К 90-летию Виктора Рехачева: «У меня сложилось со всем, что даёт полноту счастья»

Но заслуженный врач России сам дорисовал его. Отказавшись от традиционного интервью, Виктор Павлович выбрал темой своеобразный итог — жизни вообще, жизни в профессии, супружества. И если его «жизнь вообще» — это круглые 90, то стаж в профессии, в одной больнице и в супружестве перевалил за не менее круглые 60.

Женщина, жена

Как в песне поётся, «каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу». Со своей женщиной я познакомился не на танцах или в кафе, а на партийном собрании. В 1955 году мне шёл 28‑й год. В партию я вступил ещё при Сталине, был активным коммунистом. Уже преподавал. И однажды Валентина Всеволодовна Аристова на партсобрании, куда я опоздал, позвала меня в первый ряд. Отчитывалась её кафедра патофизиологии. Там же сидела Эмма, студентка и лаборантка, на пять лет младше меня. Аристова нас и познакомила. Она же предложила проводить студентку домой. А я как галантный кавалер позвал Эмму на «Кубанских казаков» — почему‑то на дневной, 12‑часовой сеанс. Она потом мне это не раз «припоминала»…

По сути же, оказалось, не я её выбрал, а она меня. Ещё студенткой, на третьем курсе, приметила Эмма доктора Рехачева в операционной. Ей тогда стало нехорошо, и я помощь оказывал.

После института Эмму распределили в Черевково. Понятно, не хотела ехать в район. «Так что делать‑то? — спрашиваю. — Жениться, что ли?» В общем, через два месяца мы расписались. Пришли к её родителям, выпили шампанского. А на следующий день после так называемой свадьбы я уплыл главным врачом плавучей поликлиники.

Прожили мы вместе 62 года — как один день. Разные при этом — по темпераменту, характеру, увлечениям. Но, как считается, всё великое и прекрасное построено на контрастах. Главное — было взаимопонимание. Для меня любовь — это когда души двоих сливаются. У нас, например, мыслей расстаться не возникало ни разу. Хотя увлечения бывали. Но любую симпатию перебивала мысль: а чем она лучше моей жены? Ничем.

Мы с Эммой никогда не копили денег — много путешествовали. Я был секретарём парткома, и меня пускали во все страны. Япония, Израиль, Эмираты, Тунис, Италия, Франция, Германия, Болгария, Югославия, Индия, Шри-Ланка… Но из любой красивой страны тянуло обратно. Интересно при этом, как сужается понятие «Родина». За границей Родина — Россия. Из Москвы родиной кажется Архангельск, где я прожил более 70 лет. А живя тут постоянно, рвусь в свой Емецк, где бываю ежегодно в доме бабушки. Там всё ещё роднее — лес, озеро, люди…

В этом году Эмма ушла. Ещё до вакцинации перенесла ковид. Осложнения. Я тоже заболел — сразу после неё, тяжело. А Эмма ещё сломала шейку бедра. Операция усугубила постковид. Супруга болела несколько месяцев. Я понимал, что уже ничего сделать нельзя. Самое страшное, что ни профессия, ни опыт, ни регалии, ни связи не работают на одну дорогую тебе жизнь.

Я рад, что внучка Маша — уже шестое поколение в нашей медицинской династии Прокофьевых — Рехачевых. Эмма преподавала в медуниверситете. Сын — врач лечебной физкультуры. Прабабушка Маши Тамара Павловна была главным врачом в больнице на Бревеннике. А основал династию ещё в XIX веке Илья Анисимович Прокофьев — земский врач в Маймаксе.

Религия

Я был (пользуясь выражением Эдуарда Рязанова) убеждённым атеистом по незнанию. А моя бабушка Мария Михайловна была очень верующей. Я относился к ней, как пионер: мол, чего ты там? Но в душе что‑то шевелилось. А став взрослым, я увлёкся Войно-Ясенецким. Архиепископ Лука — известный святой. Хирург, религиозный деятель, писатель, доктор медицинских наук, доктор богословия, профессор.

