Память сердца: Истории у старой печки

Был в 1980–90‑х годах в Архангельске фотоклуб «Сполохи», который подхватил эстафету созданного ещё в 1912 году фотографического общества, руководимого Яковом Лейцингером, бывшим ещё и городским головой.

Фотограф — мэр Архангельска, а это запредельно «круто» и по нынешним временам! И все мы мечтали чуть‑чуть походить на тех наших давних фотографических предков, что изредка получалось. «Сполохи» были в десятке лучших клубов страны, и сотни фотографов мира присылали снимки на выставки в Гостиных дворах — «Беломорье-87; 88; 89». А внутри клуба клокотал настоящий вулкан, все были в творческом тонусе из‑за еженедельных конкурсов по спонтанным темам: «Ветер», «Взгляд», «Утро», «Портрет огня», «Один час в жизни твоей»… К примеру, в теме «Шаги» лучшей была Тамара Ишенина со снимком следов на первом снегу, а в экспозиции «Дождь» лидировала другая Тамара. Медсестра Тамара Щилина с фотографией засохшей ромашки, паутинкой и каплями дождя на стекле.

Помню в клубе всеми уважаемого фотографа Виктора Пяту, автора тогда известного снимка «Красавица и барк «Седов». Он одним своим видом, а особо окладистой седой бородой, походил на того самого кумира из прошлого — Якова Лейцингера. И была у него милая привычка, традиция, «изюминка», «фишка», неизменный жизненный ритуал под Новый год одеваться Дедом Морозом: в валенки, красный кафтан и колпак, а затем, взвалив на спину мешок с леденцами, медальками-шоколадками, детскими книжками и даже фотографической мелочёвкой — плёнками, рамочками, пакетами проявителя, фиксажа — и вооружившись посохом, гулять по Архангельску. Поздравлял, рассказывал прибаутки, веселил горожан, потом захаживал отогреться у знакомых фотографов. И к кому он заглянет — каждому целый год светила удача! Как нынче говорят спортсмены: »…Тому быть в призах!»

И вот сказочный фотограф звонит в мой дом, а я печку топлю. Точнее, не грею комнату, а создаю антураж для снимка к очередному клубному конкурсу «Портрет огня». Выпив горячего чая и чуток отогревшись, Дед Мороз вдруг начал вспоминать, как впервые приехал в Архангельск. Сперва восхищался Двиной, великим множеством кораблей, добротой и сердечностью северян, красотой раскидистого дуба возле памятника Петра I — всё это и стало началом его увлечения фотографией!

…А чудеса только ещё начинались. Дед Мороз, будто вспомнив нечто особенно важное, достал завалявшуюся на дне своего волшебного мешка пожарную инструкцию-памятку… «Как правильно печи топить». Следом в глубине попалась непонятно как очутившаяся там антикварная книжица XVIII века, которая сама собою открылась на страничке, как ночью 10 декабря 1779 года от печи загорелись архивы губернской канцелярии. А дело было вот как: секретарь магистрата Архангельска и член-корреспондент Российской Академии наук Василий Крестинин всё свободное время делал копии — от руки переписывая для нас, его потомков, старинные документы для сохранения исторической памяти. Потом написал обстоятельное письмо на имя тогдашнего главы Архангельской губернии Егора Головцына, где сообщил об аварийном состоянии печей в тех самых архивах. Но Головцын, видно, сочтя это вздором историка, не дал распоряжения о срочном ремонте, и вскоре от тех самых печей загорелось хранилище с указами первых русских царей, письмами Петра Великого, расписками-автографами М. В. Ломоносова. Огонь более полусуток пожирал документы прежних столетий: списки прибывших в порт кораблей, таможенные бумаги, описи привезённых товаров. Как было писано в старинной книге, »…погибли свидетельства нравов Двинского народа».

