40 лет без Абрамова: «От Верколы по всей стране»

Одни в борьбе с собой не теряются, другие скисают. Фёдор Абрамов (29 февраля 1920 –14 мая 1983) был борцом истинным.

«Какой же я инвалид?»

Писатель Фёдор Абрамов не раз говорил о своей «крестьянской стеснительности», о том, что выходцы из деревни навсегда отравлены комплексом неполноценности. Свою мнимую ущербность он впервые почувствовал, когда стал студентом филологического факультета Ленинградского государственного университета. Один из сокурсников насмешничал над ним – в частности, доводил крестьянина оканьем. Скрывая обиду, пинежанин скоморошничал – заводился и распевал частушки с «картинками». Однокурсники смеялись, однокурсницы визжали.

Однако уже после первого семестра Абрамова стали уважать: все экзамены он сдал на отлично. И в дальнейшем учился превосходно.

Доучиваться многим пришлось после войны… Воевал и Фёдор Абрамов. Но сначала были оборонные работы.

Уроженец Верколы спокойно взялся за лопату, запросто таскал носилки и прочее. «Разве косьбу ручную с этим сравнишь или лесоповал летом в жару?» – с усмешкой думал Абрамов, в очередной раз берясь за тачку с песком. А горожанам всё это было непривычно. Они взвыли. И особенно тот, насмешник. В первый же день он до волдырей стёр подошвы ног – видите ли, в туфли попал песок. Да вдобавок голову ему напекло. И к полудню он уполз в кусты. Абрамов как старший жестоко отчитал его. Потешил самолюбие.

На фронте тот сокурсник, Семён Рогинский, станет вести себя достойно. Погибнет. Фёдор Абрамов будет всю жизнь горевать о нём.

…28 ноября 1941 года Абрамов получил уже второе ранение – разрывной пулей обеих бёдер с повреждением кости.

1‑й ударный полуголодный батальон (дали солдатам по сухарю – воюйте!) получил приказ перерезать проволочное заграждение. Местность открытая – болото. Страшно… Под жутким миномётным огнём с ножницами в руках ползёт один солдат. Его убивают. Вслед за ним ползёт второй, – используя трупы товарищей как прикрытие, – с теми же ножницами. Потом и третий погиб… Абрамов полз, тоже прикрываясь трупами, как кочками. Но и он был замечен – уже возле самой проволоки. Успел бросить гранату и тут же получил свинец пулемётной очереди.

По-разному написано о спасении Абрамова. Есть такой вариант: раненый почти дополз до своих – и потерял сознание. Похоронщик принял его за мёртвого; стоя над ним, достал фляжку с водой, стал пить, капля-две упали на лицо солдатика, и у него дрогнули веки… Не будь этих капель – не родился бы писатель Абрамов.

В госпитале обнаружили, что подошвы его ботинок срезаны пулями.

«Нас уходило с филологического факультета 125 ребят. Вернулось семь или восемь. В моей родной деревне было 30 парней 20‑го, моего года рождения. Нас осталось всего двое! Я великий счастливец!» – так говорил Фёдор Александрович.

«По тяжести ранения он мог сразу после войны получить дополнительное питание как инвалид войны, – написала Л. В. Крутикова-Абрамова. – Но тогда он и не подумал об этом. Только через много лет … после тяжёлых заболеваний и по настоянию врачей он решился пойти на ВТЭК и оформить инвалидность. После врачебной комиссии с удивлением рассказывал: «Меня спросили: Фёдор Александрович, почему не оформляли инвалидность раньше, сразу после войны, разве вам помешали бы лишние продовольственные талоны? А я ответил: многие тогда вернулись без рук и без ног, а я мог работать, какой же я инвалид?»

В русской деревне тоже есть дети!..

Осенью 1945 года в университет снова пришли студенты 1938–1941 годов, недавние фронтовики. В аудиториях и коридорах наряду с поношенными пиджаками и стиранными кофточками – гимнастёрки, кители и шинели.

Сокурсники отмечали «остроту мысли Абрамова, глубину его знаний и оригинальность суждений…» Тем не менее: «Ходили какие‑то смутные слухи о том, что у Абрамова в чемодане под кроватью лежит какая‑то рукопись, и это вызывало смех: «Фёдор роман пишет. Ха-ха-ха!» И опять Абрамов преодолевал свои сомнения – надо ли что‑то писать, надо ли вступать в спор с самим собой, с мнением окружающих?..

Одно из самых ярких впечатлений сокурсников – спор Абрамова с преподавателем на консультации по литературе ХХ века. Студент сказал Д. Е. Максимову: «Вот вы утверждаете, что Блок – народный поэт, что он болеет за русский народ, выражает его чувства и интересы. Я этого не вижу. По-моему, Блок от народа далёк и жизни его не знает.

Ты видел ли детей в Париже

Иль нищих на мосту зимой?

«Детей в Париже»! Детей в Питере или в русской деревне он не видит!.. Нет, я не считаю Блока народным поэтом, не вижу в нём близости к народу».

Дискуссия студента и преподавателя длилась около часа. Однокурсники слушали их очень внимательно, переглядываясь… Абрамов и Максимов остались каждый при своём мнении. Кандидат филологических наук Максимов, будущий доктор, работы которого о Лермонтове, Брюсове, Блоке вошли в золотой фонд литературоведения, попросил у спорщика зачётку. Абрамов с несколько растерянным видом подал её и получил с оценкой «отлично».

