В Поморье книга ветерана Великой Отечественной войны вышла в канун его столетия

Из жизни он ушёл в 2011 году. И вот в канун нынешнего Дня Победы, в год столетия отца, сыновья ветерана издали его книгу «От Курска до Праги». Она вышла в издательстве «КИРА». В книге много фотографий, документов, карт местности, где происходили события.

В 1943–1945 годах Владимир Александрович Новиков в звании лейтенанта командовал взводом 461-го отдельного миномётного полка 53-й армии. Участвовал в освобождении Украины, Молдавии, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Монголии и Китая. Награждён двумя орденами Красной Звезды, орденом Отечественной войны, а также восемью медалями.

Эта книга необычна тем, что вышла, когда автора уже не было в живых. Но в этих воспоминаниях слышится его по‑настоящему живой голос. И чувствуется, что у него был литературный талант — каждую историю он подаёт как небольшой законченный рассказ, где множество деталей, благодаря чему все события становятся объёмными. Более того, он говорит о том, о чём обычно говорить не принято — о страхе, ошибках, казусах, самосуде и рукоприкладстве, которые тоже были на войне. Но всё же преобладали героизм и мужество советских солдат, благодаря которым и была завоёвана Великая Победа…

«Стволы раскалились, краска кипит…»

Первая главка — о боевом крещении, которое молодой лейтенант Владимир Новиков принял на Курской дуге в июле 1943 года: «Таких ожесточённых боёв, как здесь, я не припомню — мы находились в обороне, немцы наступали. Точно безумные, они лезли напролом, не обращая внимания ни на какие потери. Сотни самолётов пикировали на наши позиции. Тысячи снарядов и мин рвались вокруг: дым, гарь, вой, грохот и стрельба из всех видов оружия с обеих сторон. Стволы раскалились, краска кипит, а мы стреляем, бьём и бьём по танкам и пехоте.

Нервное возбуждение доходит до предела, когда видишь, как по созревающему полю пшеницы на тебя ползут «Тигры» и «Фердинанды», а за ними пехота. Ты не обращаешь внимания ни на что, видя только цель, которую нужно уничтожить во что бы то ни стало…

И вот отбита очередная атака. Противник пятится назад, оставляя подбитую неподвижную технику и убитых. Наступает небольшое затишье. Мы начинаем приходить в себя, осматриваемся и оцениваем результаты…

Стоит жаркая июльская погода. Под непрерывным воздействием разрывающихся бомб и снарядов в атмосфере создаются грозовые облака, которые обрушиваются короткими ливнями. После дождя земля парит. Воздух тяжёлый, он теперь ещё сильнее пропитан гарью и порохом. От неубранных и быстро разлагающихся трупов стоит смрад.

Воды не хватает, днём мучает жажда. Она становится особенно нестерпимой, когда погрызёшь сухарей и пшённого концентрата. Такие продукты давались на день. Ночью, один раз в сутки, нам доставляли в термосах горячую пищу и чай.

В течение недельных кровопролитных боёв немцам удалось продвинуться на 8–12 километров на нашем направлении. Не сумев пробиться к Курску, они выдохлись. Наступил черёд нашей активности. Я был свидетелем, но не участником танкового сражения под Прохоровкой. Видел огромное поле, усеянное танками…

«И «Катюша» заиграла свою песню»

А вот как автор описывает первое артиллерийское наступление, в котором его полк принимал непосредственное участие. Он сожалеет, что тогда у него не было возможности вести дневник, чтобы потом воспроизвести те события в точности. Но они так ясно запечатлелись в его памяти, что рассказ о них получился по‑настоящему художественным: «Накануне наступления мы не смыкали глаз. Утро начиналось тихим и ласковым. Изредка были слышны выстрелы: то одиночный винтовочный, то короткие очереди из автомата или пулемёта. Казалось, всё погрузилось в утреннюю дремоту.

Мы смотрели на часы. Ждали ровно 5:00, чтобы по общему сигналу внезапно обрушить огневую мощь на позиции врага, ошеломить его и подавить волю к сопротивлению, дабы с наименьшими потерями прорвать фронт и наступать в направлении Белгорода. Ещё раз уточняем цели, проверяем связь. И вот наступает время.

