Как повесть Абрамова «Вокруг да около» стала литературным феноменом СССР

Времена не те…

28 октября 1962 года Фёдор Абрамов написал в Архангельск другу, литературному критику Шамилю Галимову: «Лето у меня было безотрадным. Дела в колхозах всё хуже и хуже – так какой же к чёрту отдых!

Сейчас я закончил новую очерковую повесть «Вокруг да около». Всем нравится, и все в один голос говорят: не пропустит цензура. Думаю, что так и будет. А пока повесть запланирована в 1 номер „Невы“».

Скорее всего, и во время написания повести Абрамов был почти уверен, что работает «в стол». Но продолжал писать, так как считал, что сказать своё слово надо во весь голос. Для этого нужно было набираться мужества.

Какие мысли приводили Абрамова к «Вокруг да около»? Об этом – в его дневниковой записи от 14 октября 1958 года в связи с чтением романа Фёдора Панфёрова «Раздумье»: «В чём причина всех бед наших? Что поставило деревню на грань катастрофы? Панфёров объясняет просто: в ЦК пробрались авантюристы вроде Муратова, которые встали между ЦК и народом, а внизу насадили бездушных «статуев» Гараниных и Ростовцевых… Война показала, что вести хозяйство так, как мы вели, нельзя… Сигнализировал ли народ о неблагополучии? Сигнализировал. Он перестал работать. Всероссийский саботаж. Беспримерная в истории многолетняя забастовка крестьян во всей стране».

Дабы отвлечь нежелательное внимание бдителей, в редакции «Невы» решили поместить «Вокруг да около» не в разделе прозы, а в разделе публицистики с подзаголовком «Очерк». Не помогло. Повесть стоила должности главному редактору Сергею Воронину.

Абрамов полагал, что рукопись если и напечатают, то он опять попадёт, как уже было, под шквальный огонь «автоматчиков» партии – так называли с подачи Н. С. Хрущёва газеты и журналы. Поэтому писатель психологически готовился к «проработочной буре». Однако заявила она о себе не сразу. Поначалу было даже два публичных положительных отклика. Оба – в «Литературной газете». Первым высоко оценил абрамовскую работу публицист Георгий Радов статьёй «Вся соль в позиции» в номере за 5 марта. Автор отметил «особенность некоторых сочинений на сельские темы, которые могут даже завлечь неискушённого читателя, казалось бы, откровеннейшей «правдой-маткой». Но если бескрылая эта «правда-матка» способна только разоружить бойца, то правдивый, мужественный очерк Абрамова вызывает другие чувства…

Вся соль в позиции! В глубокой вере писателя в то, что можно «расколдовать круг». Всем строем повествования, ходом размышлений героя, наконец, живописными, сочными образами крестьян писатель как бы говорит людям: вот они, я вижу их отчётливо, те наличные силы, опёршись на которые, можно поднять деревню».

«Нет, не об истории с сеном поведал нам Фёдор Абрамов. Как широкодушно, как по‑доброму, хотя и не щадя их, рассказал он о людях села. Сколь мудры и, главное, сколь раскованны – времена не те! – их рассуждения о жизни, о совести, о поведении, о стиле руководства».

В «Литературной газете» за 26 марта критик В. Чалмаев в статье «Я есть народ…» написал, что главный герой повести Ананий Мысовский в труднейших условиях «сражается с нуждой и людской нерадивостью, разными причинами сформированной…». Обратим внимание на слово «нужда»: ещё недавно литературные колхозы процветали или выходили на путь процветания. Большая роль в «ликвидации» таких колхозов принадлежит Абрамову как автору статьи «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», опубликованной в 1954 году в журнале «Новый мир».

Времена отчасти оказались те же… Но пока – два слова о содержании небольшой повести.

