На высоченном холме, воздвигнутом ещё Валдайским ледником, вижу образ часовенки-птицы, в полёте своём будто рассекающей ненастные облака…
Внизу –
деревенька в форме подковы, чёрные от
смолы лодки на берегу живописного
таёжного озера. А до горизонта –
бескрайний водный простор со множеством
островков и заливов, по‑местному
называемых «лахтами», полные тайн
священные рощи, часовенки и обетные
кресты, да крохотные деревушки с
наполовину заколоченными домами. Везде
и всюду реликтовая Русь!
Как‑то
здесь на недельку остановился у деда
Макара и бабы Зои в домике подле той
самой часовенки на угоре. Приютившие
меня сильно глуховатые старики говорили
меж собою громко, словно на повышенных
тонах. А жили они душа в душу не менее
полувека, а с непривычки могло показаться,
что были в нескончаемой ссоре. И вот
ночью из‑за загородки слышу, как
хозяева громко, на весь‑то дом
«шепчутся» меж собой:
– Дед, а
дед, что так долго бродишь ночами?
– Да на
звёзды глядел подле нашей часовни
Николенки…
– Что, в
своей жизни не нагляделся? Давно пора
спать!
– Кассиопея
нынче ой как видна!
– Так она
же померла в прошлом году…
– Ты всё
позабыла-перепутала: Капитолина ведь
померла! То дела земные, а я тебе… о
Кассиопее созвездии говорю!
– А-а-а! Как
выглядит‑то? Что в ней хорошего? На
что хоть похожа?
– Похожа
она на меха моей гармошки или на зубья
акулы, что по «телику» тебе Сенкевич в
«Клубе кинопутешественников» намедни
казал! Короче – походит на два зуба моей
ножовки-пилы. Тебе всё понятно?
В тёмной избе
лишь на малое время воцарилось спокойствие.
Только «ходики» – настенные часы в виде
кошачьей мордочки с большими туда-сюда
движущимися глазами – глухо тикали в
ночи… Тут баба Зоя вновь принялась за
своё. Начала второй акт ночного спектакля…
– А
постоялец‑то наш, как и ты, Макар, по
ночам тоже не спит. Всё бродит с аппаратом
по лесам и лугам. Что за работа такая –
никак не пойму?
Дед Макар
тему Зои не поддержал, не стал попусту
наговаривать и сразу «пластинку» сменил.
Продолжил, но совсем о другом, наболевшем:
– Слышь,
Зой, а Никольская часовня совсем
прохудилась. Нынче в две дыры на главке
даже Луну углядел! Непорядок: «часовенка
с глазами» у нас получилась.Скособочилась,
того и гляди раскатается по брёвнышкам
да и рухнет на деревню с этакой высоты.
Да кого‑либо ещё пришибёт. Негоже
это, не по‑Божески! Воссоздать её –
работа немалая, неподъёмная, и нашей
деревеньке не осилить, не потянуть. Не
те ныне мастера и силы уже не те…
Баба Зоя за
загородкой в ночи призадумалась, взяла
паузу, как это делала по «телику» её
любимая актриса Вия Артмане. Потом
ответила, да всё по делу, по существу.
Разложила, как говорится, «по полочкам»,
в двух-трёх словах набросала пути
разрешения этой проблемы:
– Макар, и
то правда – настоящая срамота. А ты
возьми и поставь этот вопрос утром на
сельсовете. Ведь на стене у алтаря чёрным
по белому писано и крепко прибито:
«Народное достояние». Может, всеми‑то
возьмёмся и осилим? Достояние же».
В ту самую
ночь и я был на лугу у Никольской часовни.
Здесь, как в природной обсерватории,
тоже разглядывал небосвод. Видел мириады
звёзд, Полярную и Кассиопею, а ниже –
знакомое всем созвездие Персей. Слева
над озером, у самого горизонта над
деревушкой Зехнова подмигивал Марс
своим тревожным красно-оранжевым
огоньком. Прекрасен в ту ночь был небесный
дуэт – Луна с её родимым пятном, почему‑то
названным «Океаном Бурь», а рядом планета
Венера, похожая на шляпку золотого
гвоздя. Вот и спутник пролетел, затем
упала звезда…
Ночью в
какой‑то момент тоже видел Луну,
светящую сквозь дыры в главке Никольского
храма. Она двумя своими лунными глазками
печально смотрела на деревеньку-подкову.
