённых идей. Но хватило одного поколения для того, чтобы преодолеть это. Вещам, которые угрожают существованию человечества, хватает одного поколения для того, чтобы от них отказались. Потому что уже следующее поколение вырастает с пониманием того, что здесь что‑то не то. И само уже находит точку опоры и преодолевает опасные для общества явления и настроения. После Второй мировой войны мир тоже резко изменился. Изменился к лучшему, несмотря на то что он прошёл через тяжелейшие испытания. И очень большая часть из них выпала именно на нашу страну.
– Этот опыт вселяет оптимизм?
– Безусловно, потому что наши точки опоры — наши победы и народная память о них. А она жива…