Чистое и честное сердце

Сена заготовлено мало – чем кормить долгой зимой коров?!. Нет покоя Ананию Мысовскому, уже тринадцатому послевоенному председателю захудалого колхоза. А райком КПСС наседает на коммуниста Мысовского: силосуй! Райкому сводка нужна красивая, чтобы перед «областью» отчитаться, – и неважно, что силос можно и в дождь взять… (Обычная практика тех лет.) Завтра, в воскресенье, на сенокос надо выходить, в вёдрие‑то, а колхозники не хотят: мол, что нам от этого воскресника – ни рыба ни мясо те десять процентов от заготовленного сена, которые положены для личного скота. А время уходит!.. Сколько погожих дней будет, как небесная канцелярия распорядится – кто же скажет?! И тогда председатель в чайной под хмельком рубит сплеча: обещает для личных подворий тридцать процентов от заготовленного. Народ узнаёт об этом, и агитации никакой не надо (без «заседаний, ни крику, ни рыку»), высыпает на луга, спасает сено… Но приехал в деревню секретарь райкома, и Мысовский струхнул – опять будут ему голову мылить, да и крепко: «Антигосударственная практика! Поощрение частного сектора…» Однако раздумывает: «Кому это надо, чтобы сено пропало?» Вспоминает перегибы тридцатого года, когда он, уполномоченный райкома, вместе с председателем сельсовета, малограмотным красным партизаном, за два дня перевернул глухую деревню. Может, потому и тяжело сейчас, что тогда было легко? Вспомнил Ананий Егорович и послевоенную продразвёрстку, «когда из года в год, начисто, до зёрнышка выгребали колхозные амбары». И кукуруза чуть не под полярным кругом пришла на ум. И сказал себе Мысовский: «…будь же мужествен! Хоть раз. Хоть один раз, на пятьдесят пятом году!»

Ананий Егорович Мысовский выпрямился!.. И чего бы такого уж особого в этой повести? Но это на нынешний взгляд. Процитирую ещё раз В. Чалмаева: Мысовский так жаждет, «чтобы его крестьянин ожил, повеселел, воодушевился, расцвёл в труде и счастье, так ненавистна ему мерзкая бесхозяйственность, что твёрдо веришь: такие люди изменят всё согласно своим гуманистическим представлениям о бытии, достойном человека».

У других критиков был иной взгляд на Мысовского. Далеко не все хотели видеть «те наличные силы», о которых писал Георгий Радов. А если видели, то молчали, боясь начальственных окриков на собраниях – о выступлении в печати и говорить было нечего: «не пущали». Но и с письмами было неважно: из коллег-архангелогородцев только один Шамиль Галимов высказался в поддержку Абрамова. Из коллег-северян поддержал ещё Сергей Викулов, вологжанин, будущий главный редактор журнала «Наш современник». Викуловские строки (от 10 марта): «Я первый в Вологде прочитал «Вокруг да около»… Первый заинтересовал этой замечательной вещью секретарей обкома… И, конечно, заставил бегать за журналом всех своих друзей и знакомых. Хотел сразу же написать Вам. Пожать Вашу руку бойца. Руку, которая не сфальшивила ни на одной ноте. Впрочем, рука тут ни при чём: сердце! Сердце чистое и честное. И хочется верить, что такие сердца есть и ещё в нашей литературе!»

В том же письме Викулов прозорливо заметил, что повесть «сыграет свою, если хотите, историческую роль».

Были добрые письма и от «простых» читателей. Люди отправляли письма в «Неву», «Правду Севера», в обкомы КПСС. Оттуда их пересылали Абрамову. Читатели называли Абрамова «настоящим гражданином», мысленно, как и Викулов, жали руку. Одна из читательниц поддерживала писателя и сочувствовала: «Если Вас не посадят, то хорошо…»

Забугорный турист в беретике

6 апреля заведующий идеологическим отделом ЦК КПСС по сельскому хозяйству РСФСР (пусть читатель не удивляется – была такая должность как один из результатов хрущёвских реформ), бывший лесоруб, работавший в Архангельской области, Владимир Степаков докладывает в ЦК КПСС о «клеветническом, пасквильном характере» абрамовского очерка. Записка его убедительна и обстоятельна, на взгляд «больших мужиков». На неё и опирались затем секретари ЦК на своём заседании, проведённом 9 апреля (вряд ли они, вооружённые запиской, читали повесть Абрамова), и решительно заявили об ошибке журнала «Нева».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот вам и хрущёвская «оттепель»!..

О чём ещё сказано Степаковым? «Всё дело, оказывается, в том, чтобы потрафить частнособственническим инстинктам людей, их стяжательским наклонностям».

В дореволюционной деревне работа на помещика или кулака исполу, то есть за половину урожая, считалась крайней степенью эксплуатации. А тут 30 процентов!.. Говоря о «стяжательских наклонностях», Степаков имел в виду Петуню-бульдозера, старика с больными ногами, который благодаря своей «луковой плантации» за полтора года дом перекрыл заново, новую баню построил, погреб и изгородь со столбовыми воротами сладил. И лук у него «не чета колхозному: перо синее, сочное, разметалось по грядкам точно жирная осока, а луковицы до того крепкие да ядрёные – будто репа».

То, что сделал Петуня, – приговор таким колхозам, как «Новый путь».

