По законам военного времени…

На обёрточной бумаге

Примечательно, что в истории 1930–1950‑х деятельность судов и военных трибуналов неразрывно связана. При острейшем дефиците квалифицированных юристов подавляющее большинство судей Архангельского областного суда, как и военных юристов — членов военных трибуналов — имели минимальное образование: неполная средняя школа, юридические курсы. При благоприятном стечении обстоятельств — двухлетняя юридическая школа.

Выпускники вузов были исключительной редкостью, и как свидетельствуют данные личных дел, судьбу таких кадров определяли вышестоящие инстанции, их отзывали и переводили в другие регионы по указанию Наркомата юстиции, Верховного суда РСФСР, партийных и советских органов. Примечательно, что судей Архангельского областного суда с конца 1930‑х регулярно отзывали для направления на работу в суды других регионов, в том числе в военные трибуналы.

При этом, как следует из характеристик судей областного суда, в годы войны они также рассматривали дела, подведомственные военным трибуналам.

Обратимся к материалам этих дел. Почти вся бумага — обёрточная, очень много рукописных материалов, но по всем делам об убийствах — аккуратно составленные карандашом, подчас филигранно выполненные схемы, обязательные фотографии. Встречаются документы, составленные на кусках обоев, оборотной стороне других документов, старых конвертах, бланках всех размеров. Несмотря на очевидный дефицит ресурсов, основополагающие процессуальные документы выполнены каллиграфическим почерком или отпечатаны на машинке. Рукописный экземпляр приговора сопровождает машинописная копия.

«Сын говорил, что я неладно делаю…»

23 февраля 1942 года на основании постановления старшего оперуполномоченного ОБХСС Управления Милиции УНКВД Архангельской области сержанта Замятина заключён под стражу «в Архтюрьме» (в настоящее время — следственный изолятор на улице Попова) многодетный отец, 40‑летний житель Соломбалы, рабочий Гидрометеослужбы.

С осени 1941 года, когда Архангельск уже стягивали клещи голода, попавший в поле зрения сотрудников милиции складской рабочий занимался хищениями. Как установило следствие, он унёс домой шесть мешков муки разных сортов (192 кг), мешок перловой крупы (68 кг), мешок гороха (55 кг), полмешка сахара (26 кг), два ящика тушёнки и сгущённого молока. Большую часть похищенного обнаружили у него при обыске.

Обвиняемый пояснил, что на складе трудятся только он и заведующий. Продукты вор выносил и прятал в снег, когда оставался один, по вечерам выкапывал и отвозил домой на санках. Уверяет, что ничего не продавал и намеревался сам съесть 30 банок мясных консервов и 48 — сгущёнки. Отметил, что его старший сын, работавший в сапожной мастерской, просил отца остановиться, говорил ему: «Ты неладно делаешь».

Фотография щекастого, оплывшего лица расхитителя народного добра косвенно подтверждает, что похищенное он старательно ел сам.

Материалы в отношении заведующего складом, подозреваемого в халатности — отсутствии контроля за товарами и работником, — выделены в отдельное производство.

23 марта 1942 года приговором военного трибунала войск НКВД ранее судимый, беспартийный, малограмотный гражданин Шиловский осуждён к расстрелу. Трое детей — 15, 13 и 10 лет — направлены в детский дом, родственников у ребят не было. 16 апреля 1942 года постановлением Президиума Верховного Совета СССР расстрел заменён десятью годами исправительно-трудовых лагерей с отправкой осуждённого на фронт.

Колбаса и конфеты в эпоху карточек

В сентябре 1941 года в центре Архангельске — во флигеле у дома номер три по улице Карла Либкнехта — открылась одна из ведомственных столовых, обязанная обеспечить питанием в условиях нарастающего голода. Всего к столовой было прикреплено около пятисот человек из нескольких учреждений, включая Архстройконтору, Облстройтрест, получавшие талоны на питание. Посетители обязаны были предъявить на входе пропуск.

Работники в столовую приходили к шести утра, к девяти вечера в помещении оставался только сторож. Ранним утром 9 декабря 1941 года сотрудник столовой обнаружила, что замок на входных дверях открыт, следом подошла ещё одна работница, вдвоём они обходили помещения, не понимая, где сторож, обычно открывавшая им дверь после стука в окно. Тело женщины они обнаружили в обеденном зале между столов, сторожа избили и задушили.

Заведующая столовой показала, что в ноябре 1941 года проверяла работу сторожа, та дежурила одна, посещал ли её кто‑то, не знает. Предположила, что на преступление мог пойти спрятавшийся человек, порой по вечерам многие приходят забрать обеды домой, кто‑то засиживается подолгу и перед закрытием именно сторож выпроваживает засидевшихся в тепле едоков, последними уходят работники столовой и конторские служащие.

Дочь убитой, ранее высланная в Архангельск, обладатель высшего образования, трудившаяся учителем в 11-й средней школе, показала, что мать её, несмотря на почтенный возраст — 75 лет, — «старуха крепкая и физически сильная», с лёгкостью пилила дрова. Ранее она три года трудилась в стройконторе сторожем на участках леса, затем её перевели в столовую. В обязанности входило очистить за ночь мешок картошки и протопить к утру печи. Родные показали, что незадолго до убийства пожилая женщина сетовала, что в столовую ходит слишком много незнакомых людей, работать всё тяжелее, от неё требовали обеспечить охрану дров во дворе флигеля, но выходить по ночам страшно. О сотрудниках столовой отзывалась тепло, заведующая — горячая, но отходчивая, повар — заботливый и чуткий.