Справа от нас на курган въезжает «Катюша». Ей отведена особая роль: дать первый сигнальный залп. Она пошевелила своими направляющими, застыла на мгновение и заиграла свою песню. Огненные стрелы помчались к врагу. И сразу всё ожило.

Начался неистовый грохот сотен и тысяч разнокалиберных стволов: артиллерии, миномётов, реактивных установок и танков. Сплошная завеса разрывов пахала землю боевых порядков врага. В непрерывном грохоте не слышно было голосов. Всех охватило возбуждение, хотелось кричать и петь. Беглый огонь сменяется методическим. Затем переносится в глубину. И вновь — беглый и методический. Это продолжалось в течение двух часов. Тот, кто сидит под таким огнём, наверняка теряет способность к сопротивлению. И вот наступила тишина. Кое-где огрызается артиллерия врага, но это уже не в счёт. Наша пехота пошла в полный рост, а мы — за ней. Наша задача — поддерживать пехоту огнём и колёсами. Мы смотрим на свою работу: из окопов доносятся стоны раненых и возгласы: «Гитлер капут!» В умоляющих глазах — испуг и нечто такое, что не позволяет тебе учинить расправу, хотя до этого казалось, что ты разорвал бы любого фрица на куски.

Да, эти отвоевались. Они сдаются в плен. А нам некогда, нужно идти вперёд и, как говорится, на плечах врага ворваться в город и не позволить противнику организовать оборону и закрепиться. 5 августа 1943 года был освобождён город Белгород, в честь этого события в Москве дали первый победный салют».

Мина перевернула котелок…

А вот история из разряда курьёзных. Но такие «курьёзы» на войне могут стоить жизни: «Дни стоят ясные, жаркие, длинные. Солнце почти в зените — палит. Вместо горячей пищи на день выдают сухой паёк: горько-солёные и крепкие, как кирпич, брикеты пшённых концентратов, которые негде было сварить. Когда их грызёшь, из дёсен сочится кровь, а после начинаются нестерпимые изжога и жажда.

Мы решили рискнуть, сварить эти концентраты и по‑человечески перекусить. Сзади, метрах в пятидесяти, приглядели окоп, оставленный от противотанковой пушки. Мы с разведчиком благополучно доползли до него по‑пластунски с котелком в руках. Собрали сухой травы и тоненьких прутиков, разожгли костерок. Поставили котелок и ждём: вот-вот закипит… Но нас, кашеваров, заметил противник, открыв огонь из 81‑миллиметровых миномётов. Одна мина попала точно в костёр, разбросала его, перевернула котелок и… не взорвалась!

Точно ошпаренные, мы с невиданной быстротой бросились в стороны и ползком возвратились к своим. Нас спасло какое‑то чудо, мы едва верили, что остались целы — это было самым главным. Аппетит пропал, а вместе с ним и охота вылезать из траншеи.

Вещмещок — оружие ординарца

Этот фронтовой эпизод — о том, как курьёзные случаи могут помочь решить стратегическую задачу: «Так что же произошло там, за рощей, на лугу? А вот что. Ординарец командира дивизиона Еретик с вещмешком, в котором находились продукты и кое‑какие вещи, подошёл к ближнему стогу сена. Выглянув из‑за стога, он увидел, как с другой стороны выглядывает немец.

Увидев друг друга, Еретик и немец одновременно спрятались, а потом почти одновременно стали выглядывать снова. У Еретика, как это частенько бывает с ординарцами, кроме вещмешка никакого оружия не было — ему ничего не оставалось делать, как бросить вещмешок в немца. Немец испугался такого невиданного «оружия», закричал и бросился наутёк. А Еретик тоже дай бог ноги к своим назад. Поняв, что здесь немцы, следовательно, о выборе наблюдательного пункта не может быть и речи, управление дивизиона спешно покинуло рощу и заняло пункт в другом месте».

