Суровая Арктика была для Степана Писахова родным домом

Летом 1905 года состоялось первое путешествие 25-летнего Степана Писахова в Арктику, на Новую Землю. На пароходе «Великий князь Владимир». Лето проведено в Малых Кармакулах.

…Водка была выпита. Промышленники опохмелились «кто баней, кто кислым», напишет через годы Писахов. Мужчины ушли на промысел. Художник устроил своё жильё. Нашёл в сенях грязные половики, сваленные в кучу, выстирал. Выстирал и бельё. Вымыл пол, вычистил самовар, пошёл полоскать настиранное. Управился. Залюбовался прозрачной зеленоватой водой. Насмотрелся на камешки, на тонкие ветки водорослей. Захотелось искупаться. Разделся и прыгнул в воду, предварительно измерив палкой глубину – ему там было почти до плеч.

Потом у него много раз с любопытством спрашивали друзья и знакомые:

– Ну и как?

– Задохнулся. Меня будто ледяными иголками проткнуло со всех сторон. «Бабушки, дедушки!» – забормотал. А понравилось…

Настолько понравилось, что моржеванием Писахов занимался едва ли не ежедневно. Два с половиной месяца. «Прогулы» – в дни сильных ветров, когда из дома к дому нельзя было ходить без помощи верёвки. Он не первый ли архангельский морж?

В 1913 году в петербургском иллюстрированном художественно-литературном ежемесячнике «Аргус», в котором публиковались Анна Ахматова, Аркадий Аверченко, Фёдор Сологуб, появилась фотография: обнажённый Степан Писахов в Ледовитом океане, на льдине.

От писателя Олега Ларина – его называют «московским пинежанином» – я слышал, что была и почтовая открытка с изображением нашего «моржа». Подтвердить бы эту информацию…

После того первого купания Писахов исполнил на припае танец, «названья которому нет». Согрелся. Надел ботинки. Накинул пальто. Собрал в охапку сухое бельё, выполосканные половики и прочее. Побежал обратно.

Самовар молчал. «Морж» прибавил углей, тот опять запел. Писахов напился чаю. Крепко спал до утра. Не заболел. Потом, будучи в Петербурге, решил, что надо показаться доктору по фамилии Наук: «Сказали, что честный, внимательный и не очень дорогой – визит стоит один рубль».

Деньги Август Августович не взял: «Со здоровых не беру». Художник ушёл от него, повторяя про себя слова: «Купаться вы можете, только другому никому не советуйте, – для этого надо иметь ваше сердце. У вас накожные нервные боли. А надо ли художнику лечиться от нервов? Это может походить на лечение от талантливости».

Купаться в Арктике будет Писахов и позднее. И в солидном возрасте. Он на полном серьёзе говорил, что для «лёгочных, нервных» нужен плавучий арктический санаторий; но заходить ему в становища не следует, дабы не заражать живущих и работающих там.

В Кармакулах в том самом 1905 году, когда промысловики после опохмелки начали охотиться, первой пришла к Писахову в гости в нарядной панице старуха Маланья. Села на пол у двери, вроде как запела. Писахов не разобрался, спросил: может, нездоровится вам? Услышал перевод: «Я, Маланья, к художнику в гости пришла. Художник мне чарку нальёт. Я выпью, мне весело станет». Однако художник тоже запел: мол, самовар кипит, давай чай пить с сахаром, с вареньем, с сухарями, конфетами, а водки нет. Гостья ушла обиженная. Потом пришёл её муж Прокопий. У него была иная песня: за стакан водки предлагал песца, шкуру медведя, бочку гольцов. Золотую монету протянул. И тоже обиделся, не поверив, что этот человек приехал без водки и не хочет его угостить.

Угощенья так и не было, но Степан аборигенам понравился.

Через год-другой художник опять приехал на Матку. Старик Прокопий поздоровался и ласково погладил Писахова по лицу:

– Не только сердце обрадовалось, глазам весело, что ты приехал.

Писахову была приготовлена посылка – тобоки (сапоги из оленьей шкуры), хотели отправить в Архангельск. А тут он сам.

– За что подарок мне?

– За то, что ты не винопродавец.

Первый арктический авиапассажир

1 августа 1914 года архангельская газета «Северное утро» сообщила о телеграмме, полученной редакцией 31 июля от С. Г. Писахова из Александровска-на-Мурмане (будущий Полярный):

«Сегодня вышла «Герта», завтра выходит «Печора»; я иду на «Печоре» в Крестовую губу и на Панкратьевы острова. Желаю благополучия и здоровья».

В Арктику пошёл Степан Писахов матросом. Но с этюдником, красками.

Перед экспедицией под началом капитана первого ранга И. Ислямова стояла задача найти следы пропавших экспедиций Георгия Седова, Георгия Брусилова, Владимира Русанова. Проделанная опасная работа под командованием Ислямова стала по‑своему очень значительной. Но если бы Исхаку Ибрагимовичу дали ледокол, результаты трудов были бы важнее. Однако в его распоряжении были паровые шхуны «Герта», «Андромеда» и пароход «Печора».

