Как любопытство и азарт, свойственные Писахову, аукнулись ему при одной власти, откликнулись при другой

Выставки состоялись в 1920–1921 годах. На какие темы работы? «Виды Севера», «Исполком 1920‑го года», «Город труда» (две выставки), «Наш театр. Артисты в гриме».

На мушке у власти художник был — вот и проснулась энергия. Другой бы в подобном Писахову положении скис.

Всю свою оставшуюся жизнь (он проживёт при советской власти 41 год) Писахов будет знать, что находится в «чёрном списке».

29 октября 1920 года в «Известиях Архгубисполкома Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и Губкома Р. К. П. (большевиков)», будущей «Правде Севера», написано, что Писахов как пейзажист «заставляет полюбить суровость и строгость Севера, издавна воспитывающих в нас стойких свободолюбивых борцов», а в «самое последнее время наш художник проявляет себя и как портретист. В мастерской его уже целая галерея наших политических и общественных деятелей… Индивидуальная характерность отдельных лиц передана с большой талантливостью».

Лица, изображённые Писаховым, внушили автору заметки убеждение, что их обладатели «выведут нас из тупика, куда нас привели былые вершители судеб».

А чего же было опасаться Степану Писахову? Того, в частности, что читатели его репортажей, опубликованных в газете «Северное утро» при белых и интервентах, сделают очень суровые выводы. Или — такие же выводы — из публикаций о Писахове.

Участие в «весёлой работе»

В мае 1919 года в Архангельск прибыли английские добровольцы. Вскоре на Соборной площади в день рождения английского короля состоялся торжественный парад войск. Настроение в городе было праздничное, напишет военный прокурор Северной области С. Ц. Добровольский. Но: «Лишь одна воинская часть, принимавшая участие в параде, мрачным, озлобленным видом своих солдат производила тягостное впечатление, а между тем над ней единственной развивался русский трёхцветный флаг, так как другие части русского гарнизона Архангельска не участвовали».

Это были дайеровцы.

1 июня 1919 года полку имени канадского капитана Дайера вручили — в торжественной обстановке, конечно, — знамя. Полк был дисциплинарным, состоял из бывших красноармейцев, взятых в плен или сдавшихся, и арестантов из архангельской тюрьмы, «большевистских элементов», согласившихся воевать. Знамя сделано по эскизу Степана Писахова, о чём рассказала читателям газета «Северное утро» в номере от 4 июня 1919 года: «Знамя, очень красиво исполненное, изображает на фоне трёхцветного русского национального флага меч, обвитый лаврами, — символ: мечом „возвращается доброе имя“. На трёхцветных национальных лентах надпись: „Полк имени Дайера“ и „г. Архангельск. 1919 г.“. На древке очень красиво копьё с орлом, хищно раскинувшим крылья, в лапах орла меч и бомба. На голове орла изображён крест как символ победы — „сим победиши“.

Дайеровцы были не шибко надёжными элементами. В ночь на 7 июля 1919 года они подняли восстание. Больше 200 человек перешли к большевикам, 11 человек расстреляны. Из остальных сформировали рабочие части и отвели с фронта.

Знамя можно увидеть в одной из экспозиций Архангельского областного краеведческого музея.

Не единожды выезжал Писахов на фронт в качестве специального корреспондента „Северного утра“. Не был он „беляком“, — на мой взгляд, им двигало любопытство: хотелось своими глазами посмотреть, как воюют белые и красные, предположить, на чьей стороне будет победа.

Один из репортажей называется „Первый день боя“ (24 ноября 1919 года).

„От станции Плесецкой до 377‑й версты я ехал на поезде тяжёлой артиллерии ‚Деникин‘.

Далее: ‚Заговорили орудия, гул далеко покатился по лесу, и где‑то далеко бахали разрывы.

Горные орудия скатились с платформ, оттуда от ж. д. пути в лес и оттуда вторят тяжёлым.

