Стояли они как живые, прокалённые морскими ветрами, зноем и морозами, вылизанные дождями, напоминающие отшельников.
Встретишь у тропинки иной крест и диву даёшься: что занесло его в эти края? А он, безымянный, когда‑то указывал, куда путь держать. Посмотрит странник на перекладину — и идёт указанным курсом до следующего креста. А тот приютится у колодца. Тут тебе и холодная водица, и скамейка для отдыха.
Назывались такие кресты дорожными. Нынче они в редкость, по ненадобности сравнялись с землёй.
А вот событийные в поморских деревнях сохранились. Ставились они по случаю семейных событий: срубили новый дом, родился сын, сыграли свадьбу…
Много и других в Поморье крестов. Отличаются они друг от друга по форме, по вырезанным на них изображениям или надписям, по месту расположения. Так, посмертные ставились на погостах, а благодарственные — у моря, в том месте, где поморы находили спасение. На них порой каждый из оставшихся в живых резал свою букву.
Но особенно впечатляли кресты ориентировочные. Стояли они, старцы статные, на берегу. Их было видно далеко в море. Большая поперечина креста указывала направление с севера на юг. На северном конце вырезалась луна, на южном — солнце. Служили они долго, иные — больше века. Но приходило время, и они медленно оседали. Умирали по старости стоя.
Об одном из них я услышал от знакомого капитана: мол, стоит за выселками на крутом берегу, раскинул руки с севера на юг, словно пытается охватить весь мир.
Рыбаки давно углядели: коль при выходе в море крест виден — неделю будет штиль, а если закрыт туманом — быть лихой болтанке…
Я забрался на вершину обрывистого берега, и передо мной предстал во весь рост шестиметровый гигант. Надо ж, такое чудо! В чью честь оно сотворено? Какой человеческой судьбой уготовлена ему такая участь?
Страшновато приближаться. Вдруг разгневаю великана. Но любопытство оказалось сильнее. Оно заставило подойти и потрогать это диво.
А внизу под обрывом кипело море, кричали чайки и… никакого волшебства. На уровне глаз по кресту расползались трещинками какие‑то буквы. С трудом разобрал текст «Миръ праху твоему Ми».
Окончание последнего слова расплылось разводьями. К моему удивлению, запись была не старая, да и крест не давнишний, считай, стоит годков тридцать-сорок.
Уходящее солнце высветило надо мной вырезанную луну с одной стороны, с другой — солнце.
Темнело. Пора было уходить. Подул голомяник, холодный, рьяный. Серчало Белое море. Не успел спуститься, как налетел шквал. Крест вздрогнул, покачнулся и закряхтел. По чуть заметной тропинке поспешил вниз, где ранее приметил тонскую избушку. Недалеко от неё два рыбака поспешно оттаскивали карбас. Втроём у нас дело пошло быстрее.
Справившись, пошли пить чай.
За столом меня так и подмывало спросить о кресте, но разговор не вязался. Дедки подналегли на пунш (выставленную мною поллитровку они смешали с горячим чаем). Только и узнал всего, что одного зовут Николаем, второго — Петром. Вскоре Николай пару раз клюнул носом и залёг на топчан. Пётр извинился, дескать, слабоват, и покосился на чайник.
Слово за словом, глоток за глотком — пришло время откровенничать…
Мина появился в деревне в 1920‑х годах. Пришлого голодранца пожалела лишь вдова Анисья: пустила на постой. Да и то потому, что тяжко было без помощника вести хозяйство. Муж погиб в море, сын Пётр ещё не подрос.
Деревня насторожённо отнеслась к пришельцу. Сосед, Иван Васильевич Седунов, открыто осуждал Анисью, мол, не дело затеяла — приютила пришлого.
Но на веснованьи всё изменилось. Мина вписался в зверобойную бригаду. Оказался смелым и находчивым. Льдина, на которой находился Седунов с напарниками, треснула и разошлась. Седунов зазевался и провалился под лёд. Только Богу известно, как удалось Мине зацепить Седунова багром и вытащить.
Весть о спасителе быстро долетела до деревни. Анисья встречала Мину уже не как постояльца.
