Расскажу вам: На Зимнем берегу

У Товских озёр

Навестил рыбаков, ловивших щуку на Товском озере. Пора возвращаться в деревню. Заправил бензином буран, выпил чашку чая и отправился в Верхнюю Золотицу. Надо было поскорее, пока не вскрылось, проскочить Долгое озеро. Весна. И оно дышит даже в мороз. Выступившая из отдушин вода уже кое‑где пропитала снег.

Подъехал к Долгому. Небо заволокло. Посыпалась снежная крупа. Наезженный рыбаками след занесло. Что делать? Решил промчаться на скорости. На середине озера что‑то дёрнуло меня сбавить газ. Буран тут же осел и забуксовал. Метель стихла. Огляделся. Всего на метра полтора отвернул от проторённого пути, потому и застрял. Вдруг будто кто‑то рядом вздохнул. Я замер. Вокруг начал темнеть снег. Выступила вода. У меня башка в колени покатилась. Если бы я не притормозил, то влетел бы на буране в отдушину. Долго рассусоливать было некогда. Глубина озера –до тридцати метров. Упираясь ногами в чёрный, скользящий, потрескивающий лёд, с трудом выволок буран на колею. Завёл и мигом выскочил на сушу. Дальше я летел по болотцам и угорам. То вверх, то вниз. Гнал страх. Стемнело. Всё равно мчусь. И вдруг ослеп. Показалось, что буран мчит не вперёд, а назад. Остановился. Прислушался. Тишина. Глянул — сбился с дороги. Пошёл искать. Нашёл в метрах тридцати. Завёл буран и снова в путь.

Но мотор скоро начал чихать. Ясно: бензин на исходе. И вскоре заглох. Мне, «безлошадному», оставалось только вернуться назад к рыбакам. Пошёл обратно, к Товскому озеру. Метель стихла. Дряблый наст чуть различался тёмной полоской. Брёл по жидкой снежной каше. Часто проваливался по колено. Не раз мерещилась избушка: из её окна бил свет. Иногда казалось, что кто‑то смотрит в спину. Резко оглядывался, но вокруг вековое безмолвие.

Наконец‑то опять Долгое озеро. Осторожно нащупывал колею, шёл, опираясь на палку, под вздохи отдушин. Вдруг правая нога продавила лёд. Мгновенно плюхнулся на живот и руками зацепился за ветку. Деревце согнулось, но выдержало. Медленно выполз на берег. Где‑то здесь старообрядческий скит. Но он для жилья непригоден. Дальше пробирался лесом. В голове убаюкивающе монотонно звучала привязавшаяся фраза: «Падшу снегу и серену, не могоша ити». Примораживало. Перестал чувствовать пальцы ног. Попрыгал — отошли.

Впереди увидел медведя. Остановился и похлопал в ладоши. Он не шевельнулся. Я сообразил — это мохнатая ель. Недалеко тускло замаячило окошко избушки…

Рыбаки помогли раздеться, дали кружку горячего чая. Я заснул.

Приплакнула

В мезенской деревне Ручьи парень женился на юной плакальщице (исполнительнице ритуальных плачей-причитаний). Не успел полюбоваться на любимую, как его призвали на службу. Ему неохота молодуху оставлять. Вот он и подался на Летние озёра.

К жене пришёл урядник. Она вся в слезах заявила, дескать, не знает, где муж. И по привычке стала приплакивать: «Мой муженёк-горемыка на лыжицах‑то новых, подволоках лысуновых (обшитые шкурой тюленя) сегодняшнюю‑то ночку на Романово ночует».

Урядник и нагрянул к её муженьку.

Пропал добрый молодец.

Никола Чекалёв

Лет двести пятьдесят назад жил-был на Зимнем берегу помор Чекалёв. Величали его Никола Акиндинович. Голубоглазый, широкоплечий. Ростом в 45 вершков. По сегодняшним меркам — под два метра. Под парусом за моржом ходил даже на Новую Землю. Знал тайны ветров, что гуляли по Русскому морю. (Ныне Баренцево море.) Ведал, какими дорогами блуждают волны.

Море одно, а морских богов не перечесть.

Бывает, идут судёнышки рядом, и вдруг иное закрутит, порвёт парус. Громадные волны с неба падут, выскребут палубу, переломают рёбра да и выбросят на скалистый берег. Никола знал, как богов умилостить. Селяне дивились: за лето Никола Чекалёв трижды ходил под парусом до норвежского берега и обратно. Такое никому не давалось. Если выходило кому сходить два раза — от счастья чудотворцу Николе в часовенке ставили золотую монету. Или обмывали удачу в кружале. Так назывался в Золотице кабак. Кто выпивал лишку, до дома дорогу не находил. Кружил вокруг лавки. Какая нечистая сила привязывалась, мужики не знали. Просыпались на пороге лавки. И лишь кто смог осенить себя крестом, добирался до своего дома.

Утром Никола спешно поднял парус. Рубашку норвежскую не надел. Оставил для свадьбы. Долго не мог поймать попутный ветер. Море было лосо: не шевелилось, не вздыхало. Молчало, пока парусник не скрылся за горизонтом. А после разразился шторм. Волны покатились на берег. Накрыли первый и второй ряд домов. Такой бури даже столетние старики не помнили.

Многие поморы видели на норвежском берегу седую стройную красавицу. Каждый день она приходила к морю. Кого‑то ждала. Кто знает, может, Николу.