(В послесловии к пятому тому абрамовского шеститомника вдова писателя и литературовед Л. В. Кру­тикова-Абрамова написала, что писатель был «убеждённым сторонником частной собственности как гаранта свободы личности, он возмущался демагогией партократов, которые сами, по существу, были явными собственниками. „…государственные дачи, дворцы, которые в пожизненном владении. Что это – разве не частная собственность? Частная, только ни к чему не обязывающая“»).

«Неправильную позицию заняла в отношении очерка «Литературная газета», – это тоже из документа, подписанного Степаковым. Он же отметил, что «идейно-порочный очерк Ф. Абрамова не встретил осуждения со стороны Ленинградского промышленного и сельского обкомов партии, отделения Союза писателей» и полагал бы «необходимым поручить Ленинградскому промышленному обкому КПСС обсудить вопрос об ошибке, допущенной журналом «Нева», и принять необходимые меры, исключающие появление в печати идейно неполноценных произведений (курсив мой. – СД); редакции газеты «Правда» выступить с критикой очерка Ф. Абрамова».

Секретариат ЦК определил линию поведения партийных органов, руководителей писательских организаций, газет и журналов. В связи с этой линией «Советская Россия» – орган Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совмина РСФСР – 13 апреля опубликовала письмо агронома колхоза имени ХVIII партсъезда Гатчинского района Ленинградской области В. Колесова «Действительно, вокруг да около»: «Сейчас на дворе весна, весна великого обновления. В каждом селе – много солнца, много луж, встречаются, конечно, и мусорные кучи. И если мы будем ходить вокруг да около каждой из них, то и работать не станет времени, да и завтрашний день из‑за них не увидишь. Мусорные кучи надо убирать, а не любоваться ими. Пусть этим занимаются залётные заморские хлюсты. И не к лицу советскому писателю уподобляться им».

Колесов (или тот, кто писал за него) сравнил Абрамова с забугорным туристом, который «в брюках дудочкой и беретике набекрень бродит по городу» и выискивает что‑нибудь не то.

Без глубокого партийного подхода

Письмо Колесова стало как бы гласом народа, подтверждавшим правоту руководителей компартии. Об этой правоте заявил в Ленинграде на совещании идеологических работников парторганизаций Северо-Запада РСФСР главный редактор главной газеты страны «Правда» П. А. Сатюков. В «Новом мире» пришлось снять уже набранную статью И. Виноградова «Тридцать процентов». Фёдор Абрамов получит от автора положительной статьи гранки с цензурной правкой, прочитает о том, что очерк (у Виноградова повесть названа очерком) «останется как подлинное свидетельство о нашем времени, и именно такие вот, утверждающие правду жизни очерки, рассказы, романы, фильмы будут для людей будущих поколений тем главным источником, по которому они смогут представить нас, сегодняшних людей. С нашими сегодняшними заботами. А что до нашего времени, то – Бог ты мой! – как нужна нам сейчас именно такая вот «преходящая» литература! Ведь без неё мы, сегодняшние люди, пожалуй, и «вечные»-то проблемы понимать по‑настоящему не научимся…»

11 апреля «Вечерний Ленинград» в статье без подписи «Творить для народа. Служить народу» позицию Абрамова назвал «озлобленной, клеветнической»; место такой публицистике – в «мусорной яме».

Долго пригвождали писателя к «позорному столбу». Методично, гвоздь за гвоздём. Один ржавый, другой новёхонький. И короткие, и длинные. Абрамова поносят на собраниях, бюро и пленумах Ленинградских сельского и промышленного обкомов, в газетах и журналах. Критических публикаций – больше двадцати. О «Вокруг да около» читали в «Ленинградской правде», ленинградской «Смене», «Литературной России», «Известиях», той же «Литературной газете», журналах «Вопросы литературы», «Крестьянка», «Знамя». Целый год лупцуют писателя. Пишут разное: дескать, талантливый же человек, автор «Братьев и сестёр», а унизил себя этим очерком; клевета на коллективные формы ведения хозяйства; не хватает глубокого партийного подхода; не надо нажимать на «пережитки проклятого прошлого» и прочее.

