Память Сердца: Гордей и Клара

В вагоне областного 371-го поезда частенько подолгу смотрю в окно…

Летят, мелькают за стеклом полустанки, болотца, туманы в низинах, ёлки вперемешку с осинками, и так хочется немедленно с поезда соскочить и в каждом из этих мест побывать. Пройтись бы по той промелькнувшей лужайке, порыбачить с того речного косогора и по кочкам перескочить через вот ту топкую трясину… Но не выйдешь из вагона посреди пути, да и разве поспеешь везде? Жизнь‑то мимолётна, вот как этот мчащийся поезд.

Тут проходившая за спиной проводница, явно желавшая начать дорожный разговор ни о чём, поинтересовалась: «…Мы всё едем и едем, а вы всё смотрите и смотрите в окно. Куда смотрите? Ну что там интересного? Там же ничегошеньки нет… один лес, да и только!» Потом после паузы добавила, но только уже по уставу: «Чаёк в подстаканнике принести в ваше купе? У нас и печенье есть, и вафли… Или кофейку?»

И всё же проводница поезда была не права. За окном вагона не только тайга — там станции и полустанки, посёлки и деревушки, где кипит очень даже многоликая жизнь… Вон за тем неприметным окном живут душа в душу ставшие родными для меня дед Гордей и баба Клара. У них дом как дом, в котором будто нет ничего особенного, но там был уголок, о котором стоило рассказать… На табурете был рукотворный «небоскрёб» из множества кип многолетней подшивки газеты «Районный вестник», а над ней — выпиленная лобзиком их сыном из фанеры — самодельная полочка с толстыми и потрёпанными научными журналами и дюжиной зачитанных книг… по физике Земли.

К чему столь редкая тематика в северной деревушке — это, как говорится, «вопрос на миллион». А Гордей привёз эти никому не нужные издания со своей прежней работы в Хибинах, где трудился на Кольской сверхглубокой буровой. В последнюю четверть XX века, можно сказать, именно там проходил «мировой чемпионат», или «олимпиада», по… геологии. Наши шли на рекорд — кто же быстрее и глубже заглянет в жуткие и неведомые недра Земли? И конечно, ту давнюю схватку научно-инженерной мысли выиграл советский человек, остановившись на отметке аж 12 000 метров. Буровики зарубежья безнадёжно отстали, и не с кем было уже и соревноваться…

На рабочих летучках инженеров-буровиков Гордей наслушался всяких премудростей, а что теперь вспоминал, то помаленьку и рассказывал и Кларе, и односельчанам… И про то, как базальтовый слой Земли проходили, и особенно — как забурились в золотоносную породу. Чудеса, да и только: в кернах с десяти тысяч метров в глубину пошли золотые самородки… А ещё глубже из‑под земли начался нарастающий, непонятный, тревожный и очень пугающий шум, который все окрестили «стонами Земли». И тут Гордей маленько дал слабину. Растревожился не на шутку, как говорится, «сдрейфил» и подал заявление на расчёт. Ему всё казалось, что именно он согрешил — ввернул свой алмазный бур в саму преисподнюю.

С той сверхглубокой были все Гордеевы знания по строению нашей планеты. Бывало, такое сказанёт за кухонным столом: «Клар, а Клар, а знаешь какого размера и из чего земное ядро?» И не услышав ответа, сам как‑то задумчиво за неё отвечал: «А ядро‑то у Земли из железа, отсюда и её магнитные полюса, и защита всего живого. Понимаешь, Клара, магнитное поле оберегает и нас с тобой, и наших курочек, и пса Малыша, и твои посадки на огороде, и распрекрасные леса вокруг деревни».

Но если бы нам удалось заглянуть на километры вглубь жизни самого деда Гордея, то можно точно сказать, что его сверхглубокая началась ещё с детского увлечения огнём. Как же он любил топить в доме печи и подолгу смотреть на огонь, пытаться понять его физику и все чудесные проявления… Огонь печи завораживал Гордея, ведь в полыхающих поленьях и мерцающих углях у него, как говорится, «открывался портал»: он начинал видеть современное — дымящиеся от засухи континенты, и давнее зарождение Земли, и далёкое будущее нашей планеты. Будто наяву представлял, что через пять миллиардов лет остывающее Солнце непомерно расширится и поглотит его голубую планету, а потом, как говорили астрономы, просто «схлопнется» и превратится в маленький белый карлик. Гордей переживал, всем сердцем, всей душой болел за отдалённое будущее нашей планеты…

Он по образу и подобию книжки «Теория поля», одного из потрёпанных изданий на его полке, стал подумывать: а не написать ли свой труд с рабочим названием «Теория печи»? И это должны быть отнюдь не секреты по кладке дымоходов, каминов и русских печей, а теория и практика поддержания нужной температуры огня. Ну, как полыхающее ядро в глубоких недрах Земли. Вот и дед Гордей по своему желанию, по прихоти своей мог сотворить и зелёного, и голубого, и даже фиолетового цвета печной огонь. Это смотря как и какие подложишь дровишки… Да, Гордей был мастер огня, художник «истопительского» дела, хотя кистей в руки не брал…

А что баба Клара? Не померкла ли она в лучах деревенской славы своего супруга — исследователя огня и недр земных, с которым уже отпраздновала самый что ни на есть золотой юбилей? Она женщина совершенно земная, но с изюминкой. По деревне летом ходила в сыновьей футболке с огромной и порядком выгоревшей цифрой «9» на старушечьей спине, а историей этой вещицы сильно гордилась. Это была та самая футболка 9‑го мостоотряда, что как‑то была подарена сыну Максиму губернатором Анатолием Ефремовым и именно в тот праздничный день, когда в Котласе открывали автомобильный мост через Малую Северную Двину. Такие дела…

Старушка не чужда была всяких новомодных течений. Как‑то завидев в окно, что внучки соседки Нюры «ударились в йогу» — начали заниматься этими восточными практиками, делая «свечки», высоко задирая ноги над кустами чёрной смородины, — баба Клара тоже решила всё это попробовать. И каждый день в горнице на половиках точь‑в-точь повторяла, что видела через окно своей избы. Ни на шаг не отставала от современной молодёжи…

Ну, а дед Гордей эту самую йогу в своей стариковской жизни применить не рискнул. Как тогда на сверхглубокой, у него второй раз сработал инстинкт самосохранения. Йоге предпочёл смотреть вечерами из окна на закаты, на последние догорающие летние деньки. А под яркие краски этих самых закатов завсегда меткие эпитеты подбирал. Например, у него «малиновый закат» был к непогоде, ненастью и сильному ветру, а «лимонный закат» — к самой распрекрасной, ну просто райской погоде.

Как‑то однажды деду Гордею — специалисту по оттенкам печного огня и вечернего солнца — я показал снимок «Закат над деревней Кимжей». Он долго оценивал, как говорят, «вживался» в изображение, отчего ответил не сразу: «Карточка хороша! И деревня‑то хороша! Вот бы в такой и нам с Кларой хоть немножко пожить!» Потом добавил по сути, по существу, но чуток живописнее, чем вещает наш всеми любимый метеоцентр: «Персикового цвета закат с перистыми облаками — признак скорой перемены погоды». Надо сказать, что с прогнозами дед Гордей никогда не ошибался. Ни-ког-да!