Память сердца: Лестница в небо
Приятель Константин учился в консерватории по классу флейты, готовился стать музыкантом. И была у него большая мечта — услышать звучание своего инструмента под сводами православного храма. Как отражается звук от старинных, веками намоленных стен, как доходит до человеческих сердец?!
На Соловки добирались на перекладных. Поездом — до Кеми, затем на карбасе водорослевого комбината, верхом на ящиках, мешках с продуктами и снастями. И вот уже справа по борту прошли вечно сонные Кузова, потом — открытое море, сильная бортовая качка и гроздья солёных брызг. Старенький движок надрывался, кажется, из последних сил — тарахтел, дымил и кашлял, словно простуженный боцман. И вдруг — тишина, спокойствие, штиль. Приехали: бухта Благополучия! Соловки!
И вот исполнение заветной мечты — звучание одинокой флейты в пустом Спасо-Преображенском соборе, где после полвека гонений ещё не возродилась монастырская жизнь. Под этими древними сводами — каждый шаг, шорох и даже потрескивание свечи — всё было эхом. Каждая нота бередила душу, звучала объёмно, осязаемо, гулко, и будто в неё вплеталась не только ранимая душа музыканта, но и вся история Древней Руси. Звуки божественной флейты поднимали до самых небес!
Назавтра, ещё не отойдя от ночного концерта, как зачарованные мы ходили вокруг Спасо-Преображенского собора, дивились его невиданной красоте! Какие пропорции! Сколь смел наклон толстых стен, будто зодчие XVI века возводили не храм Божий, а крепость, готовую к отражению неприятельских орд. А сколь безупречна асимметрия больших и совсем крохотных окон! Пред нами был архитектурный шедевр средневековой Руси.
А вокруг храма — идиллия, средневековая пастораль. На зелёной лужайке за монастырскими стенами мирно паслись овцы и козы, то и дело запрыгивающие на древние, поросшие травами могильные плиты, на огромные валуны, что в основании древних строений. На дворе ни паломников, ни туристов — ни единой души! Ни-ко-го!
Задирали головы, пытаясь рассмотреть кресты и крытые лемехом главки, что лишь на миг показывались средь низко несущихся облаков. И как же приблизиться к этакой красоте, как для истории сделать самые редкие фото? Рой вопросов толпился, не отпускал: «Кто же был тот безымянный зодчий, создавший этакую красоту? Кто автор совершенства: новгородский мастер Игнатий Салка или Столыпа, а вдруг тем гениальным зодчим был сам святитель Филипп?! Только он один при Иване Грозном мог дерзнуть в архитектуре посоперничать величием, статью и красотою с царскими храмами Московского Кремля!»
Вдруг сзади: «Что, сквозь облака и крестов не видать? Без меня лучшее фото на Соловках вам не сделать!» Это был вопрос и одновременный ответ стоявшего сзади парнишки, которого за мудрость его не по годам величали «отец Фёдор». Тот продолжал: «Небось фотографии с куполами на соборе хотите? Могу и помочь! Все ходы подземные знаю, от всех дверей есть ключи, и запросто можем подняться… хоть даже на небеса!»
А когда из Успенского собора потайными путями пробирались в Спасо-Преображенский собор, «отец Фёдор» вдруг спросил: «Вы этой ночью в храме играли? Музыку‑то послушать весь посёлок сбежался! На паперти за дверью стояли, не посмели открыть и вас потревожить! Маманя даже заплакала — звучало больно красиво!»