Уходя из дома, взяла хлебную карточку — ей полагалось 400 граммов хлеба в день, — и деньги, чтобы купить хлеб по карточке.

Из столовой злоумышленники унесли 54 килограмма чёрного хлеба, 21 килограмм найден рядом с помещением столовой, в мешке у забора.

Поиски предполагаемых убийц продолжались, и следствие вышло, как бывает при проведении таких масштабных расследований с детальной проверкой всех подозрительных лиц, на орудовавшего в трамваях воришку. Взяли его при попытке перепродавать хлеб, приобретённый по украденной хлебной карточке, у задержанного изъяты личные вещи обобранной жертвы.

Расследование вышло на бывших рабочих стройконторы, продолжавших жить во флигеле у дома № 170 по Петроградскому проспекту, где располагалось одно из общежитий стройконторы. Часть рабочих отправляли ранее на оборонные работы, к началу зимы они вернулись. Но два закадычных приятеля и подруга одного из них, продолжив квартировать в общежитии, на работу выходить не спешили. Интересовавшихся, отчего не работают, крепкие, видные парни — одному 22 года, второму 18 лет — уверяли, что скоро уходят в армию.

Вероятно, именно щедрость по отношению к соседям, с которыми лихая троица делилась мясом, сгущённым молоком, конфетами, копчёностями, колбасой, обусловила длительное молчание получавших дефицитные продукты в условиях карточной системы.

Очередная партия конфет — 21 килограмм «Помадки киевской» в ящике производства архангельской кондитерской фабрики артели «Промкондитер» системы Архпроизводсоюз (размещавшейся в ту пору на Выучейского, 42) — изъята при обыске в комнате в январе 1942 года. О подозрительной коробке сообщила в милицию работник общежития.

21‑летняя ранее судимая бывшая рабочая стройконторы, под койкой которой при обыске нашли конфеты, показала, что ящик взяла по глупости, принесли знакомые, говорили, что украли у магазина с возу.

Следователь допросил возчика транспортной конторы № 1 Архторга, подробно рассказавшего, как он заб­рал с двух складов тонну сахара в мешках, три мешка соли, 15 килограммов обёрточной бумаги и 33 ящика конфет. С напарником погрузили товары на сани, отправились по магазинам. Под конец поездки возчик понял, что вместо 10 ящиков конфет на санях лишь восемь. Когда исчезли недостающие, понять не смог, напарнику доверяет, если они и оставляли сани, то лишь на минуту. Пустился обратно по магазинам, опрашивал работников, уточняя, не отгрузил ли им лишнего.

Причастность задержанных к убийству следствие установило не сразу.

Как показала одна из обитательниц общежития, она попыталась пригрозить, что пойдёт в милицию — бесконечные пьяные посиделки соседей не дают ей выспаться. В ответ её избили, пообещав убить.

Об одной из драк соседи сообщили в милицию, но пришедшему по вызову милиционеру напарница бандитов сообщила, что сломанная мебель и выбитые стёкла — её вина. Якобы она всё крушила с горя — узнала, что на фронте сестру убили.

Допросы соседей показали, что на молчание некоторых свидетельниц повлияли не только угощения и угрозы. Щедрые кавалеры влюбляли доверчивых обитательниц общежития, приехавших в город на заработки, много и трудно работавших, мечтавших о красивой жизни.

Но праздное, разудалое поведение в военное время не могло бесконечно оставаться незамеченным. Пошли разговоры о том, что пившие пиво вёдрами обладатели копчёностей и консервов не только повинны в десятках краж, но и убили сторожа.

Следователи отыскали свидетелей, лично слышавших от одного из нетрезвых фигурантов: «Старуху я порешил, видно, долго нам с вами не свидеться».

Примечательно, что все допросы проводились со скрупулёзной тщательностью, следом — очные ставки. Инициатором преступлений и их активным участником выступал самый старший, ранее судимый за кражи уроженец Одесской области. Судим был и его недавно достигший совершеннолетия подельник, уроженец Москвы.

Глубокое уважение вызывает добросовестная работа сотрудников милиции, предельно тщательно собиравших доказательства причастности взятых под стражу к инкриминируемым им преступлениям.

Признательные показания глава шайки дал в апреле, сообщив, что убийство совершил вместе с одним из бывших подельников. В декабре 1941 года тот ушёл в Красную армию, оставшиеся соучастники причастны только к кражам с фур и возов, машин воинских частей, пьяным дебошам в общежитии.

Дело в отношении предполагаемого соучастника преступлений, отправившегося на фронт, выделено в отдельное производство, он объявлен в розыск.

Обвинительное заключение по делу прокурор Архангельской области Чичерин утвердил 11 мая 1942 года. 27 мая 1942 года постановлен приговор. Представшим перед судом, виновным в многочисленных кражах и хулиганстве по совокупности преступлений назначено наказание в виде 10 лет лишения свободы. Расправившегося со сторожем постановлено расстрелять. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.