Никита Хрущёв и Фёдор Абрамов

У Фёдора Абрамова был свой взгляд на вещи, что обусловлено, в частности, его натурой человека горячего, страстного, нередко резкого и радикального в суждениях и оценках. Отчасти в повести краски сгущены, похоже, намеренно, чтобы задело, зацепило написанное читателей, принимающих решения. И ведь зацепило же!.. В Госархиве Архангельской области я прочитал прелюбопытный документ – докладную записку от 6 ноября 1963 года («с анализом экономики отстающих колхозов» Пинежья) секретаря Пинежского райкома КПСС Амосова и председателя райисполкома Шехина в Архангельский обком КПСС и облисполком «в соответствии с запиской Н. С. Хрущёва Президиуму ЦК КПСС (в ответ на повесть Ф. А. Абрамова „Вокруг да около“)».

Как ни относись к советской власти, КПСС и лидеру страны эпохи оттепели Н. С. Хрущёву, факт поразительный: на публикацию повести неизвестного партийной верхушке писателя ответил главный человек в государстве!.. И ведь, выражаясь известным языком, меры были приняты.

Сам Хрущёв вряд ли читал повесть – до того ли ему было? Да и не охотник он был до чтения. Но, предположим, полистал «Неву». И наткнулся на размышления председателя колхоза: «Ну-ко, вспомни, сколько глупостей – да что глупостей! – преступлений творилось на твоём веку. Может, ты забыл перегибы тридцатого? Легко сказать, перегибы… А продразвёрстка после войны, когда из года в год начисто, до зёрнышка выгребали колхозные амбары? А то, что чуть не под самым полярным кругом из года в год сеют кукурузу, а потом перепахивают под рожь? И ты всё это понимал, да, да, понимал и делал, заставлял других».

Крякнул Хрущёв: да, было всё это, но я никого не заставлял кукурузу под полярным кругом сеять – на местах перестарались!..

Власть обиделась. Её можно было понять: работай-работай, а какой‑то Абрамов говорит, что в деревне дела плохи!.. Мы что, ничего в сельской жизни не понимаем и ничего не делаем?! Но отгорячилась власть и сказала начальникам на местах, что надо думать, как помочь отстающим колхозам. Получив такое задание, В. П. Амосов и М. З. Шехин признали бедственное положение своих колхозов и высказали соображение о передаче трёх из них в подсобные хозяйства леспромхозов, где дела шли несравненно лучше колхозных. «… рядом с колхозами «Стахановец», имени Калинина и «Искра» расположены лесозаготовительные предприятия – Сосновский, Лавельский и Карпогорский леспромхозы, где условия труда, жизни, быта и заработная плата в несколько раз выше, чем в колхозах, и неслучайно многие колхозники ушли из колхозов, работают в этих предприятиях, имеют собственные дома на территориях колхозов, проживают в них, но вернуться в колхозы не желают».

К пинежанам прислушались: некоторые колхозы были переданы леспромхозам.

Народный заступник

Не первым ли в советской литературе написал Абрамов о том, что, лишив колхозника паспорта, государство превратило его в крепостного? Второе крепостное право существовало на Руси. И горько было писателю от того, что он заступался за крестьянина, а его не понимали… Но от верных читателей получил Фёдор Абрамов больше 50 писем в поддержку смелой повести. Ему говорили, что все селяне, многие писатели, многие чиновники знали, видели, что каждую осень уходили под снег луга, не убранные до конца, а колхозникам для своих коровок и по закрайкам, и на неудобьях косить не разрешалось, что не положено было в колхозах самим решать, когда, в какую погоду какой корм заготовлять, но об этом и не только об этом решился сказать только он, Абрамов, народный заступник.

Конечно, читательские письма крепили абрамовский дух.

3 июня 1963 года состоялось заседание партбюро Ленинградского отделения Союза писателей, которое вынесло Абрамову выговор «за отказ признать правильность оценки обкомом КПСС очерка…».

14 июня 1963 года, не имея возможности отступить от практики директивного руководства литературным процессом, руководители Ленинградского отделения Союза писателей провели в Белом зале Дома писателей имени Маяковского обсуждение повести на собрании литераторов.

По рассказу Л. В. Крутиковой-Абрамовой, муж на том собрании отстаивал свою правоту, поскольку писал повесть «не в порядке кабинетного сочинительства. И не с налёту».

Времена менялись, отчасти и под воздействием писателей-«деревенщиков», таких как Абрамов. Власти приняли решения о приусадебных участках, о повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного производства, о развитии сельского хозяйства в Архангельской области. Через полтора года после выхода повести – 15 июля 1964 года – появился Закон СССР «О пенсиях и пособиях членам колхозов». То есть устанавливалась государственная система социального обеспечения колхозников. Женщины – члены колхозов – получили право на пособие по беременности и родам. Позднее состоялась и паспортизация сельского населения СССР.