Потом остановились в сводчатом подземелье, где когда‑то была рака с мощами митрополита Филиппа, и наш совсем юный «отец Фёдор», словно учитель церковной школы, выдал такое: «Вы о святителе Филиппе слышали? Житие его к ночи читали? Его от рождения, как и меня, Фёдором величали! Только при рукоположении получил имя Филипп». Рассказал, что тот был из богатого рода и в детстве с малым Иваном Грозным дружбу водил, но тут начались чудеса. Родне не сказавшись, без единой копейки пошёл он к Белому морю. По пути на хлеб зарабатывал, батрачил, пас овец у Онежского озера. На Соловках был смиренным — «тише воды, ниже травы», — исправно нёс всяческие послушания, молитву творил и много читал. Братия и не догадалась о его происхождении, но видели: у Филиппа ума палата и что тот далеко пойдёт. И на игуменство двинули, а он всё отказывался, мол, «сия ноша не по годам». А после: «Если настаиваете — терпите! Спокойной жизни не обещаю! Отныне Соловки будут каменными!» Так он и сделал, но многие не выдержали, зароптали…
«Отец Фёдор» подробно поведал о великих деяниях Филиппа на Соловках, при котором прорыли каналы, соединив пятьдесят озёр, соорудили дамбы, причалы, вымостили дороги, создали иконописную мастерскую, хранилище редких книг. При нём на острова пустили оленей, а на соседней Муксалме развели коров. В 1557 году выстроил Успенский храм, а к нему — знаменитую одностолпную трапезную, уступающую только «Грановитой палате» в Москве, а в 1566 году завершил Спасо-Преображенский собор. Важно, что первый вклад в тысячу рублей в его строительство внёс сам Иван Грозный!
И вот «отец Фёдор» приставил лестницу к северной стене собора, и тут вышла небольшая заминка. Я спросил: «Фёдор, а не грех ли снимать на крыше святого храма?» На что получили не по годам мудрый ответ: «Вы же для красоты стараетесь! Красота не грех!» Затем скомандовал: «Живо возноситесь! Лестницу после отставлю, чтоб чужие нос не совали. Дождитесь — без меня вам не слезть! Освобожусь и сразу приду. Играйте на дудочке, не скучайте! Вам в помощь святитель Филипп…»
Тут и хмурый день наладился, прояснился. Здесь наверху собора какой был простор! Мы будто обрели крылья и парили над Святым озером, Долгой губой и над бухтой Благополучия, густо пересыпанной «коргами» — каменистыми мелями и совсем крохотными островками.
Час прошёл, другой, третий… И куда же пропал «отец Фёдор»? Где проводник на эти несравненные небеса? Потом успокоились: «Надо набраться терпения и дождаться утра, а уж потом принимать решение. А здесь, подле соборных крестов, продолжим тот божественный концерт».
И Константин испробовал роль конферансье. Эпиграфом к своему музыкальному сочинению взял святые слова Филиппа: «Да будет только единая Русь! Ибо всякое разделённое Царство, по глаголу Всевышнего, запустеет!» Объявил название импровизации для флейты: «Сюита. Посвящение святителю Филиппу», — и начал музыкальный диалог с историей, небесами. По крыше собора он неспешно подходил к каждому из угловых башен-пределов, освящённых в честь ангелов-хранителей детей Ивана Грозного и повторял своё соло в разных тональностях, в разных регистрах…
А вот над островом Анзер появилась большая оранжевая Луна — «суперлуние», как ныне говорят. Затем в небесный хоровод пустились Венера, Юпитер и от стыда покрасневший Марс, тихо поманили созвездия. Музыкант на минуту оторвался от флейты: «А помнишь, как Михайло Ломоносов называл все эти мерцающие звёзды?» И тут же ответил: «…Лампады ангельские!» Потом нараспев прочёл строки великого земляка: «…Открылась бездна, звёзд полна. Звездам числа нет, бездне дна».
Только под утро до нас донеслось: «Эй, там, наверху! Все живы-здоровы? Лестницу поднимаю. Слезайте!» Оказалось, что после нашего вознесения на крышу собора «отец Фёдор» с матерью на карбасе срочно повезли овцу на Большую землю к самому знающему ветеринару. И был уверен, что к вечеру поспеет подставить лестницу, чтобы мы спустились с небес. А тот самый мотор, вчера ещё прозванный «простуженный боцман», совершенно заглох и не кашлял, и течением судёнышко понесло в открытое море. А соловчане — народ бывалый — налегли все на вёсла. Вот Фёдор чуток и запоздал…