Ислямов провозгласил Землю Франца-Иосифа российской территорией, на ней подняли флаг империи.

Огромное значение для развития авиации и освоения Арктики имели первые в истории человечества полярные рейсы Яна Нагурского: он проложил воздушные трассы «сталинским соколам».

Нагурский – поляк, служивший в Русской армии.

Ислямов не верил в успех полётов Нагурского. Не раз выговаривал лётчику за то, что ящики с разобранным «Фарманом» занимали много места на борту «Герты» – дескать, вместо них лучше было бы погрузить больше консервов и угля:

– Мой дорогой, все эти ящики вместе с содержимым пригодятся не более, как на постройку будки для собаки. Вы когда‑либо видели ураган на севере? Или хотя бы снежный буран? – слышал Нагурский.

Но именно Нагурский и его механик Евгений Кузнецов нашли документы экспедиции Георгия Седова.

Первый полярный лётчик Ян Иосифович Нагурский летал на этажерке, окрашенной в ярко-красный цвет, чтобы, случись авария, гидросамолёт издалека хорошо был виден поисковикам.

Рейсы поручика Я. И. Нагурского и матроса Е. В. Кузнецова (без радиостанции, без прогноза погоды, без приборов слепого полёта), порой в тумане и снежной буре, – беспримерный подвиг.

Кузнецов заболел, Нагурский продолжил летать один. Экипаж Нагурского возвращался из экспедиции – через Архангельск – на «Печоре». Вполне вероятно, Нагурский и Писахов общались. Не отсюда ли рождение одного из мифов о Писахове: о том, что эти два человека дружили и даже что Нагурский брал в свои рискованные рейсы Писахова. Если бы было так, Степан Григорьевич стал бы первым арктическим авиапассажиром.

А это уже не миф: картина, на которой – красный аэроплан Нагурского на Новой Земле. Этот полярный пейзаж Писахова попал в своё время в Ленинград, в музей Арктики и Антарктики. Как и некоторые другие работы Степана Григорьевича разных лет.

От ЗФИ – по белу свету

3 июня 1928 года руководители Архангельского общества краеведения подписали письмо в Архангельскую контору Совторгфлота: просьба не отказать члену Общества художнику Степану Григорьевичу Писахову участвовать в зверобойной экспедиции ледокола «Седов». Аргументы:

«Тов. Писахов является деятелем искусства, зарегистрированным в Центральной комиссии по улучшению быта учёных при Совнаркоме РСФСР и в центральной секции научных работников (билет № 3638), а на Севере он как художник и краевед достаточно хорошо известен. Наше Общество предполагает дать ему задания по зарисовке полярной природы и условий промысла.

Надеемся, что к исполнению нашей просьбы не встретится препятствий».

Регистрация в Центральной комиссии (ЦЕКУБУ) была бы невозможна без писаховской картины «Памятник жертвам интервенции на Иоканьге» и без участия его в Москве в большой выставке «Х лет Октября».

Препятствий к исполнению просьбы краеведов не встретилось. О своём очередном плавании Степан Писахов расскажет в очерке «На Землю Франца-Иосифа», опубликованном в сборнике Общества краеведения «Североведение» (1929 год. Выпуск первый).

«Ледокол «Седов» шёл навстречу волнам. Волны, разбиваясь, рассыпались мелкими брызгами, и над баком подымалась радуга, бежала до мостика. Снова волна – и новая радуга». Так начинается этот очерк. Радостно напитывался художник новыми старыми впечатлениями.

Экспедиции придавали исследовательский характер: в Совторгфлоте надеялись, что в случае удачи откроются широкие перспективы для развития зверобойного дела и прибыльного использования ледокола в летне-осеннее время.

Зверобойной экспедиции не повезло – тюлень встречался редко. К некоторой радости Писахова – бойню видеть ему не хотелось. Значительная часть очерка – о том, как по распоряжению из Архангельска «седовцы» искали участников экспедиции генерала Умберто Нобиле к Северному полюсу, дирижабль которых потерпел крушение на обратном пути.

«Радио принесло весть о спасении двух спутников Нобиле. Радиограмма висит около камбуза. Известие всех всколыхнуло. Много разговоров. За вечерним чаем, вернее полночным, долго и возбуждённо обсуждали новость.

Чувствовалось, что все горды тем, что русские спасли».

Запись от 2 августа, сделанная у Земли Франца-Иосифа. «Полночь. Солнце, как и подобает ему, стоит высоко. Туман пробегает лёгкими полосами, а на тумане радуги, не такие, как всегда, – радуги белые, цветистость чуть улавливается. Одна, две, три. Лёд торчками. Напоминает мусульманское кладбище или остатки каких‑то городов.

Хочется ещё выше. Хочется ступить на Землю Франца-Иосифа. Водрузить наш флаг!»

