Он родился и вырос в России: к 90‑летию ненецкого поэта Василия Ледкова

Поэты живут долго. Сначала со своим творчеством и с нами, затем — в книгах стихов и прозы, оставленных нам. И если душам живущих нужны стихи, поэты будут жить всегда.

Ненецкий поэт Василий Николаевич Ледков ушёл от нас в марте 2002‑го. Отпевая его в архангельском храме Всех Святых, священник возглашал: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего Василия, идеже несть болезни, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная…»

Там «жизнь бесконечная» поэта упокоилась. Все боли, печали, тревоги и радости его жизни остались здесь, с нами, в его книгах, в его строчках, воплощённых в Слове.

А я и не знал, что родился в России,

Не знал, что за синими гребнями гор

Такое же солнце и люди простые.

Потом узнал. Своим опытом познавал жизнь страны. Судьба сводила его со многими современниками. Они и хранят о нём память. Россыпью.

Предки его были оленеводами-кочевниками и возили по тундре оленьими аргишами государевы грузы из Мангазеи до Холмогор и Пустозерска — в города с православными храмами, где самоедов, бывало, крестили… В 1933 году родители дали сыну имя Василий в честь древнего христианского святого, память которого — в декабре, в полярную ночь…

Рос он в чуме, среди просторов Большеземельской тундры — в кольце равноудалённой черты горизонта, порождающей всегда вопрос: а что там, за ней? Для ненца-ребёнка чум — это воистину центр Вселенной — тёплое гнездо, средоточие жизни, стихия родного языка… Василий с детства слышал ненецкие песни сюдбя в исполнении родителей, родичей и последних шаманов; проникаясь родной речью, словом и образами героев ненецкого фольклора…

Оленью, чуть тёплую кровь мы глотали,

Я мал был и тёмен, мы книг не читали.

Во мне не звучали ни вьявь, ни приснившись,

Слова «диалектика», «Маркс» или «Ницше».

Звёздное небо — вечная книга человечества, недочитанная учёными, недописанная поэтами. У ненцев даже крыша в чуме — кусок неба в звёздах, они давно приобщили небо к своей жизни. Главное действующее лицо ненецких эпических песен Вада-сюдбабц (Слово-песня) — поэтичная, сказочная личность; всюду пребывает, всё видит, слышит и действует, если нужна помощь ненцу — человеку тундры… Потом он напишет: «Слово ненецкое! Оно каждый раз приводит меня в трепет. За каждым словом я вижу живую тундру — свою малую родину».

Вада-сюдбабц о жизни

Встречи с читателями Ледков часто начинал горделиво-улыбчивым «знакомством»:

– Ань торова! Я — земля!.. Ты — олень… Вы — тундра!..

Недоумение, возмущение и вопросы в глазах… Улыбаясь, поэт снимал возникшее напряжение, сообщая, что это три ненецких слова с переводом их на русский.

Потомок древнего рода кочевых приуральских ненцев и выпускник пединститута имени Герцена в Ленинграде, он органично соединил в себе древние народные знания о боге Нуме и ненце-человеке с достижениями современной культуры. Его любимым предметом была философия, а в ней — Иммануил Кант, написавший: «Две вещи наполняют душу благоговением — это звёздное небо надо мной и нравственный закон во мне».

Ночной звездопад. Золочёные нити

лиловую тень прошивают в зените.

Не звёзды это блестят вдали,

а искры света, добра, любви.

Поэт жил полнокровной жизнью. И гражданина: «Когда я узнал, что такое Россия, я понял, что с ней мне идти до конца»; и обычного рядового человека:

«Садись, друг! Я потчевать буду.

Смотри: посредине стола

печорская рыба на блюдо,

как на небо зорька, легла».

Свою земную любовь он встретил в прибрежном посёлке Варандей, где после пединститута сначала работал воспитателем в школе, а невеста Аля Данилова была поселковым фельдшером:

Пусть звенит тишина,

Пусть задумчива ночь.

Ты роди мне, жена,

Синеглазую дочь…

Осенью 1961‑го на конференции писателей народов Крайнего Севера и Дальнего Востока в Комарово он получил рекомендацию, а в 1962‑м был принят в Союз писателей СССР. Переехал в Нарьян-Мар. В 1965-м окончил в Москве Высшие литературные курсы, с 1966‑го работал сотрудником краеведческого музея, корреспондентом окружной газеты и радио; сам был частью живого мира своего народа и его истории; творческим носителем и продолжателем языка.

