Память сердца: Старый календарь

Как‑то лет сорок спустя задумал встретиться с героями старого фото. Что изменилось, что нового? Ведь целая жизнь прожита

Деревня Квашниха — место заливное, и по весне большая вода под самые окна подходит. Того и гляди, какую‑нибудь избу с собою прихватит. Подхватит и унесёт в Белое море, в те холодные и дальние края. Туда и направился повстречаться с героями того давнего снимка, который на вернисажах имел условное, не относящееся к истинным героям название «Ромео и Джульетта».

Память причудлива. Выхватывает она из прошлого крохотные островки случайных эмоций. Вот спуск просёлочной дороги с крутыми поворотами и первый покосившийся домишко Квашнихи с давно знакомым островком янтарных лилий у самого крыльца! Узнал и домик с резными белыми наличниками, словно из картин живописца Виктора Васнецова… За время нашего расставания он сильно покосился вперёд, будто кланяясь сельской дороге и каждому путнику. Сегодня на подоконнике в раскрытом среднем окне стоял букет из цветов, где вместо банки был сильно пожелтевший, явно неисправный электрочайник. В нём — сиреневые васильки, колокольчики, полевые гвоздики — очень нежный фиолетовый букет…

Квашниха будто обезлюдела: ни лая и кудахтанья, ни единой души. Внешне как бы в деревеньке нет никого, но из окон чувствовались вопросительные взгляды. Кто знает, зачем же чужак появился в этой деревне?

Справа у самой реки исчезла часовенка Петра и Павла, а слева у дороги не было озера из воспоминаний, а вот эта многовековая лиственница была на прежнем месте, как некий природный маяк в далёкое прошлое.

За чуть возвышенным местом бывшей часовенки, как и раньше, была стремительная протока и песчаная отмель. Решил обождать и неспешно сопоставить прошлое и увиденное: что же изменилось за одну человеческую жизнь? И не спутал ли деревеньку, в которую я попал…

Но что это?! На середине речной отмели сидел заяц, разглядывающий деревню Квашниху. Зайца я видел, а он меня нет. Серый сидел на задних лапах и своей позой походил на старинную ёлочную игрушку «заяц на барабане». Потом он перевернулся на спину и стал кататься по песку, возможно, вычёсывая лесных блох и клещей. Но, почуяв дыхание в листве, встал на четвереньки, пошевелил ушами и как‑то нехотя запрыгал в зелёные заросли.

…Теперь было время полюбоваться кувшинками в тихой заводи и кружившим над ними роем чёрных стрекоз. А с бледно-голубых небес послышались глухие раскаты очень далёкой грозы. Пора возвращаться…

Квашниха начала подавать признаки жизни. Под средним окном с электрочайником на лавочке сидел старик. Он листал толстый томик пожелтевшего от времени отрывного календаря 2006 года и с полезными советами по засолке грибов, и с комплексом упражнений от старости. Деда звали Лукьян, и он как бывший пограничник первым задал свои вопросы: «Тебе пошто в наши края? Сюда не всяк с большой дороги приворачивает! Садись да рассказывай!»

– Лукьян, ищу я героев сделанной в этих краях фотографии. Хочется узнать, каковы судьбы этих людей, каковы пути-дороги. Смотрю вокруг, но мало что вокруг узнаю… А где озеро? Куда девался этот упрямый географический факт?

– Чудо в природе случилось. Ушло озеро в одну ночь под землю, да вместе с рыбой ушло. Наутро в воронке одна моя лодка стоймя стояла… Вот такие у нас чудеса — лет тридцать как озера нет!

Дед был разговорчив, видно, по скудности общения, оттого, что событий много, на душе всё копится, а не с кем поделиться. В деревушке всего‑то три бабули да он, не считая летних дачников…

– Лукьян, а где Прасковья, что жила в доме в самом начале Квашнихи? Помню, у её порога янтарные лилии… кажется, именно она всей округе на добро колдовала…

Ожог, испуг, скотину отыскать — это всё к ней. Было, Нюрка самовар на пол опрокинула, ноги кипятком обожгла… бежит по улице в медпункт и орёт. Навстречу ей Прасковья: «…Тебе не к фельдшеру, а ко мне бежать надо…»

– Колдовство на добро было для неё правилом жизни… шепнула, дунула, вот и боль прошла. И мою жёнушку Галину от испуга излечила, когда та спала, я ненароком ночью медный таз уронил… Да и дочурку излечила, когда её ещё в пелёнках паровоз гудком испугал. А ей всего‑то надо «малёхо» пошептать. Да нет Прасковьи‑то, уж тридцать лет как тихо ушла. Пошла в лес будто за земляникой, и более никто её не видел.

Лукьян внимательно рассмотрел фотографию и продолжил свой рассказ:

– Да это же на снимке наш Глеб! Он астрономом стал, по спиральным галактикам защитился. Как домой приезжает, много всяких чудес порассказывает. И про планету из алмазов, и про чёрные дыры, и про «кротовые норы» в галактике, словно на нашем картофельном поле. Было, сказанул, что Луна имеет двойное дно, своими пустотами и вибрирует, как паровой котёл сельской кочегарки… Луна — барабан! Чудеса!

Это я его по астрономическим дорогам направил. Было, сказал: «Слышь, Глеб, а найди-ка мне Полярную звезду! Она вторая по главенству после нашего Солнца. По ней и самолёты летают, и корабли ходют».

Глеб запутался, Полярной звезды не нашёл. Тогда показал ему, что из ковша Большой Медведицы надо линию проложить и первая встретившаяся на небе и будет она самая Полярная звезда. И Глеб за учебник астрономии сел, всё наверстал, а после школы двинул прямо в Москву. Потом мне поведал, что лететь до этой самой заветной его звезды аж четыре тысячи световых лет! Жуть, сколько человеческих жизней получится!

А я всё Лукьяна склонял к главной теме той фотографии… Если про «Ромео» на снимке он рассказал, то что же с «Джульеттой» случилось?

– Да, у нашей Марьи с Глебом судьбы никак не сошлись… меж звёзд на небе такое бывает. Помню, ты меня всё про часовню расспрашивал. Её в ледоход по большой воде в Двину унесло. Увидев такое, люди крестились и плакали. Хорошо, что нашу веру не унесло этой вешней водой! Видно, и нынче часовня Петра и Павла посреди Белого моря плавает. Вот какая чудная картина тут приключилась!