И вот – Земля Александры. Запись от 5 августа. «Мыс Людлоф. Наконец‑то я на Земле Франца-Иосифа! Много лет мечтал. В 1914 г. в поисковой экспедиции за Седовым я надеялся быть здесь, но…

Промышленники уже сложили из камней гурий (опознавательный знак). Я красной краской написал на большом камне Серп и Молот, С. С. С. Р., а ниже на другом – л/п «Седов» – 5/VII – 1928 г. А с другой стороны – имена бывших на берегу».

ЗФИ советским гербом была отмечена впервые.

Степан Григорьевич и приятель его Василий Платонович спустились на лёд и – к берегу. «Лёд розовеет, вода тихая, бледно-зеленоватая; кажется, такую можно только придумать. Кругом такое богатство красок, такая сокровищница, что я засмотрелся и оступился в воду. Кое-как переобулся и с мокрыми ногами пошёл вперёд, земля‑то уже близко. Приятель пошёл впереди и в трудных местах просто переносил меня. Слегка смущаясь, брал в охапку и ловким, точным прыжком перекидывался через воду».

Далее: «Мокрые ноги не позволяли остаться писать этюды. Набрали цветов, бледно-жёлтые маки. Приятелям я сказал, чтобы взяли по два камня плоских. Сообразили, в чём дело, и взяли не только по два. Обратно дорога короче. Спуск с глетчера был прост, я просто скатился на подставленную спину капитана. На пароходе переоделся – и снова на лёд. Написал этюд – «„Седов“ у Земли Франца-Иосифа» и потом на камнях более 50 раз повторил. Писать было легко – ведь все приятели!»

Георгий Седов» сделал 7500 морских миль, из них около 5000 миль – льдами. Продолжался рейс 40 дней.

Основную задачу по спасению итальянцев выполнил Советский Союз, конкретнее – ледокол «Красин». Но и плавание «Седова» в истории мореплавания – крупное событие. В частности, в ходе рейса проведены научные исследования: наблюдения за арктическими течениями, измерения глубин, температур воздуха и воды. Ледоколу удалось достичь 81‑й параллели, что стало рекордом для плаваний в этом районе.

Очерк Писахова в краеведческом сборнике иллюстрирован его же рисунками. На одном из них – как раз раскрашенный гурий. На других – типы промышленников: два бородатых суровых на вид помора, а третий – молодой безбородый, несколько смущённый. Наверно, это тот помор, который брал художника в охапку.

Воздух Арктики снова был для Писахова «чист от криков жадных, злых, страстных, властных и т. д.».

Крики могут марать воздух. Крики можно и замораживать? Не отсюда ли «морожены песни»? Или от Рабле, от Пантагрюэля, который «бросил на палубу полные пригоршни замёрзших слов, похожих на разноцветное драже. Слова эти, красные, зелёные, голубые, жёлтые и золотистые, отогревались у нас на ладонях и таяли, как снег, и мы их подлинно слышали, но не понимали оттого, что это был язык тарабарский…»

Этюды разошлись по пароходу, а потом по белу свету. Два из них находятся в Северном морском музее. Один был подарен капитану «Седова» В. И. Воронину. Второй – радисту ледокола Е. Н. Гиршевичу.

Один в океане

В журнале о путешествиях, приключениях, открытиях, изобретениях «На суше и на море» (издательство «Молодая гвардия», 1929 год, № 6) опубликован очерк Писахова «На Севере дальнем»: об охоте на белых медведей («Мы подходили так, чтобы ветер шёл от медведя к нам»), о встрече с самоедами в Карском море, около Шараповых кошек (самоеды долго не верили, что пароходский механик Иванов из Соломбалы подарил им ружьё, что это не продажа, не мена), о старике-гарпунёре, не попавшем в зверя («Молодёжь подсмеивалась, а старик, если бы водка была, напился бы пьяным, а трезвый только отругивался». Ему бы горячей оленьей крови выпить – он бы показал, как умеет стрелять. Выпьет две кружки – покажет). И о том, как участвовал Писахов в установке радиостанций на Вайгаче и Марре-Сале: «Пароход не был приспособлен к плаванию во льдах, простой полугрузовик… мы были близки к концу своего житья».

Так часто ходил Степан Григорьевич Писахов в Арктику, что некоторые даты уже стирались из памяти. И в главе «Летние солнечные дни» даты тоже нет: «Раз в «Карских воротах» мои спутники по экспедиции поехали бить ленных гусей. (Гуси, линяя, почти не летают, и бьют их палками; назвать это охотой трудно.) Меня оставили на островке –…площадью метров с двадцать, и забыли, увлёкшись…»

Другой бы перепугался, а наш художник написал этюд. «Сидел в свете, в тишине и рад был, что один среди этого великого молчания.

Не заметил, как прошла ночь».

А спутники только за завтраком на судне вспомнили, что оставили художника на островке в океане… Поспешили к нему. Спросили, не очень ли он сердит на них. «Куда там сердиться!..»