Закон и мы: «Мне захотелось выложить свою боль…»

Высказывания, за которые осуждали в 1930‑х — начале 1950‑х как за «контрреволюционные», «вредительскую агитацию пораженческого характера», после 1953 года прокуратура и суды оценивали как «неправильные обывательские суждения, которые не могут быть положены в основу обвинения».

24 ноября 1941 года военный трибунал признал мать четырёх сыновей, призванных в Красную армию, виновной в «провокационно-пораженческих слухах». В 1960 году суд постановил, что приговор подлежит отмене, а дело — прекращению, указав, что осуждённая признавала обсуждение с соседями в магазине наступления немцев на Ленинград, но подобные разговоры — не основание для осуждения. Справка о реабилитации направлена сыну осуждённой к шести годам лишения свободы неграмотной 66‑летней жительницы Онежского района.

Порой даже смутная тень подозрения несла беду. В 1951 году постановлением особого совещания МГБ Станислав Чурон, танцор Архангельского народного хора северной песни и пляски, осуждён на пять лет «за связь с иностранцами в годы войны». При пересмотре дела в 1960 году Верховный суд СССР пришёл к выводу, что отношения эти (общение с моряками из союзнических конвоев) «носили бытовой характер», в то время как осуждённый «работает с 18 лет, имеет правительственные награды, двух детей на иждивении». Суд указал — для осуждения не было никаких оснований.

Заключённых, находившихся в лагерях, признавали виновными в антисоветской контрреволюционной деятельности за отказ от работы, попытку побега, за самые разные нарушения. Так, осуждённый в 1937 году (постановлением, которое после 1953 года также было отменено по протесту прокурора Днепропетровской области) вновь осуждён в 1943 году военным трибуналом войск НКВД. Признан виновным в оскорблениях партии и правительства, наказание — восемь лет.

В столовой осуждённый попросил добавочную порцию супа. И получив отказ, высказался в адрес руководства лагеря. Постановление отменено за отсутствием состава преступления. Дело проверялось по жалобе самого 60‑летнего Терентия Сапко, который вернулся к тому времени в родную Днепропетровскую область.

Дела репрессированных сотрудники прокуратуры и судьи анализировали на протяжении десятилетий. На рубеже веков и в нулевые годы пересматривались решения, о которых порой сохранились лишь упоминания, сами дела и даже вынесенные решения уничтожены, как упразднены выносившие их органы, стали историей учреждения, где осуждённые отбывали незаслуженное наказание.

Однако реабилитация никогда не была процессом автоматическим, предрешённым. Характерный пример — судьбы пособников немецко-фашистских захватчиков.

В 1949 году военный трибунал войск МВД СССР в Архангельской области осудил к 25 годам лишения свободы Августа Шинка 1919 года рождения, уроженца Житомирской области, жившего до ареста в спецпоселке Пукшеньга в Емецком районе, трудившегося лесорубом. В порядке судебного надзора определением Военного трибунала Северного военного округа в 1956 году приговор изменён — исключено обвинение в сотрудничестве с немецкой разведкой, наказание снижено. На основании указа Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов» от дальнейшего отбывания наказания освобождён, судимость снята.

В 1992 году с заявлением о реабилитации обратился его сын.

Проверка, проведённая прокуратурой, показала: в июле 1941 года на оккупированной немцами территории Шинк добровольно поступил на службу в немецкую полицию, участвовал в арестах коммунистов. Направил на каторжные работы 130 соотечественников. Работал переводчиком в немецкой комендатуре, участвовал в боях с партизанами. При отступлении немцев бежал в Германию, где жил до окончания войны. Очевидцы событий подтвердили его службу в полиции, работу заместителем старосты, участие в грабежах мирного населения, арестах коммунистов и евреев.

Архангельский областной суд пришёл к выводу об отсутствии оснований для реабилитации.

В 1996 году с заявлением о реабилитации обратился уроженец Брянской области 1925 года рождения. В 1951 году военным трибуналом он осуждён к 25 годам лишения свободы. Во время оккупации в 1942 году поступил на службу в карательную бригаду, прошёл первичную военную подготовку, получил форму и оружие, регулярную зарплату. Охранял коммуникации немецкой армии, участвовал в операциях против партизан.

На следствии и в суде вину не отрицал, но пояснял, что поступил на службу несовершеннолетним — насильно забран из дома старостой села, активного участия в карательных операциях не принимал.

