Ответ себе: Минин крест

Стояли они как живые, прокалённые морскими ветрами, зноем и морозами, вылизанные дождями, напоминающие отшельников.

Встретишь у тропинки иной крест и диву даёшься: что занесло его в эти края? А он, безымянный, когда‑то указывал, куда путь держать. Посмотрит странник на перекладину — и идёт указанным курсом до следующего креста. А тот приютится у колодца. Тут тебе и холодная водица, и скамейка для отдыха.

Назывались такие кресты дорожными. Нынче они в редкость, по ненадобности сравнялись с землёй.

А вот событийные в поморских деревнях сохранились. Ставились они по случаю семейных событий: срубили новый дом, родился сын, сыграли свадьбу…

Много и других в Поморье крестов. Отличаются они друг от друга по форме, по вырезанным на них изображениям или надписям, по месту расположения. Так, посмертные ставились на погостах, а благодарственные — у моря, в том месте, где поморы находили спасение. На них порой каждый из оставшихся в живых резал свою букву.

Но особенно впечатляли кресты ориентировочные. Стояли они, старцы статные, на берегу. Их было видно далеко в море. Большая поперечина креста указывала направление с севера на юг. На северном конце вырезалась луна, на южном — солнце. Служили они долго, иные — больше века. Но приходило время, и они медленно оседали. Умирали по старости стоя.

Об одном из них я услышал от знакомого капитана: мол, стоит за выселками на крутом берегу, раскинул руки с севера на юг, словно пытается охватить весь мир.

Рыбаки давно углядели: коль при выходе в море крест виден — неделю будет штиль, а если закрыт туманом — быть лихой болтанке…

Я забрался на вершину обрывистого берега, и передо мной предстал во весь рост шестиметровый гигант. Надо ж, такое чудо! В чью честь оно сотворено? Какой человеческой судьбой уготовлена ему такая участь?

Страшновато приближаться. Вдруг разгневаю великана. Но любопытство оказалось сильнее. Оно заставило подойти и потрогать это диво.

А внизу под обрывом кипело море, кричали чайки и… никакого волшебства. На уровне глаз по кресту расползались трещинками какие‑то буквы. С трудом разобрал текст «Миръ праху твоему Ми».

Окончание последнего слова расплылось разводьями. К моему удивлению, запись была не старая, да и крест не давнишний, считай, стоит годков тридцать-сорок.

Уходящее солнце высветило надо мной вырезанную луну с одной стороны, с другой — солнце.

Темнело. Пора было уходить. Подул голомяник, холодный, рьяный. Серчало Белое море. Не успел спуститься, как налетел шквал. Крест вздрогнул, покачнулся и закряхтел. По чуть заметной тропинке поспешил вниз, где ранее приметил тонскую избушку. Недалеко от неё два рыбака поспешно оттаскивали карбас. Втроём у нас дело пошло быстрее.

Справившись, пошли пить чай.

За столом меня так и подмывало спросить о кресте, но разговор не вязался. Дедки подналегли на пунш (выставленную мною поллитровку они смешали с горячим чаем). Только и узнал всего, что одного зовут Николаем, второго — Петром. Вскоре Николай пару раз клюнул носом и залёг на топчан. Пётр извинился, дескать, слабоват, и покосился на чайник.

Слово за словом, глоток за глотком — пришло время откровенничать…

Мина появился в деревне в 1920‑х годах. Пришлого голодранца пожалела лишь вдова Анисья: пустила на постой. Да и то потому, что тяжко было без помощника вести хозяйство. Муж погиб в море, сын Пётр ещё не подрос.

Деревня насторожённо отнеслась к пришельцу. Сосед, Иван Васильевич Седунов, открыто осуждал Анисью, мол, не дело затеяла — приютила пришлого.

Но на веснованьи всё изменилось. Мина вписался в зверобойную бригаду. Оказался смелым и находчивым. Льдина, на которой находился Седунов с напарниками, треснула и разошлась. Седунов зазевался и провалился под лёд. Только Богу известно, как удалось Мине зацепить Седунова багром и вытащить.

Весть о спасителе быстро долетела до деревни. Анисья встречала Мину уже не как постояльца.