Два осколка

Этот рассказ — о первом ранении автора книги, которое случилось в августе 1943 года во время битвы за Днепр: «Лежу. Снова удар. Сыплется земля. Пыль, дым. Знаю: стреляет пушка, а может, даже и танк. Голову не поднимаю, жду. Бугорок передо мной — моя защита. Не возьмёшь! Вдруг слышу «щёлк», шелест над головой и впереди — метрах в двадцати — разрыв 81‑миллиметровой мины. От этой дряни здесь не укроешься, нужно сматываться в своё укрытие, в свой окоп.

Я сорвался и быстро, насколько был способен, добежал до своих, делая зигзаги. Сел, опустив ноги в окоп. Хотел отдышаться, но не успел. Где‑то совсем рядом, справа сзади, разорвалась мина. По спине и по правому боку как будто кто‑то ударил палкой. Я почувствовал тупую боль. В это же время дежурный телеграфист рядовой Рудаков закричал: «Ой, видно, голову задело!»

Видим, как у него по шее течёт кровь. Я прыгнул к нему в окоп, достал пакет и захотел перевязать его. Ранение в шею было касательным, задело мягкие ткани. И тут я заметил у себя справа под ремнём что‑то влажное. Сунул руку под рубашку и почувствовал липкую кровь. Вытащил ладонь — она вся была в крови. Я испугался и побледнел, в голове была одна мысль: сильно ранен или слегка? Так я получил своё первое слепое осколочное ранение в поясничную область.

Я успокоился. Полевая сумка и шинель были изрешечены осколками. Мне же досталось всего два. Через час я получил приказ сдать взвод старшему сержанту Фальченко, моему заместителю, и переправиться на свой берег. Как добрались, помню смутно. Знаю, что помогали нам разведчики-танкисты, у которых были свой фельдшер и перевязочный материал».

Долгожданное ранение Ивана Сарычева

В одном из боёв за освобождение Чехословакии был ранен мой разведчик рядовой Иван Сарычев. Во взводе он состоял с начала формирования, попадал в разные переделки, но ему везло. Однажды в разговоре он позавидовал: «Кого‑то ранят, кого‑то награждают, а у меня ни одной царапины, ни одной медальки! Точно и пороху не нюхал». Дело шло к концу войны, люди стали задумываться о будущем. Однажды, когда мы находились в боевых порядках пехоты, нам пришлось драпать — так называли вынужденное отступление.

Драп был внезапный. Пехота, в чьих боевых порядках мы находились, врассыпную разбежалась по сторонам.

Я остался вдвоём с Ваней Сарычевым. Короткими перебежками, не теряя друг друга из виду, мы откатывались назад. Немцы вели огонь из всех видов оружия, с флангов появились танки. Их орудия и пулемёты своей стрельбой заставили нас залечь. Слышу: «Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!» Это был голос Сарычева, который бежал ко мне. Он был ранен в ногу, но лицо его было довольным. Мы побежали, чтобы выскочить из‑под огня.

Сарычев стал отставать, побледнел. Мы сняли ботинок и увидели, что из стопы течёт кровь — осколок пробил подмётку и проник глубоко в ногу. Ступить на неё Сарычев уже не мог, пробежав до этого в горячке около двухсот метров.

Сделав жгут, я взял Сарычева на спину, он был небольшого роста и худощавый. Около двух километров, ненадолго останавливаясь, я тащил его до батареи…

Оставаться живым во время войны и в ходе боёв мечтал каждый. Была у нас какая‑то вера в своё бессмертие, хотя смерть витала надо всеми.

Даже представители таких профессий, как повар, шофёр, регулировщик или солдат трофейной команды, без которых на войне тоже не обойтись, нередко погибали, хотя не ходили в атаку и находились сравнительно далеко от переднего края… Когда после войны я слышу от некоторых, что кто‑то прошёл в пехоте всю войну от звонка до звонка и остался целым и невредимым, я этому никогда не верю. Слишком мизерна была вероятность уцелеть, когда приходилось ежедневно, иногда ежеминутно, смотреть смерти в лицо».

Дать волю ярости и кулакам

Эти две истории — о том, какие обстоятельства заставляли на фронте прибегать к неуставным отношениям: «Однажды в горном селе Чехословакии, где‑то за Годонином, нашу батарею оставили гарнизоном, а меня — комендантом на одни сутки, до подхода основных войск. Каждый человек был на счету. И вдруг — чрезвычайное происшествие.

