«В напоминанье поколенью…»: о промысле на гренландского тюленя в годы войны

Тюлень помог победить

«В моё детское время мальчишкам ранцы делали из тюленьей кожи, девочкам — сумки для книг, — рассказывала мне исследователь Севера, гордость Архангельска Ксения Петровна Гемп, родившаяся в 1894 году. — Старушки покупали сумочки разные, в виде чемоданчиков, например. Шкуру выделывали хорошо, и все эти вещи смотрелись».

Однако во время Великой Отечественной войны в Архангельске было не до чемоданчиков. Город голодал, люди умирали тысячами. Прямо на улицах и в холодных квартирах. Выручали областной центр мясо, сало, жир гренландского тюленя. Ласты тоже шли в пищу.

Много знал о тюленьем промысле, о значении его в разное время для Севера и страны многолетний руководитель Архангельского рыбакколхозсоюза Ф. А. Пономарёв. Я вовремя пообщался с ним на эту тему.

«Мясо тюленя имело неограниченный спрос в исправительно-трудовых лагерях ещё до войны. В войну ели его и не заключённые. За счастье было. Расход мяса строго лимитировался. Выдавали его по карточкам с литерами „УДП“: „Усиленное дополнительное питание“. Шутники расшифровывали аббревиатуру так: „Умрёшь днём позже“, — вспоминал Фёдор Антонович. — Получали такие карточки, например, работники рыбного хозяйства. Им завидовали.

Многие сотни тонн сала перерабатывались в медицинский и пищевой жир на Лайском жирзаводе. Отгружали жир в разные города страны — в госпитали, больницы, детские учреждения. В архангельских столовых кормили людей котлетами, поджаренными на тюленьем жире. Не особенно вкусно, но выбирать не приходилось. Шкуры тюленя шли на кожевенные предприятия, где перерабатывались в изделия для пошива сапог, ботинок, тапочек. В тех тапочках в госпиталях солдаты ходили.

Тюлень помог нам победить», — подчеркнул помор.

«Кусочек сала со спичечный коробок можно было выменять в Архангельске на такой же кусочек хлеба или мыла», — добавила к моим записям свои воспоминания К. П. Гемп.

Нужен был тюлень и после войны. «В 1946 году голодуха была сильная, — говорила журналист „Северного комсомольца“ Вера Николаевна Румянцева. — А мы ещё войной были ослаблены. Помню, ели сушёное тюленье сало, невкусно. Сало не всё вытопляется, сушили твёрдую его часть…»

В советское время мне довелось пообщаться в Алуште с моложавым крымчанином, который во время войны был радистом на Северном флоте. «Не забыть, — сказал он, — как после войны ходил в Архангельске в увольнение. Спирт имелся, а закуски не было. Купили с друзьями в палатке на набережной тюленьего сала. Выпили — и всё вон. Больше ни питья, ни еды не захотелось. На кораблях‑то нас неплохо кормили и в войну, и после неё, грех жаловаться; к продуктам из тюленины мы были непривычны…»

За тюленем

Добывали тюленя жители поморских сёл Приморского, Онежского, Мезенского районов. Они по праву были награждены медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.».

Мужчины, получившие «бронь», освобождение от призыва на воинскую службу, — кому‑то надо было добывать рыбу и зверя, — а также женщины, девушки, подростки уходили за тюленем на лодках-ледянках на прибрежный промысел (так называемая кустарка). Велась добыча зверя и с помощью легендарных ледоколов «Дежнев», «Леваневский», «Северный ветер», «Ленин», «Сталин», «Молотов», «Прончищев», «Г. Седов».

Уроженец мезенского села Долгощелье, подросток военных лет Ф. Я. Широкий после войны написал:

Уже спадала холодина,

И время двигалось к весне,

Кончалась зимняя путина,

Но прибавлялось дел вдвойне.

Гадали-думали в колхозе:

Ведь ледокол не будет ждать,

Из стариков и баб кого же

На зверобойку посылать?

Ещё в 80–90-е годы прошлого века в поморских сёлах заходи в любой дом — услышишь рассказы о «хождениях» за зверем, о сухарях на обед, о «купаниях» в ледяной воде. Но ещё раньше автор прекрасного «Северного дневника», писатель Юрий Казаков общался в мезенской деревне Майде с Е. А. Котцовым, в молодости потерявшим ступни ног — отморозил на «кустарке». Добавлю к казаковскому рассказу о нём одну деталь. Во время войны Евлампий Александрович — ему было уже за пятьдесят — тоже участвовал в тюленьем промысле. Члены бригады, женщины, таскали лодку с Котцовым, когда искали зверя; а когда находили, Евлампий Александрович «на коленцях ходил, метко стрелял». Это со слов Анны Григорьевны Титовой, «промышленницы», которая хорошо знала, что такое работа у острова Моржовец: «Там вода, как огонь быстрая, того и гляди в море унесёт».