Солдаты весело возятся около орудий‘.

Веселье: вот-вот разобьём краснопузых!.. Весело стало и спецкору: ‚С разрешения капитана С-го я пустил снаряд к большевикам, встав на место стреляющего‘.

Настроению соответствовал пейзаж, увиденный приметливым глазом художника: ‚А лес кругом белый, снежный. Через белые кружева заиндевевших пушистых веток виднеется небо, вверху синее, к горизонту бледнеющее и переходящее в зеленоватый тон, облака, мягкие, пушистые, протянулись над горизонтом и почти неподвижны‘.

Хорошо жить!.. ‚Но трудно быть в одном месте. Хочется двигаться, принимать участие в общей весёлой работе.

Пошёл с поручиком Т-дзе вперёд по полотну железной дороги.

Навстречу шли пленные большевики партиями. Одеты тепло, часто в новые полушубки, в валенки, с котомками, с запасными полушубками, валенками, сапогами, если бы не конвой — походили бы на богомольцев, едущих в Соловецкий монастырь. Пленные рассказали, что тёплую одежду только что подвезли на передовые линии‘.

Степан Писахов видит горящий броневик, подходит ближе, чтобы зарисовать. Потом идёт в бой. Думает: ‚Я же был солдатом на войне с Германией; не в кустах же сидеть…‘

‚Затрещали пулемёты, засвистели пули. Пришлось сойти с насыпи. Пули щёлкали по кустам, стряхивая снег, иногда сбивая ветки. Наши ещё раньше цепью двинулись по лесу.

К пулемётам прибавились шрапнельные разрывы. Это очень красиво: в синем небе яркая золотая вспышка, и бледное облако медленно тает…

Подобрал винтовку, брошенную красными (японского образца), набрал патронов, присоединился к солдатам у мостика.

Первый раз пришлось быть под пулемётным огнём. Солдаты спокойно ждут, приготовив пулемёты. Солдаты так спокойны, как будто это только манёвры, только лица стали строгими‘.

Если бы не убитые и раненые (раненых на носилках, на лошадях переправляли к санитарному поезду), день был бы для репортёра ‚до конца праздничным‘.

Известно, на чью улицу придёт праздник уже в феврале 1920 года, через каких‑то три месяца.

Мандат Степана Писахова

Читаю в воспоминаниях члена последнего северного белого правительства Б. Ф. Соколова (при эвакуации соратнички во главе с генералом Миллером его бросили, он был арестован, после освобождения уехал за границу): “…уже на третьи сутки после отъезда Миллера произошёл торжественный въезд красных войск в столицу Северной области. Развевались красные флаги. Население, в большом числе высыпавшее на встречу, довольно тепло встречало своих новых господ».

Дней десять были, по словам Соколова, «временем совершенно несвойственного для большевиков либерализма»: большинство офицеров не трогали, реквизиции не проводились, процветала свободная торговля. Всё это — благодаря «весьма правому и культурному коммунисту», «принципиальному противнику широкого и ожесточённого террора» Н. И. Кузьмину.

Николай Иванович Кузьмин — выпускник Петербургского университета, большевик с 1903 года. С февраля 1917 года — председатель Гатчинского совета. На Севере — член РВС (революционного военного совета) 6‑й армии. Из Архангельска его как «либерала» отзовут. Некоторые его будущие должности — главный военный прокурор, генеральный консул во Франции, начальник Северного территориального управления Главсевморпути. В 1937 году «враг народа» Николай Кузьмин расстрелян.

Поскольку политика Кузьмина терпела в Архангельске поражения, «тюрьма была переполнена сверх меры и вновь арестованные направлялись в бывшую богадельню, преобразованную в тюрьму № 2, — написал также Соколов. — Обращение с арестованными было обычно большевистское. Делалось всё возможное, чтобы унизить их как можно больше, оскорбить как можно глубже. На них кричали, им тыкали, заставляли, особенно людей, известных в городе, возить всякий день отбросы и мусор по архангельским улицам».