В 1959 году Военный трибунал Беломорского военного округа с учётом этих обстоятельств снизил ему назначенное наказание, и он вышел на свободу. Оснований для реабилитации прокуратура и суд не усмотрели. Представленными в деле доказательствами вина в измене Родине подтверждена.

Возможно, сегодня столь гуманное отношение к соучастникам преступлений фашистов кажется удивительным, но оно было частью реформы законодательства после 1953 года, включавшей амнистию множества осуждённых за самые разные преступления.

Примечательно, что среди пособников или подручных фашистов были до конца отстаивавшие право на реабилитацию и уверявшие родных в невиновности.

Так, в 2010 году в прокуратуру обратилась дочь одного из них, вспоминавшая, что папа со слезами рассказывал, как шёл в бой со словами «За Родину, за Сталина!», а если он перешёл на сторону врага, то его непременно бы расстреляли. Но он вышел на свободу, значит, доказательства вины вызывают сомнения.

Действительно, в 1943 году указом Президиума Верховного Совета СССР «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников» вводилась назначаемая военно-полевыми судами публичная казнь через повешение. Но для пособников фашистов из местного населения — лишь ссылка и каторжные работы на срок от 15 до 20 лет. А в 1947 году был введён запрет на применение смертной казни.

Отец подателя жалобы, уроженец Сталинградской области, в 1948 году Военным трибуналом войск МВД Архангельской области осуждён к 25 годам лишения свободы. В 1962 году как отбывшему не менее половины наказания срок снижен до 15 лет.

Установлено, что в 1942 году он добровольно вступил в немецкую полицию, участвовал в обысках и допросах арестованных, прошёл обучение в школе СС. Поступил на службу в батальон немецкой армии, сформированный из изменников Родины. Принял присягу на верность Германии.

Вина осуждённого подтверждалась показаниями свидетелей и его собственными показаниями. С 1948 года он многократно обжаловал приговор, настаивая на том, что не участвовал лично в расстреле советских патриотов близ Сталинграда в марте 1943 года у хутора Холодная Балка, а только помогал убирать тела.

В 2010 году Архангельский областной суд отказал в реабилитации осуждённого.

Его дочь убеждала суд: «Я знаю отца. Он пострадал незаслуженно, как и тысячи людей в нашей стране».

Без вины действительно пострадали и сгинули миллионы. И заслуживают сохранения и памяти именно их судьбы. Судьбы тех, кто не вернулся к детям, не смог их обнять. И неизвестно, где и когда они похоронены.

Из письма, поступившего в Архангельский областной суд в 2006 году: «Прошу оказать помощь в получении документов, подтверждающих реабилитацию моего отца, репрессированного 03.06.1943 Военным трибуналом войск НКВД по Архангельской области. Он незаконно осуждён на восемь лет. Полностью реабилитирован 07.05.1992. Эти сведения случайно нашла его внучка в интернете — поимённом списке жертв политических репрессий, изданном в Архангельске в 1999 году. Что я помню о жизни с отцом? Когда я с папой приходила к роддому, мама сказала, что родила мальчика, а он умер, и она сильно плакала. И второй случай. Когда отец медленно одевался в военную форму, много меня обнимал и целовал, и уходил медленно. Мама после его ухода сильно плакала. Мне было сказано, что папа ушёл на фронт и что ничего о нём ни с кем не говорить. При отце мы жили в трёхкомнатной квартире напротив театра. После жизнь резко изменилась. Переехали в комнату на первом этаже деревянного дома рядом с туалетом, там постоянно бегали крысы, я очень их боялась. Мама отправила меня в деревню Ровдино к бабушке, а сама вскоре тяжело заболела, стала инвалидом, почти не могла ходить. Пенсия у неё была сто рублей. Жили за счёт торговли ягодами, грибами, картошкой, за счёт коз и овец, сами заготавливали сено и веники. Мама очень хотела, чтобы я получила высшее образование, но она умерла в 1954 году, когда я пошла в десятый класс. Я окончила медицинское училище, работала в больнице. Муж — известный военный лётчик, очень многое сделал для Севера».

Перечисляя пережитые трагедии: гибель сына, болезни дочери и мужа, автор поясняет: «Извините меня, пожалуйста, за эти отступления в заявлении, но почему‑то мне захотелось выложить свою боль. Я очень благодарна, что мне в возрасте 68 лет можно с гордостью сказать моим детям, что у меня был отец. Что у него были золотые руки, вся мебель в доме в Ровдино им сделана, что он был гармонист, весельчак. О дальнейшей судьбе его знаю, что он умер в лагере…»