А другая потомственная поморка из Майды Ольга Дмитриевна Малыгина вспомнила: «Какой‑то военный год то ли на „Леваневском“, то ли на „Дежнёве“ 45 женщин да девушек только из Мезенского района было».

Моя любимая героиня — Е. В. Третья­кова из деревни Ручьи. Она хорошо была известна столичным фольклористам как знаток старых песен. Но бабушка Лампея и сама сочиняла.

На «Дежневе» работáю

С темени до темени.

На гулянье не хватает

Вечерами времени.

Какое уж там гулянье! Шутила Евлампия Вячеславовна.

Надоело мне сухарики

В сырой воде мочить.

Надоело из‑под полочки

Сапожки волочить.

На той работе потерять в весе за время экспедиции килограммов 15–20 — ничего удивительного.

Промысел зверобойный опасен. Впрочем, (вот же поморы!) некоторые мужики специально в разводья плюхались, чтобы для сугрева получить сто граммов спирта: мол, не заметили пролубку, её снегом подзанесло…

Некоторые зверобои погибали, если льдину далеко уносило в море. Пятеро долгощельцев не вернулись домой с «кустарки». Четверо мужчин и девушка, Мария Буторина. Перед гибелью она подготовила домой посылку, приготовленную на участке Кеды: некоторые вещи, две круглых ковриги хлеба и талоны на муку, сахар, масло, крупу. Всё это пригодилось матери и девяти её детям мал мала меньше.

Если ледокол зажимало льдами и он не мог вовремя подойти к зверобоям, они, бывало, жгли багры и тюленье сало, обогреваясь в ожидании подхода судна.

Долго видели во снах поморки, как взбирались по высокому штормтрапу на борт ледокола, покинув ненадёжное убежище-ропачок, на котором надо было стоять не шевелясь. (Ропак — нагромождение льдов.) Или как бегали по большой льдине, согреваясь.

Из воспоминаний уроженца Лампожни, жителя Мезени Аркадия Егоровича Кузина, юноши сороковых-роковых: «Группы наши, по 30 человек, строем ходили. Шаг в шаг, чтобы, если в воду попасть, так не всем. Спать я на ходу научился, как солдат.

Стрелкам давали полтора пая, съёмщикам — 1,2, подтаскивальщикам — пай.

Уходили мы далеко — судна не видно, одну мачту чуть‑чуть. Спали на ледоколе часа два-три. Отсыпались, когда зверя не было или подойти к нему не могли.

Со льдинки на льдинку прыгаешь — вспомнить страшно. Плечи от лямок болеть не перестали: крупный тюлень — до ста килограммов, а к нему цепляли ещё трёх детёнышей — тащи. Бахилы мои навсегда тюленем пропахли, хотя в последний раз в экспедицию ходил в пятидесятом году».

После войны набирался во льдах физической силы будущий «король лыж» Владимир Семёнович Кузин, тоже уроженец Лампожни.

«Хорошо помню, как о Победе узнали, — ещё одна запись в моём блокноте из разговора с Ольгой Дмитриевной Малыгиной. — На ледоколе по Двине в Архангельск шли. „Девки, война кончилась“. Тихо мы говорили, верить не смели».

Всем миром

В 1941–1943 годы уже немолодой поэт Владимир Жилкин проживал в Архангельске. Работал корректором в «Правде Севера». (Потом воевал на Карельском фронте.) Он напишет стихи, которые дадут толчок созданию в Архангельске памятника тюленю.

В напоминанье поколенью,

Не знавшему войны,

Поставьте памятник тюленю

На берегу Двины.

Стихотворение с этими строчками было опубликовано в 1970 году в журнале «Север». Осталось незамеченным. В 1988–1989 годах, на волне горбачёвской перестройки, о предложении Владимира Ивановича вспомнят. Будет объявлен сбор средств. В частности, рыбакколхозсоюз Ф. А. Пономарёва выделит немалую сумму. Но дело заглохло. Вернутся к нему уже в ХХI веке. Пять лет собирали средства руководители общественной организации «Дети, опалённые войной…» супруги Галина Кузьминична и Слава Николаевич Лебедевы. Власть подключилась. Игорь Скрипкин работал как художник и как архитектор. Постарались и строители «Отделстроя». Бронзовый памятник открыли в 2010 году.