На деревенском сходе по традиции Седунов должен был поклониться спасителю в ноги и поклясться в вечной дружбе. Но кланяться пришлому оборванцу… Сход замер. И Седунов заставил себя поклониться и поклясться в вечной дружбе. Дома Мина радостно заявил: «Теперь друга вечного имею».

Анисья покачала головой: «Не спеши, недобрым взглядом он смотрел на тебя. При всех унизился, поклонился чужаку».

Теперь Седунов часто приглашал Мину, угощал домашним пивом. И Мина расслабился, разоткровенничался с единственным в деревне другом. Седунов слушал внимательно, поддакивая, подливая Мине в кружку пива. На хозяйку цыкнул, чтобы не шумела…

Отец Мины был конюх. И Мина в конюшне вырос. Служил в армии при конях. Расторопный парень понравился командиру, и тот взял его в ординарцы.

– Вот говорят: Будённый, Будённый, — возмущался Мина, — а ведь конную армию создал Борис Мокеевич Думенко. Отчаянный вояка был. Рубился шашкой с обеих рук. В Первую мировую стал полным Георгиевским кавалером. В Гражданскую один из первых получил орден Красного Знамени. Да не сошёлся характером ни с Троцким, ни со Сталиным.

После недолгого молчания Мина тяжело вздохнул и продолжил:

– Ко мне относился как к сыну. На всю жизнь запомнил его слова: «Чувствую что‑то недоброе вокруг себя». Ты, Афанасий, подайся на Север, выжди…

В комнате воцарилась тишина. «Афанасий» повисло в воздухе. Мина протрезвел и засобирался. Домой пришёл и, не раздеваясь, плюхнулся на лавку.

– Налей пива, — только и сказал Анисье.

Она ни о чём не спрашивала.

Анисья пришла с дойки и буркнула:

– Седунов Рыжего запрягает, в город собрался…

Мина встрепенулся:

– Зачем?

Анисья внимательно посмотрела на бледного Мину и вдруг решительно заявила:

– Хватит сидеть! Собирайся. Петька к морю по нашей шалге отведёт. Там избушка срублена. Отдохнёшь. Всем скажу: по делам в Ручьи отлучился.

Через несколько дней в деревню приехали незнакомцы. Один — в кожаной куртке. Ходили по домам, расспрашивали про Мину. Но никто не знал, где он.

Незнакомцы обратили внимание на пацана, отирающегося возле них.

– Тебя как звать? — спросил тот, что в куртке.

– Микола Иванович Седунов.

– Микола Иванович, вот тебе подушечки. — И положил в его ладонь целую горсть конфет. — Может, ты знаешь, где Мина? Скажи по секрету, не выдам, зуб даю.

«Зуб даю» — так клялись все пацаны и слово держали.

Микола подошёл и доверчиво зашептал:

– Он с Петькой к морю подался. Там избушка.

– Проведёшь?

– Не-е. Там болотина. Только Петька знает тропку, его шалга.

Приезжий положил в ладонь Миколы ещё горсть подушечек.

– Можно морем, на вёслах, — прошептал Микола.

– Покажешь?

– Покажу, — заговорчески прошептал Микола.

С утёса Мина увидел лодку и Кольку Седунова с двумя незнакомцами. Мина понял: за ним.

– Слезай, — услышал он.

Мина подошёл ближе к обрыву.

Микола увидел, что приезжий достал наган. Он целился в Мину. Парнишка закричал и вцепился в куртку приезжего:

— Это же Мина!

Вскоре и меня сморил пунш. Засыпая, слышал, как Пётр подытожил:

– А крест поставил Иван Васильевич Седунов. Горевал он о друге.

Сон пришёл душный, тревожный. Всё вокруг грохотало, скрипело. Громадный крест медленно склонялся надо мной, и кривились вырезанные ножом буквы. Слова расплывались разводьями.

Проснулся от тишины.

Пётр словно этого и ждал:

– Вставай, чай вскипел. Видать, кошмары снились — стонал ты, когда крест смывало.

Я вскочил, выбежал на крыльцо. Креста не было. Оползень унёс угор в море.

Подошёл Пётр и встал рядом. Я хотел спросить, как это случилось. Но он отвернулся и пошёл к карбасу.

Мне иногда кажется: всё это приснилось. Да и на самом деле, так ли это было или не так, кто теперь знает. Ни креста, ни Петра нет.

Анисья умерла в лагере на Соловках.