В 1961–1971 годах Максимов, гордость ЛГУ, и Абрамов жили в одном доме на Петроградской стороне. Об абрамовских повестях «Вокруг да около», «Пелагея», романе «Две зимы и три лета» выходили разносные статьи. Дмитрий Евгеньевич сочувственно воспринимал несправедливую критику, морально поддерживал своего бывшего студента.

Критика критикой, однако на повесть «Вокруг да около» откликнулся сам руководитель страны Н. С. Хрущёв: написал в Президиум Центрального комитета компартии записку, в которой сказал о необходимости дополнительных мер по решению деревенских проблем. А писателя стали называть в народе «заступником».

Без сказок о деревне

В 1954 году в журнале «Новый мир» опубликована статья Фёдора Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе». Этой публикацией кандидат филологических наук Абрамов, по выражению критика Игоря Золотусского, «списал в обоз» литературу, которую представляли лауреаты Сталинской (Государственной) премии.

Критиковал Фёдор Абрамов произведения Г. Медынского, Ю. Лаптева. Е. Мальцева, Г. Николаевой и других авторов. В то время как деревня едва сводит концы с концами, писатели «соревнуются между собой, кто легче и бездоказательнее изобразит переход колхоза от неполного благополучия к полному процветанию». А развитие коммунистической сознательности колхозников совершается «с необычайной лёгкостью».

В подтексте той критики – старая шутка: «Социалистический реализм – это благодарность партии и правительству доступными им средствами».

Член редколлегии «Нового мира», лауреат Сталинской премии первой степени, будущий руководитель Союза писателей СССР академик Константин Федин, прочитавший статью, с интересом спрашивал: «Это что же? Ревизия всей литературы?»

По «Новому миру» со статьёй Ф. Аб­рамова был открыт огонь. Имя неизвестного ранее критика было внесено в проскрипционные списки. Там, где упоминались новые «негативные» тенденции, упоминался и Ф. Абрамов. «Нужно знать жизнь, – наставляла его «Литературная газета» в номере от 6 июля 1954 года, – а критик её не знает». Долбали Абрамова весь год – в газетах и журналах, на собраниях и пленумах…

Абрамов понимал, что на него обрушатся с критикой, – но не мог не высказать свою правду. Он основательно считал, что знает народ «в тысячу раз» лучше, чем его критики, поэтому имел право говорить от имени народа.

Но ведь и Семён Бабаевский на своём Ставрополье (ещё один из тех писателей, которым досталось от Абрамова) не был оторван от народа. Однако полагал, что надо сочинять сказки о колхозной жизни? И так же считали те, кто принимал решение о присуждении ему Сталинской премии и раз, и другой, и третий? Выходит, так. Это не по Абрамову, который будет говорить, что подобные сказки, ложь безнравственны. Нравственна правда.

В 1962 году Абрамов уволился из университета и перешёл на профессиональную писательскую работу – без гарантии стабильного заработка. А мог бы доктором наук стать, а то и членкором академии. Но предпочёл вольные хлеба в сильнейшем желании сказать в литературе незаёмное слово. Без сказок о деревне.

Чем живём-кормимся?

Как известно, Ф. А. Абрамов – автор тетралогии «Братья и сёстры». Только первый роман не встретил сопротивления цензуры. Все три следующих произведения пробивались в печать с «боем». Приходилось писателю «воевать» и с редакторатом, и с цензорами. Высказывал он свою правду и высоким чиновникам в ЦК КПСС. И пусть в урезанном виде, но романы, повести, рассказы выходили к читателям, которые вставали в очередь в библиотеках, чтобы прочитать журналы «Нева», «Новый мир», «Наш современник», которые издавались стотысячными тиражами, но не были доступны всем желающим.

Фото из комплекта открыток «Фёдор Абрамов». Москва. «Планета», 1990 год

Нельзя не сказать о знаменитом в своё время письме Абрамова землякам.

30 октября 1981 года Фёдор Александрович Абрамов около четырёх часов выступал в телестудии «Останкино», отвечал на вопросы своих читателей. Один из вопросов был таким: «Дорогой Фёдор Александрович, что заставило вас написать открытое письмо землякам «Чем живём-кормимся»?» Писатель ответил, что толкнула его «на это дело прежде всего жена, неисправимая идеалистка, которая до сих пор верит, что словом, писательским словом можно многое изменить в этой жизни. Конечно, были и другие мотивы. И самый главный из них – это равнодушие, безразличие, которое я наблюдал в нашей жизни и с которым нередко сталкиваюсь. И тут речь идёт не только о моих земляках».

«Нельзя кадить народу», – Абрамов был твёрдо убеждён в этом.

Из районной газеты «Пинежская правда» письмо разошлось не только по Пинежью, но и по стране. Как и рассказы, повести, романы, написанные во многом по веркольским впечатлениям.

Почему многие в народе не хотели работать? Откуда пассивность среди депутатов? Почему пьянство стало национальным бедствием? Эти и другие вопросы волновали не только Абрамова. Но в писательской среде он был понят далеко не всеми: дескать, «верхи» надо винить, а не народ. А Фёдор Абрамов взывал к совести сограждан. И стоял на своём. Как и раньше.