Его «Очерки гнойной хирургии» были настольной книгой для хирургов. А труды «Я полюбил страдание», «Наука и религия», «Дух, душа и тело» активно издавались после его смерти в 1961‑м. Ясенецкий — удивительный человек: больше десяти лет провёл в ссылках и тюрьмах. Пришёл в религию в начале 1920‑х уже состоявшимся хирургом после защиты докторской диссертации. А я, похоже, выбрал не столько религию, сколько человека, которому поверил.

Жорес Алфёров на встрече в Архангельске сформулировал и мои ощущения: «Я как физик должен быть атеистом, но чем больше живу, тем чаще задумываюсь: есть что‑то, чего мы не можем объяснить». Я тоже понял: нельзя противопоставлять науку и религию. Наука занимается материальным миром, религия — духовным. Яркий пример наличия духовной энергии: мать может чувствовать состояние ребёнка на расстоянии тысяч километров. У Ясенецкого они тоже описаны. И даже физики признают наличие информационно-космического поля, с которым некоторые люди обладают даром контактировать и предвидеть что‑то либо знать о прошедшем. Как Ванга или Вольф Мессинг…

А материализация бога — попытка людей сделать религию более понятной. Отсюда — святые, убеждённые люди, жизнь которых направлена на помощь людям — духовно или, как у Ясенецкого, ещё и хирургией.

Вот у вас смартфон в руках. Вы можете поговорить хоть с Америкой. А как это представить зрительно? Какие такие частички летят туда? Бабушка, например, даже принцип работы радио не понимала. Лето. Страда. По радио на столбе — песни. Бабушка возмущается: работать надо, а не распевать. Была уверена: это кто‑то рядом стоит и поёт. Просто она их не видит…

Женщина, мама

Я появился на свет вопреки многим обстоятельствам. Мама — из деревни под Емецком. Её насильно выдали замуж за старшего сына моей бабушки. Её младший сын — Михаил Рехачев — впоследствии стал краеведом, писателем. А старший, мамин муж, оказался не очень порядочным человеком. Загулял с учительницей. Бабушка его выгнала из дома. А маму оставила у себя.

В начале 1930‑х в Емецк из деревни приехали ребята, которые готовились к рабфаку в Москве. С одним из них у мамы случился роман. Но он‑таки уехал в столицу. Так я и родился, долго не зная, кто мой отец.

Лишь раз его видел. Ещё до войны. Он приезжал, хотел взглянуть на меня. Я лежал тогда в инфекционной больнице со скарлатиной. И видел его только из окна. Но я не знал, что это отец. У него к тому времени была семья в Москве, дочь, ставшая потом довольно известным учёным. Семья знала, что есть ещё я, но общаться не захотела.

Отец, танкист, погиб в 1942‑м. Его могилу в позапрошлом году нашёл Анатолий Иванович Громогласов, бывший первый секретарь обкома КПСС, он сам из Новгородской области.

Внучка ходила в «Бессмертном полку» с портретом отца и портретом моего тестя — он воевал в 23‑й гвардейской дивизии.

В общем, у меня отчество по кровному отцу, фамилия — по бабушке. Я разобрался с этим, став уже взрослым.

Женщина, бабушка

Базовые ценности (религиозные? человеческие?) бабушка сумела мне передать ненавязчиво, но на всю жизнь.

«Сделай дела, а потом хвастайся успехами». После четвёртого класса я единственный получил похвальную грамоту. Заигрался где‑то с ребятами и явился домой поздно. Бабушка положила грамоту на стол, сняла ремень с гвоздя и выдала мне по полной. Я должен был, как обычно, после уроков принести воды, дров — помочь по хозяйству.

«Ты никогда не будешь воровать». Мой крёстный во время войны жил у нас. Он работал завскладом, где были и продукты. Я однажды заметил: в обед он достал банку консервов — рыбу в томате. У меня слюни потекли. Дядя ушёл на работу, я забрался в его шкаф, прихватил банку, залез на поветь и всё съел. Меня, конечно, вычислили. Первая сигнальная система — пара слов от бабушки. Вторая — ремень. Я даже не обиделся, запомнив всё, что мне было сказано после экзекуции.

«Ты никогда не будешь курить». Когда я учился в старших классах, со мной жили двоюродный брат и приятель. А бабушка выращивала табак. Я помогал ей делать из него махорку. И как‑то ребята подначили самим её попробовать. Бабушка учуяла запах сразу. Ребятам ничего не было, а мне — по обеим сигнальным системам. Взрослым я пробовал курить, но ни разу не почувствовал удовольствия от сигареты. Только отвращение.