Как же точно Макар подметил: «Часовня
с глазами».
Назавтра
старик на сельсовете поставил ребром
вопрос о восстановлении Никольской.
Говорил он с жаром, напористо и по делу,
да так убедительно, что проблема
сдвинулась с мёртвой точки. И всё тут
закрутилось-завертелось. Привезли
тракторами огромные брёвна, тёс, пакеты
«вагонки», и следующим летом прибыли
не только наши, но и иноземные плотники.
Считай, на Никольской случился тогда…
международный симпозиум, планетарный
семинар по плотницкому мастерству. Вот
тебе и «часовня с глазами», и тот самый
ночной разговор!
На поле возле
Божьего храма «ихние» и наши парни для
начала тщательно изучали и даже
поглаживали ладонями российские и
заморские топорища – постигали все
удобства для хвата кисти. Потом делились
секретами закалки металла, замеряли
кривизну и все выпукло-вогнутости
ударной части кованых топоров. Затем
мерялись размахом и силой удара…
Норвеги были
сильны в домкратах, а наши все тяжести
поднимали плечом. Те бесконечно меряли
лазером, а наши точнее брали «на глазок».
«Ихние» больше работали бензопилой, а
наши начисто их «придавили» дедовской,
то есть исконно русской ручной обработкой
древесины. А в обеденный перерыв норвеги
завели иной разговор. На Русском Севере
стали искать свои древние корни, будто
их норвежское племя происходит именно
из этих лесов.
Олоф, старший
из иноземцев, не раз спрашивал у
переводчика Алексея про некоего «русского
маэстро Сашу», который вот-вот должен
прибыть и нечто важное всем преподать.
Не раз повторял: «Когда же прибудет этот
загадочный русский?»
Тут надо
сделать некое отступление и вспомнить
шедевр «Явление Христа народу» художника
Александра Иванова. Так вот, совсем не
из песков Синайской пустыни, а изгибом
сельской дороги наш плотник Саша неспешно
является, будто Христос с той самой
гигантской картины из Третьяковки! Но
было и два отличия – на маэстро была не
тога, а обычная джинса, а в руках –
кожаный, с золотыми замками кейс-футляр
от дорогущей гитары. И все обмерли в
ожидании чуда… В толпе плотников
переглянулись, и прошёл шепоток: «Саша,
маэстро Саша приехал», – или ближе к
теме этого семинара: «Боже, как этот
Саша „чаши“ кладёт!»
А Саша и
впрямь оказался былинным героем.
Голубоглазый блондин с прямыми, длинными
до плеч волосами, подобный красавцу
Олегу Видову – герою из кинокартины
«Всадник без головы». Слава, казалось,
бежала впереди его… иностранцы склоняли
головы в своём почтении, «сымали»
заморские шапки-бейсболки и обменивались
рукопожатиями. А Саша положил на
толстенные брёвна свой дорогущий
гитарный футляр и неспешно, с великим
достоинством раскрыл его перед
иностранцами.
И все ахнули!
В том самом гитарном футляре оказался
его личный топор. Лезвие бритвенной
остроты сверкало на солнце и, считай,
ослепило всех приехавших на тот плотницкий
семинар. Теперь за Никольскую часовню
можно было не волноваться. Кто, как не
маэстро Саша, лучше всех на этой земле
знал это древнее, почти библейское
плотницкое ремесло! Только Саша!
Тут и я
напросился поучаствовать в реставрации,
и как часто бывает – новичку повезло!
Сразу, с первого подхода, за старой
обшивкой алтарной стены нашёл клад –
старинный проржавевший топор, завёрнутый
в побуревшее от времени льняное полотенце.
Мало того – там на клочке пожелтевшей
бумаги было послание тех самых первых
плотников-строителей Никольской часовни
к будущим потомкам! Неожиданно и в самый
нужный момент явилась миру та бесценная
реликвия!
И случился
вселенский переполох! Гурьбой налетели
плечистые плотники, оттеснили меня от
находки, не дали прочесть, что же было
в том давнем послании. Прав был поэт
Иоганн Шиллер, как‑то сказавший:
«…Мавр сделал своё дело, мавр может
уйти».