На деревенском сходе по традиции Седунов должен был поклониться спасителю в ноги и поклясться в вечной дружбе. Но кланяться пришлому оборванцу… Сход замер. И Седунов заставил себя поклониться и поклясться в вечной дружбе. Дома Мина радостно заявил: «Теперь друга вечного имею».
Анисья покачала головой: «Не спеши, недобрым взглядом он смотрел на тебя. При всех унизился, поклонился чужаку».
Теперь Седунов часто приглашал Мину, угощал домашним пивом. И Мина расслабился, разоткровенничался с единственным в деревне другом. Седунов слушал внимательно, поддакивая, подливая Мине в кружку пива. На хозяйку цыкнул, чтобы не шумела…
Отец Мины был конюх. И Мина в конюшне вырос. Служил в армии при конях. Расторопный парень понравился командиру, и тот взял его в ординарцы.
– Вот говорят: Будённый, Будённый, — возмущался Мина, — а ведь конную армию создал Борис Мокеевич Думенко. Отчаянный вояка был. Рубился шашкой с обеих рук. В Первую мировую стал полным Георгиевским кавалером. В Гражданскую один из первых получил орден Красного Знамени. Да не сошёлся характером ни с Троцким, ни со Сталиным.
После недолгого молчания Мина тяжело вздохнул и продолжил:
– Ко мне относился как к сыну. На всю жизнь запомнил его слова: «Чувствую что‑то недоброе вокруг себя». Ты, Афанасий, подайся на Север, выжди…
В комнате воцарилась тишина. «Афанасий» повисло в воздухе. Мина протрезвел и засобирался. Домой пришёл и, не раздеваясь, плюхнулся на лавку.
– Налей пива, — только и сказал Анисье.
Она ни о чём не спрашивала.
Анисья пришла с дойки и буркнула:
– Седунов Рыжего запрягает, в город собрался…
Мина встрепенулся:
– Зачем?
Анисья внимательно посмотрела на бледного Мину и вдруг решительно заявила:
– Хватит сидеть! Собирайся. Петька к морю по нашей шалге отведёт. Там избушка срублена. Отдохнёшь. Всем скажу: по делам в Ручьи отлучился.
Через несколько дней в деревню приехали незнакомцы. Один — в кожаной куртке. Ходили по домам, расспрашивали про Мину. Но никто не знал, где он.
Незнакомцы обратили внимание на пацана, отирающегося возле них.
– Тебя как звать? — спросил тот, что в куртке.
– Микола Иванович Седунов.
– Микола Иванович, вот тебе подушечки. — И положил в его ладонь целую горсть конфет. — Может, ты знаешь, где Мина? Скажи по секрету, не выдам, зуб даю.
«Зуб даю» — так клялись все пацаны и слово держали.
Микола подошёл и доверчиво зашептал:
– Он с Петькой к морю подался. Там избушка.
– Проведёшь?
– Не-е. Там болотина. Только Петька знает тропку, его шалга.
Приезжий положил в ладонь Миколы ещё горсть подушечек.
– Можно морем, на вёслах, — прошептал Микола.
– Покажешь?
– Покажу, — заговорчески прошептал Микола.
С утёса Мина увидел лодку и Кольку Седунова с двумя незнакомцами. Мина понял: за ним.
– Слезай, — услышал он.
Мина подошёл ближе к обрыву.
Микола увидел, что приезжий достал наган. Он целился в Мину. Парнишка закричал и вцепился в куртку приезжего:
— Это же Мина!
Вскоре и меня сморил пунш. Засыпая, слышал, как Пётр подытожил:
– А крест поставил Иван Васильевич Седунов. Горевал он о друге.
Сон пришёл душный, тревожный. Всё вокруг грохотало, скрипело. Громадный крест медленно склонялся надо мной, и кривились вырезанные ножом буквы. Слова расплывались разводьями.
Проснулся от тишины.
Пётр словно этого и ждал:
– Вставай, чай вскипел. Видать, кошмары снились — стонал ты, когда крест смывало.
Я вскочил, выбежал на крыльцо. Креста не было. Оползень унёс угор в море.
Подошёл Пётр и встал рядом. Я хотел спросить, как это случилось. Но он отвернулся и пошёл к карбасу.
Мне иногда кажется: всё это приснилось. Да и на самом деле, так ли это было или не так, кто теперь знает. Ни креста, ни Петра нет.
Анисья умерла в лагере на Соловках.