А мы с грустью смотрели на пламя в нашей печи, представляя те давние времена, множество раз горевший Архангельск и, кажется, ощущали всю степень отчаяния краеведа Крестинина, основателя первого исторического общества России, всё же сохранившего нам часть тех старинных бумаг…

С Дедом Морозом необычно встретили Новый год! После боя курантов увлеклись чтением той антикварной книги, всё глубже погружаясь в далёкую историю Архангельска. 15 июля 1636 года архангельский воевода Львов писал донесение царю Михаилу Романову: »…Государь, в четвёртом часу дня мы холопы твои стояли у обедни в соборной церкви Михаила-Архангела и в ту самую пору на соседском подворье Николо-Карельского монастыря загорелась клеть под кровлею. Государь, был ветер велик и от той клети, на монастыре сгорели две церкви — Покровская и Михаила-Архангела, выгорело 153 саженей городской стены и три башни, да острожные стены 80 саженей, да две башни на них, воеводский двор, да амбары с запасами хлебными, рожью, овсом».

Потом князь-воевода подытожил: «Государь, хлебные запасы, церкви Архангельского монастыря, кельи, городские и острожные стены с башнями от того пожару отнять было не мочно никакими делы», мол, пожар был таких преогромных масштабов, что потушить его было не в человеческих силах! Далее описал, что жителям города удалось отстоять: «Государь, мы, холопы твои, всю Государеву казну в зелейном** амбаре, зелье и свинец, пушки и затинные пищали все от пожару отняли…»

Но Архангельск не оставили без защиты: «На городе и на остроге по стенам, и в день, и в ночь по башням наряд поставили по городу, и по острогу, где кому быть по местам расписали». Воевода в своём докладе царю Михаилу Фёдоровичу пытался дать свои соображения по дальнейшему обустройству города, спасению его от пожаров: «А вперёд, Государь, Архангельскому монастырю и Николо-Карельскому подворью для пожарного времени и утеснения Архангельского города быть нельзя», мол, надо перенести обитель за пределы городской черты. И вот по царёву указу Михайло-Архангельский монастырь был переведён в урочище Нячеры, что было в двух вёрстах вверх по Двине.

В той беде проявились не только геройство, но и людские слабости и грехи. Князь Львов этого не скрывал: «Государь, вынесли от того пожару заморских водок в 3 бочках вёдер с пять, и те водки в то пожарное время всё выпили стрельцы, и тем стрельцам по сыску за то воровство было наказание, и даны на поруки до твоего, Государь особого указу…» Да, был грех, но как же тут без царя разобраться?! Водку‑то спасли да всю выпили…

Бесценные странички старинной книги пожухли, местами склеились и открывались пластами, в которых спрессовались десятилетия. Тут книжка раскрылась на очередном пожаре 1669 года, который уничтожил остатки деревянной крепости со всеми казёнными домами, лавками и немецкими амбарами у острога. Бывший в те годы воевода Нестеров жаловался, но уже царю Алексею Михайловичу, прозванному «тишайший»*: «Великий Государь, Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, в том пожаре у Архангельского города на башне вестовой колокол весом 13 пудов растопился, а без того колокола, Государь, нам быть не мочно».

Мы с Дедом Морозом так и представили потоки меди и бронзы от пожара, ведь гулкие удары вестового, набатного колокола были сигналом близкой опасности, знаком срочного всеобщего сбора. Голос колокола, слышимый на много вёрст, собирал жителей округи за крепостные стены, поднимал гарнизоны в ружьё. Тот колокол, отлитый на московском пушечном дворе и посланный к новому городу на Двине царём всея Руси и Великим Князем Борисом Годуновым, сыграл важную роль в 1613 году, когда в Смутное время после бегства из Москвы и неудачной для них осады Каргополя и Холмогор озверевшие польско-литовские отряды приближались к Архангельску…

Отблески огня от растопленной печи метались по нашим лицам и страницам старинной книги, по стенам и серебристому «дождику» на нашей новогодней ёлке. Добрый приятель-фотограф, а по складу души — сказочный Дед Мороз, хлебнул горячего чая, тепло распрощался и ушёл в тёмную ночь. Поздравлял, радовал запоздалых прохожих и каждому дарил свои маленькие подарки…

*«Тишайший» — царь Алексей Михайлович Романов, отец Петра I

**«Зелейный» — пороховой амбар