Расскажу вам: Две икоты

Лет шесть я в этой деревне не бывал. Приехал и встретил Фёклу, Фёклу Петровну. Фёдор у неё уже умер. Детей не было. Попросила помочь сетку с покупками до дома донести. Шла. Хромала.

– Не могу, Борисушка, ходить‑то, совсем не могу.

– А с ногой‑то что?

– А нихто этого не знает.

– К врачам бы подойти надо.

– Нет, молёна, эту болезнь врачи не лечут. Ходила я — бабка одна приезжала. Посмотрела моё колено и говорит: «Тебе икоту спустили».

– Как это?

– Вы, молоды́, ни во что не верите. А меня испортили, порчу напустили.

– Кто ж это мог сделать?

– Да вот суседка, чернокнижница проклята.

– А за что она напустила?

– А вот за что. Когды у Фёдора первая жена Марфа умерла, он ведь на Марье хотел жениться. А оманул-ды! С тих пор она нам мстит.

И тут же спросила:

– А Фёдор‑то, знашь, как умер? Шёл он по деревне. А напротив дома Калисты кака‑то сила его подняла и на две печатных сажени (печатная сажень — это то же, что и косая сажень — старорусская единица измерения, равна 2,48 метра. — Прим. автора) отбросила. С тих пор заболел и умер.

И тут же по секрету:

– Проклятая суседка чёрну магию знат. Вот пойдёт в магазин‑то — дверь не докрывает, а щель оставлят. В магазине откупится на десятку, к крыльцу‑то подойдёт, сумку‑то три раза окрутит. В сени зайдёт, то же само сделат и так перед каждой дверью. А в избу‑то когды зайдёт, десятка‑то уже на столе лежит, назад откинута.

А намедни ночью, думаю, дако посмотрю, что эта ведьма по ночам творит. Взяла енополь (Биноколь. — Прим. автора) и пошла на поветь. В двенадцать часов ночи было‑то. Гляжу, а с Мудюжной горы тринадцать робят с охапками сена по крыше к чердаку вси идут. Мне‑то не веришь, так пойди нарочно посмотри. На крыше в окошке стекло выбито. Дак она не вставляет его.

Я как молитву‑то сотворила, так их с крыши как ветром сдуло. А утром встала — Марья‑то на меня ерестится. Так ведь не успокоилась — корову напустила.

– Как это напустила корову?

– А так, молёна. Как двенадцать часов ночи, так из‑за печки корова выходит, черняща, с весновальскую лодку. К столу подойдёт и мычит. Так и молитва‑то худо берёт. Вот ведь как наколдовала.

А вот в позапрошлый год цыганка ко мне зашла. По имени-отчеству назвала. Я ажно удивилась, откуль она меня знат‑то. Вот рассказала я ей про ногу‑то и про икоту. Она мне и говорит: «Сейчас мы всё узнам, только мне заплатить надо. Я спрашиву: «А сколько?» А она: «Не дороже денег». И начала мне гадать. Всю‑то мою жизнь до мелочей рассказала, и как я с первым мужем жила, и как Фёдора зла суседка сгубила, а потом говорит: «Счас узнам, чем ты болеешь». Взяла гранёный стакан, налила воды и ушла за печку. Чего‑то шептала. После вышла, на стакан глядит и чего‑то всё шепчет. А вода‑то в стакане пенится, и что‑то там плавает. Живо. Бýди рак. Как я посмотрела на стакан‑то, так ужахнулась ажно! Спрашиваю: «Что со стаканом теперь делать будешь?» А она отвечает: «Я счас пойду на крыльцо, воду вылью и стакан через лево плечо выброшу».

Вот вернулась она. Я спрашиваю: «А куды из стакана та животинка‑то делась?» А она говорит: «Это и есть икота, и вернётся она к тому, кто её напустил».

– А денег‑то сколько взяла с тебя?

Фёкла долго молчала.

– Немало заплатила‑то?

– Немало.

И уж совсем нехотя добавила:

– Тысячу рублей. Деньги у меня есть, мне Фёдор оставил.

– А ноге стало легче?

– Да не очень полегчало. Не очень. Кажется, мне две икоты спустили.