Память сердца: Малиновое лето

Лесные пожары тогда не обошли и наш Север. Помню волнующую картину, словно жуткое кино наяву, как в районе 100‑го километра наш поезд будто шёл сквозь горящий торфяник. Дым за окном вагона, обугленные деревья и языки пламени, нещадно губившие хвойно-берёзовую красоту. А поезд был невозмутим, поезд продолжал движение…

Вот и деревушка Околесье, где всё было до боли знакомо: часовенка Петра и Павла приютилась у просёлочной дороги, своим упругим изгибом напомнившая натянутый лук, а на угоре две дюжины домиков и сильно пересохшая река, обнажившая ранее скрытые валуны, принесённые сюда ледником тысячи лет назад.

Только у пекарни-столовой, так полюбившейся землякам из соседнего лесопункта за чудную сдобу, щи и борщи, толпился возбуждённый народ. Все судачили, жарко обсуждали, что сотворила ночная гроза… кое‑кто даже видел, как молния влетела в трубу. А внутри натворила немало бед: разворочала огромную печь, но оставив нетронутым «место прилёта» – ту самую дымовую трубу, что целёхонькой торчала в потолке и продолжала смотреть в высокие небеса, словно телескоп сельской обсерватории.

Да… молния покуражилась от души: расплавила поварскую алюминиевую утварь – кастрюли, поварёшки, черпаки, – раскидала по углам столы и стулья, в пыль покрошила печные кирпичи, покрыв всё кругом толстым слоем чёрной золы. Правда, случилось и настоящее чудо – нетронутой оказалась висевшая на стене картина «Последний день Помпеи» известного художника Карла Брюллова. Будто у этой репродукции в позолоченной раме с той самой молнией был уговор, и она как ни в чём не бывало продолжала «украшать» разгромлённый интерьер. Такому живописному сюжету не привыкать к проделкам природных стихий!

И знакомая мне баба Тася тоже была в этой возбуждённой компании. Она и предложила верное решение: «…Надо батюшку пригласить и освятить столь неспокойное место… Наперёд, на будущее, для внучат наших, чтобы подобное не повторялось!» Все стоявшие кружком согласились, покачали головами, а потом проголосовали, подняли руки и послали за приходским священником Димитрием.

В избе бабы Таси за год, кажется, ничто не изменилось… Правда, новой на калитке была шутливая табличка «Дворик особачен», а снизу милое фото их безобидного Шарика. Здесь торжествовала полнейшая деревенская эклектика – причудливо переплелись исконно русские и восточные житейские мотивы. А секрет был удивительно прост: в давние годы в соседний лесопункт порой завозили китайские товары и премировали ими передовиков. В знак вечной дружбы на стене было приколото фото Иосифа Сталина и председателя Мао, а рядом соседствовали раскрытый китайский веер с драконом и вертикальный бамбуковый коврик с парящими журавлями. А в довершение картины – входную дубовую дверь с обеих сторон, словно Атланты на посту, обрамляли старая керосиновая лампа с каплевидным плафоном и немалых размеров восточный фонарик.

Особая ценность и красота этой избы была внутри расписанного цветами шкафчика-серванта. Его полочки ломились от хрустальных вазочек, различной формы графинчиков, гранёных кружек и изящных стопочек на высоких ножках. И всё это был труд хозяина дома деда Исайи, в своё время трудившегося на Дядьковском стеклодувном заводе, где самолично отливал всю эту несказанную красоту. Потом по болезни лёгких его поставили на ОТК, где своей головой отвечал за качество продукции перед нашей большой страной. Считай, до пенсии звенел рюмочками на предмет скрытых, невидимых трещин и дефектов в стекле…

А на самом верху старинного шкафчика-серванта была панорама с медными самоварами, будто в обнимку стоявшими с большими и малыми китайскими термосами, украшенными махровыми пионами на круглых боках. Как и положено, первым делом сели за стол. Тут хозяин, дед Исайя, ответственный в избе за чай с чабрецом, как маститый дирижёр, лишь одним жестом указал всем разом, как говорится, «примолкнуть». Сказал немудрёное: «За встречу!» – очень торжественно повернул медный краник медального самовара, и кружки наполнились чаем редчайшего вкуса, с ароматными нотками терпкой хвои. Исайя знал то последнее на Севере место, где на солнечной полянке произрастали заросли чабреца. Собирал только молодые листики и соцветия по своим внутренним часам, как правило, ранним утром на праздник Святой Троицы. И все, кто в округе маялся бессонницей, несварением и ревматизмом, кто последние силы отдал земле и работам в лесу, – все шли к деду Исайе. Всех он лечил волшебными чаями с магическим чабрецом. Но только в самых разных пропорциях… кому по двадцать капель на ночь, а кому и по чашечке три раза в день пожизненно.

Через неделю погода наладилась. Спала жара, пролили дожди, а тут и малина поспела. И малины было столь много, так была сочна и вкусна, что баба Тася и внучка Ксюша, как тогда часто писали, начинали свою «битву за урожай». Входная дверь в избу постоянно хлопала, и в горницу заносили всё новые, переполненные малиной корзины, молочные бидоны, трёхлитровые и малые литровые банки. Изба изнутри стала чем‑то напоминать кипящее жерло вулкана Везувия. Все ёмкости в деревенском доме были будто переполнены алой малиновой лавой, излучающей нестерпимый внутренний жар и совершенно неземной, ну просто райский аромат!

Потом к ночи от усталости все дружно валились с ног. От тяжких трудов сон совершенно пропал, и в глазах полыхало лишь одно малиновое зарево! Но тут бабушка Тася снова пошла на хитрость, какой уж раз для успокоения начинала вслух читать потрёпанный второй том сочинений Даниила Андреева «Роза Мира». Текст был настолько мудрён, что быстро наводил дремоту. И у домашних мигом закрывались глаза, они засыпали…

Казалось, на простой андреевской мысли: «Искусство, мужественное своим бесстрашием и женственное своим любвеобилием, мудрое сочетание радости и нежности к людям и к миру с зорким познаванием его тёмных глубин, можно назвать сквозящим реализмом или метареализмом» – сначала захрапел дед Исайя, которому было сложно постичь эти бездонные глубины философии. Потом на растолковании редкого словечка «монада» заснула и внучка Ксения. А фраза была всего лишь: «Монада – первичная, неделимая, бессмертная духовная единица, богорожденная либо богосотворённая. Мироздание являет собою неисчислимое множество монад…»

Видя, что семейство угомонилось, довольная собой баба Тася закрыла томик «Розы Мира» и сказала: «Ладненько! Завтра продолжим!» Потом добавила: «…Ай да малинка! И то правда – не припомню экого малинового лета!»