В номере за 29 мая опубликован список — и он не последний — из 34 расстрелянных ГубЧК человек. Писахов в это время приводит в порядок музеи: 8 марта 1920 года губотделом народного просвещения ему выдан мандат — «Степану Григорьевичу Писахову предлагается заняться приведением в порядок музеев гор. Архангельска».

Немало было и людей, к которым новая власть отнеслась снисходительно: кому‑то надо было работать в газете, в музее, учить детей в школе и так далее. Кому‑то надо было писать портреты героев труда.

Под колокольный звон…

С. Г. Писахов никогда не упускал возможности побывать в Арктике. С 1905 года по 1945‑й, после войны, был там полтора десятка раз.

«В 1927 году я участвовал в этнографической экспедиции к лопарям. Наш путь был в погост Иоканьга, — читаю у Писахова. — С тем же пароходом ехал художник Давыдов Иван Афанасьевич. Его задача была поставить памятник на месте тюрем в Иоканьге. С И. А. Давыдовым ехали и рабочие».

Что‑то о каторгах Мудьюга и Иоканьги Писахов знал ещё в годы Гражданской войны и интервенции. Например, о том, что, как ни сложно было убежать с острова Мудьюг, побеги были. Одних заключённых ловили и расстреливали, другим удавалось добираться до красных. Но чтобы отбить намерение бегать, власти организовали каторжную тюрьму в бухте на выходе из Горла Белого моря, на мурманском берегу. (Надо заметить, что тут и там в далеко не курортных условиях содержались не только преступники политические, но и банальные уголовные.)

Вот как описал Иоканьгу Б. Ф. Соколов, ставший в феврале 1920 года, как ни странно, тамошним заключённым: «Кругом голые скалы, ни одного деревца. Постоянные неистовые ветры… Здесь никогда не было селения, да и невозможно оно по местным климатическим и географическим условиям. Только морская телеграфная станция, в которой несколько телеграфистов, вечно больных и мечтающих лишь об одном — уехать отсюда».

Он же — о составе узников: «В короткий срок было сюда прислано свыше 1200 человек. Частью это были осуждённые военными судами за большевизм, но громадное большинство принадлежало к так называемой рубрике беспокойного элемента, то есть подозреваемого в большевистских симпатиях и в оппозиции правительству».

В 1927 году выгрузили с парохода верхнюю часть памятника жертвам интервенции — из полированного гранита. Нижней частью стали местные камни. Вскоре памятник установили. Сначала он Писахову не понравился — «подобие тюрьмы и цепи». Вечером он решил ещё раз посмотреть на него. «Ветер разбивал о берег волны, далеко бросал холодные водяные брызги, и цепи от ветра позванивали. Я понял замысел художника Давыдова: от интервенции в памяти остались тюрьмы и цепи».

Степан Писахов напишет картину «Памятник жертвам интервенции на о. Иоканьге». К десятилетию «Великого Октября» будет готова. С ней С. Г. Писахов будет участвовать в большой московской выставке. Отчасти благодаря этой картине состоится в 1928 году в Москве его персональная выставка, о которой многие известные люди оставили искренние отзывы.

Председатель Комитета Севера при Центральном Исполнительном Комитете СССР, глава Центрального бюро краеведения Пётр Смидович: «Спасибо художнику за передаваемые им переживания, за его любовь к Северу».

Поэт Самуил Маршак: «Выставка была для меня приглашением на Север. Спасибо доброму архангельскому колдуну».

Писатель Леонид Леонов: «Без вас не мыслю Севера».

Степан Григорьевич Писахов будет говорить, что как художник он — пейзажист.

А выстрел из пушки будет откликаться ему и после смерти. В частности, мифом о том, что он встречал интервентов хлебом-солью под колокольный звон. Не встречал — его в тот день и в Архангельске не было.