Однажды какая‑то женщина сказала: «Какая бабушка?! Она ж тебе не родная!» Помню, страшно удивился. Ответом на расспросы стал традиционный ремень и запрет поднимать эту тему.

Бабушка осталась для меня самым дорогим человеком. Она была грамотной, ещё до школы и меня научила читать. А вот мама ни читать, ни писать не умела. Бабушка была связана с Сийским монастырём. Рассказывала, как Антоний Сийский, врачеватель, открыл там больницу — одну из первых на Севере. В Ленинской библиотеке Москвы хранится Сийский травник. Возможно, именно оттуда бабушка черпала какие‑то знания.

Дорога, старт

Я должен был остаться в колхозе. Мама — доярка, доходов нет. После седьмого класса собирался в ремесленное училище, где можно было жить за госсчет.

Думал стать фрезеровщиком — слово мне это нравилось. Были мысли и про кораблестроительный техникум. Но летом, когда уже поехал в Архангельск, позвонили: срочно приезжай, бабушка передала: «Не умру, пока Витя не приедет». Приехал — взяла за руку и что‑то долго бормотала. Я не разобрал. Потом все расспрашивали, думали, что‑то мне передала: она ж и людей лечила, и скот.

Я сам наблюдал её способности: однажды пришла женщина, у которой потерялась корова. Бабушка ей: сходи на реку, принеси два ведра воды. Будешь набирать, помолись на три прихода (а у нас с реки налево посмотреть — Хаврогоры, прямо — Зачачье, направо — Рато-Наволок). И, не расплескав, принеси домой. Бабушка взяла немного той воды и ушла с ней в свою комнатку. А потом: «Ищи корову в Горынчаровом лесу, в трёх километрах от Емецка». Там корову и нашли.

После смерти бабушки никуда ехать уже было нельзя: корова, хозяйство, мама одна. Я пошёл в восьмой класс. После него не получилось с военным училищем — и в девятый. А к концу школы заболела мама. Сердце. Её привезли с фермы в тяжёлом состоянии. Я видел, как врачи что‑то делали, а потом она встала. Мне это врезалось в голову: есть, оказывается, специальность, в которой можно реально помочь человеку. И в 1949‑м я уговорил семь человек из класса поступать в медицинский.

И вот уже 66 лет тружусь как врач. Мне всегда хотелось идти на работу. А вечером — домой. Счастье! Вот я только что говорил с курсантами (врачами со стажем на курсах повышения квалификации) о том, что хирургия — это мастерство и искусство одновременно. С одной стороны, рукодельная специальность. Но, как говорят у нас на Севере, та же мучка, да не те же ручки. Это как один будет на пианино «Чижика-пыжика» играть, другой Рихтером станет. Но если в хирургии руки работают впереди головы, тоже получится не рукодейство, а рукоблудие. Нашу специальность делает сочетание знаний и мастерства.

Дорога, ухабы

Весь ХХ век мы развивались эволюционно — постепенно осваивая новые операции, хотя почти все они были разработаны ещё в начале века.

Менялись только техника, технологии, инструменты. А в конце ХХ века научно-техническая революция ворвалась в медицину и особенно — в хирургию. Между больным и врачом встала аппаратура.

Благодаря ей быстрее ставится диагноз, видны самые тонкие изменения в организме, можно оперировать с помощью роботов… Врач при этом отдаляется от больного. Хотя между ними важна духовная составляющая. Больной должен поверить во врача, врач — войти в душу больного.

Сейчас же доктор на приёме занимается не столько анамнезом, обследованием, сколько направлениями: «сходите сюда, сходите туда». Многочисленные исследования — с одной стороны, в помощь, с другой — это лес, где легко заблудиться. Они тоже могут повести по ложному пути. Я не против прогресса. Но то, что теряется связь «врач — больной», печально.

Вторая проблема — оплата труда. Если «что я буду иметь, а не «что я могу дать» у доктора на первом месте, как врач он теряется. О достойной оплате должно думать государство. Но у него странная позиция: что не могут госучреждения, пусть делает частная медицина. Когда в 2012‑м на съезде врачей уважаемый профессор сказал: «Частная медицина не может быть честной», — зал аплодировал ему. Да, есть неплохо работающие частные клиники, но во всех на первом месте — деньги.