Прибежал местный житель, чех, и сказал, что русский солдат делает нехорошее дело. Я послал старшего сержанта Горчакова и химинструктора Голуба проверить, что там произошло. Ко мне привели рядового Козлова, радиста, которого отчислили из штаба армии в нашу батарею за какой‑то проступок.

Бывший иркутский уголовник с золотой фиксой во рту (признак принадлежности к блатному миру) в такой тяжёлый момент пытался изнасиловать девушку на глазах родителей, угрожая им автоматом. Сосед заметил это и вовремя сообщил нам. Я решил по‑мужски поговорить с Козловым наедине. Его наглость спровоцировала меня на угрозы, в ответ он вытащил из‑за пояса трофейный «Парабеллум» и взвёл курок.

Какая‑то секунда оставалась до рокового выстрела. Я не успел опомниться, как на выручку бросился старший сержант Горчаков, который, оказывается, стоял за дверью. Он успел перехватить и вывернуть руку Козлова, пистолет упал на пол и выстрелил, не причинив никому вреда.

Выстрел поднял в комнате тревогу, через окна и двери вбежали солдаты и сержанты. Я был, признаюсь, перепуган до смерти, у меня отнялась речь. Наверное, и вид мой был настолько бледный, что вбежавшие в комнату подумали, что я убит или ранен. Все стали помогать Горчакову держать Козлова, который матерился и вырывался. Затем его повалили и с остервенением начали избивать ногами.

Наконец я обрёл дар речи и остановил этот самосуд. Все отступились. На полу корчился окровавленный рядовой Козлов…

…Было ли на фронте рукоприкладство? Было. Часто приходилось прибегать к палке для наведения порядка среди паникёров. Руками давали по физиономии, а в исключительных случаях прибегали и к оружию. Жизнь на войне не всегда поддаётся закону. Чаще всего подобные методы практиковали большие начальники. Грешил этим и сам маршал Жуков, а мелкая сошка нередко ему подражала. А может быть, в иных случаях это было необходимо?

Приведу пример из своей практики. Представьте себе: противник внезапно перешёл в наступление. Его бронетранспортёры, поддерживаемые самоходками, давят в наспех оборудованные мелкие окопчики нашей пехоты…

Нужно стрелять, и вот два миномёта ведут огонь, а четыре — молчат. Расчёты боятся поднять головы. На них напал страх и сковал их волю. Тогда я выскакиваю наверх, вперёд стволов, показывая своим примером, что можно и нужно не обращать внимания на стрельбу противника. Бегу к окопам. Одному, второму, третьему дал по спине и по голове ногой, а потом взял палку. Я почти обезумел от ярости. Нужно было спасать пехоту, которую на наших глазах стали давить гусеницы машин.

Атаку отбили. И только после этого люди начали приходить в себя, послышались шутки. Представьте себе, что каждый, кто получил пинка или палки, не только не затаил на меня злобы, но и, наоборот, считал этот поступок оправданным. Да, бывали моменты, когда храбрый человек подвергался оцепенению, будучи не в силах преодолеть чувство страха. Такие толчки приводили человека в нормальное состояние, и он вновь становился самим собой.

Да, чтобы понять, что такое война, нужно было её испытать, пережить. Тогда и мир, и жизнь начинаешь воспринимать по‑другому. Я видел, как умирали в бою товарищи. Терял близких друзей, красивых душой и телом. Видел погибших мирных жителей: детей, женщин, стариков. Видел безжалостно расстрелянных. Видел глаза сдающегося в плен фрица, твердящего: «Гитлер — капут!» Видел в окопе раненых немцев, молящих о пощаде. Видел откормленных эсэсовцев с ненавидящими глазами, сбросивших свои кители с эмблемами на рукавах. Видел немецкого лётчика на «Юнкерсе-87», который грозил мне кулаком, сцепив зубы от бессильной злобы. Видел и предателей, и гибель наших во хмелю. Многое повидал. Это большая школа, которая побуждает к размышлениям».