В 1967‑м в Нарьян-Маре он писал книгу о земляках. Январским вечером мы встретились в гостинице замёрзшие и уставшие. Спасительной нам показалась бутылка спирта. Выпили, разговорились. Он с болью говорил:

– Единоличников люблю — они хранят многое… И обиды на советскую власть тоже… В тридцать пятом пришли брать оленевода: у него много оленей, значит, кулак, подлежит уничтожению как класс. Но он — больной старик. Тогда сын сказал: «Меня берите». Взяли сына. «Какая разница? Кто там разберёт этих ненцев? Все на одно лицо». Сын отсидел 20 лет, вернулся, — во что он верит?.. Знаю семью, у которой почти двадцать лет высчитывали деньги за павших в начале войны колхозных оленей. Хозяин, солдат-оленевод, не вернулся домой, а вдова с дочкой всё платила… Умирает где‑то в тундре и последний шаман «Ванюшка», взят был в тридцатых как «служитель культа». Он знал все северные языки, к нему приезжали в лагерь учёные лингвисты за консультациями… Или вот нынешняя гостиница «Печора» была построена в тридцатые годы как «Дом ненца». Большой двор — для оленьих упряжек… А сегодня оленевода из тундры могут даже не поселить… А насильный перевод всех ненцев на оседлость — всех под одну гребёнку? А ликвидация — «как не перспективных» — посёлков, малых селений, факторий, охотничьих пунктов? А безудержный натиск вездеходов, тракторов, буровых на беззащитную тундру?..

Забыть ли ненцам то, как это было?

Вы — в нефтяные радужные пятна

раскрашивали синь озёрных вод…

Вы — может, вправду нам добра хотели?

Но мы бессильны были всё сберечь:

и наши чумы без детей пустели,

и забывалась ненецкая речь…

Вада-сюдбабц о творчестве

В 1968‑м Василий Ледков переехал в Архангельск. Здесь прошли самые яркие десятилетия активного творчества поэта и прозаика. Выходят поэтические сборники, повести «Синева в аркане», «Метели ложатся у ног», романы «Месяц Малой темноты», «Люди Большой Медведицы».

Своим творчеством он отразил драматические переломы в жизни ненцев на протяжении прошлого века, талантливо и ярко воплотил их удивительно образное и поэтичное восприятие окружающего мира — родной тундры; выразил мудрость и мужество своего народа, сумевшего за тысячу лет сделать беспощадно суровые пространства Полночной земли своей любимой родиной.

Ночь легла ничком на Заполярье.

Но, швыряя тьму в большой костёр,

сполох пал безмолвными полями,

сто летящих красок распростёр.

В небе света зыбкого избыток.

Тучи тонут, тени тают в нём.

Вечно длится, не стихая, битва

между ночью и цветастым днём.

Стихи его переведены на многие языки мира.

Тревожась о духовном будущем своего народа, он переводил на ненецкий язык произведения многих русских и советских писателей. И всю свою творческую жизнь мечтал о выпуске этих книг в Архангельске. Он жил в столице Поморья, но душой не расставался с тундрой, с Заполярьем — родиной. Его стихи становились песнями:

В золотой упряжке прискакал

Новый день полярной красоты,

С добрым утром, город Нарьян-Мар.

Красный город сбывшейся мечты…

Он зорко и эмоционально подмечал всё новое в жизни своего края и спешил выразить это строчками стихотворений:

Я иду по улицам бетонным,

Удивлён, как нерпа, и глазаст.

И геолог, в этот край влюблённый,

Мне кричит: опять ударил газ!

Как эпическое Слово-песня, летел он туда на вертолётах, плыл на судах, мчался на оленьих и собачьих упряжках. Там, по воргам Большеземельской тундры, и сегодня кочуют с оленями его родичи из ненецких родов Паханзеды и Пырерки. С тревогой вглядывался он в жизнь грозно грянувших 1990‑х, не принимая философию всеобщей власти денег, и напоминал:

А деньги, к сожаленью, пахнут плохо.

И до сих пор на них управы нет.

Куда ещё ты скатишься, эпоха,

На маленьких колёсиках монет?!

Он прожил непростую жизнь. Остро переживал обиды и раны, нанесённые его народу тоталитарным режимом. Чувство горечи вызвали у него проблемы преподавания ненецкого языка в ненецких округах и на кафедре языков Севера в Санкт-Петербурге: «Причины мне ясны и понятны. Но что в состоянии сделать я? Что в моих силах? Я вижу, что мой язык в тундре, особенно в сёлах и городах, уже катастрофически теряется, сходя на серый, примитивный, усечённо-бытовой; уходит в небытие художественный, цветисто-яркий, метафоричный язык — лицо и душа народа… И понял, что единственная сейчас моя возможность — это перевести на ненецкий финский эпос „Калевалу“. Поездка в Финляндию дала мне толчок, прибавила уверенности в себе, и я решительно взялся за работу, отдав этому почти пять лет».

Замечательная книга была издана в 2018 году Архангельским литературным музеем на трёх языках — русском, ненецком и финском — и достойно увенчала всё творчество Василия Ледкова.

Член Союза писателей России, лауреат Всероссийской литературной премии имени Фёдора Абрамова, поэт, прозаик, переводчик, знаток и исследователь языка и фольклора ненцев, классик ненецкой литературы, он повторял: родной язык — моя родина. И проникновенно сказал:

Крыла недвижные раскинув,

Парит над тундрой тишина.

Красиво и светло: «Россия»;

Как полоз по снегу: «Россия»;

Вы только вслушайтесь:

«Россия» — земля моя наречена!