Меня тоже приглашали в частную медицину. Помню, на приём пришла женщина: «Болит живот». Что ещё беспокоит? Сейчас‑то: нога болит, только ногу и глянут. «Что‑то в молочной железе катается». Посмотрел — опухоль. Предложил пройти УЗИ, позвонил в регистратуру: сколько стоит? «800 рублей».

Возвращается: «А они говорят — 1600». Перезваниваю. «800 — одна железа». Так вы одну смотрите, а вторую нет?! И почки также? И лёгкие? «У нас такие расценки».

Ушёл я от них. А женщине сказал: «Не ходите больше сюда, запишитесь на консультацию в онкодиспансер».

Дорога, крюк

Вспоминаю лозунги Семашко, первого наркома здравоохранения России: «Советский человек заслужил право родиться и умереть в больнице». Святые слова! По первой части мы много чего делаем, а вот чтобы умереть в больнице, надо очень постараться. 70 процентов стариков умирают дома. А должны — в больнице. Безболезненно. Не страшно. Достойно. Но наша медицина не ориентирована на это. В том числе — из‑за тарифов. Старые и немощные — «невыгодные».

Второй лозунг Семашко: «Советский человек заслужил право получить помощь там и тогда, где и когда он в таковой нуждается». Мы к этому шли: участковые больницы, ФАПы… Больной в деревне всегда мог получить помощь. Основной поток жалоб сейчас — оттуда. Людей беспокоит, что, заболев, они вынуждены куда‑то ехать. Мы разрушили первичное звено. Возродить его теперь будет в 100 раз сложнее.

Для этого, видимо, придётся вернуться к распределению. Человек, учившийся на бюджете, должен отдать государству вложенное в него. Мы все, прошедшие распределение, до сих пор вспоминаем, что именно там впервые почувствовали себя нужными или, если хотите, — важными. Только ты мог оказать помощь, в которой люди нуждались.

А Дмитрий Медведев на съезде врачей в 2012‑м настаивал: пока я… этого не будет… права человека… сами должны выбирать. В итоге после окончания института 70 процентов выпускников отказываются работать в госучреждениях и идут в частные клиники. Меньше работы — меньше ответственности — больше платят. Государство своими руками рушит систему, доказавшую эффективность. Людям страшно сегодня не иметь в своём круге врача.

Дорога, развилка

В хирургии сейчас трёхуровневая система: первый практически ничего не может (в районах по одному хирургу осталось). Межрайонные больницы второго уровня (Котлас, Вельск) делают «базовые» операции. Больницы Архангельска (областная, городская, им. Семашко, детская, онкодиспансер) занимаются высокими технологиями. И, конечно, нужна связь между ними, координация действий. Раньше такая связь была. Мы друг другу не завидовали, не ставили подножки, старались помогать. И развивали, не конкурируя, у кого что лучше получалось.

Я говорил об этом Александру Герштанскому (и. о. министра здравоохранения Архангельской области. — Прим. ред.). Говорил, что если подходить с государственных позиций, нужно сесть за один стол главным врачам, заведующим кафедр, понять, куда мы идём и какие для этого есть возможности. А пока все крупные больницы тащат одеяло (кадры, средства, возможности покупки оборудования) на себя. Хотя мы не настолько богаты, чтобы иметь дублирующие отделения с высокими технологиями.

Нужно срочно восстанавливать не только первичное звено, но и хирургию. Ведь понятие городская или областная больница — условно. Обе теперь — федеральные. Да, областная больше ориентирована на область и пытается доказать, что неотложная хирургия — это что‑то низкое. Не для них. А ведь неотложная хирургия — основа. У нас же оценка работы неотложного хирурга принижена — в том числе авторитетно и финансово. Молодёжь это видит. Все меньше желающих стать хирургами. Ведь в нашей специальности надо пахать. Как говорил мой учитель Георгий Орлов: «На седалищных буграх хирурги не произрастают».

В общем, сложилось у меня со всем, что даёт полноту счастья. Моя благодарность — Судьбе, учителям, ученикам, коллегам, родным и близким.