В московском издательстве «ВЕЧЕ» вышла книга архангельского писателя Михаила Попова

Сегодня мы говорим с писателем об этом издании, о том, как оно родилось, а также о том, почему для повествования понадобился столь внушительный отрезок времени.

– Михаил Константинович, в аннотации к книге сказано: «В книге … прихотливо уместились времена и пространства многих земных эпох, а точнее сказать – более двух тысяч лет истории человечества». Нет ли тут преувеличения?

– Как посмотреть… Начальное произведение этой книги – притча «Путь к началу». Время действия – строительство Вавилонской башни, Вавилон дохристианской поры. А концовка книги – роман «Час мыши, или Сто лет до рассвета» – уже за пределами истории человечества. Историкам, чтобы описать лишь одно событие, требуются тома и тома. Литератор обращается к чувствам человеческим, его инструмент – воплощённый в слове образ.

В 90‑х годах мне довелось состоять в переписке с Виктором Петровичем Астафьевым. Началась она с его доброго отзыва на мою повесть «Последний патрон», напечатанного в «Литгазете». Слово за слово – так и пошло. В 1993 году я обратился к нему с просьбой прислать что‑нибудь для нового альманаха «Белый пароход», который затеял и редактировал. В ответ Астафьев послал главу из романа, над которым в ту пору работал, – «Прокляты и убиты». Это сцена гибели солдата Финифатьева. Вологодский мужик – я почему‑то его представляю братом беловского Ивана Африкановича, – он смертельно ранен. Сердце его сжимается, как слипшиеся капустные листья. Когда дошёл до этого образа, у меня аж горло перехватило, до того явственная и осязаемая картина предстала. Сердце, как слипшийся капустный вилок. Кровь из него почти ушла… Минуту назад Финифатьев вспоминал своих малых детушек, жену, дом… И вот, не жилец уже, шепчет последние слова…

Я потому так долго об этом говорю, что надо отличать литературу образа от беллетристики – литературы современной, линейной и поверхностной. Она не исповедует те великие заповеди, которые были заложены нашими предшественниками, усилены до предела в XIX веке и подхвачены в XX веке такими мастерами, как Виктор Астафьев.

Настоящую прозу не будет преувеличением назвать молитвой. Книга Астафьева «Последний поклон», которую он писал всю свою жизнь, – это воистину благодарственная молитва Всевышнему, притом что там немало и драматизма. А роман «Прокляты и убиты» – это молитва поминальная. Писатель не мог уйти, не сотворив её, такую молитву. Это был его долг перед собратьями-окопниками – пропавшими без вести и убитыми, – дабы Господь простил им все согрешения вольные и невольные, ибо они, великие страдальцы, положили жизни свои за Родину.

– А что побудило вас писать свой драматический роман «Час мыши, или Сто лет до рассвета», включённый в эту книгу?

– Шла середина 90‑х. Всё вокруг катилось на слом – все представления о праведной жизни, о заветах отцов и прадедов, о заветах Господних… Однажды в декабре – это, наверно, 96‑й год, – роман просто вывалился из моего окна, которое выходило на север, в кромешную тьму. Я заболел видениями этого исхода, этого грядущего конца. К тому подвигала история последнего столетия. Я просто продолжил вектор. И когда завершил, мне чудилось, что душа моя насквозь пробита вселенским трезубцем и через эти дыры в меня хлещет ледяной космос.

Что в основе всех человеческих бед и катаклизмов? Всё та же Вавилонская башня. Люди, исполненные гордыни, спеси, чванства, по‑прежнему строят Вавилонскую башню, стремясь достичь неба, встать на уровне с Богом, а иные – и сместить Его. Таковых немного, но, как мы видим, ныне они и определяют путь человечества, который неизменно ведёт к катастрофе. Она уже разверзается, вселенская бездна…

Однако оптимизма я всё‑таки не теряю. Не случайно последнее слово в этом романе – «Надежда», и выделено оно прописными буквами.

– А чем обусловлено название книги?

– Посох – это тоже образ: образ пути, пути вечного, пути одного человека, пути человечества, пути христианского – здесь много «прилагательных». Все произведения – и прежние, и совсем новые – отражают разные стадии пути, ипостаси его. О том свидетельствуют и гнёзда, в которых они находятся: «Обретение пути», «На росстанях», «Перекрёсток»… Всё, что связано с дорогой, путём – с земным, с человеческим, с бытийным…

– Вы помянули о новых работах…

– Новых произведений здесь три. Повести «Смирительная рубаха», «И приидет день». А ещё – «Обол». Это последняя повесть, написана только-только, и она нигде вообще не печаталась, сразу попала в переплёт. Причём как? Над книгой в издательстве уже шла работа. Я, завершив и дав немножко «отстояться» этой повести, показав корректору, после обратился с просьбой сделать вставку. Редакция издательства пошла мне навстречу.

– Несколько слов о литературном языке этого издания…

– В книге есть повесть «Красно солнышко». Образ князя Владимира меня увлёк прежде всего тем, что совсем в юные лета он был отправлен своим батюшкой Святославом править на Новгородчину – материнскую землю Русского Севера. Как передать дух, самобытность вотчины? Прежде всего языком, близким той эпохе. Я писал без словаря. Это тот случай, когда ты, словно пловец среди стихии: воздымет она на гребне волны или утопит? Я обратился к своему детству, к памятям деревенским, к языку матери, бабушки, деда, то есть к генетическим сокровищам. Писал без натуги, не вымучивая слово за словом, словно оседлал ту попутную волну. Уже в конце озаботился и обратился к древним словарям. И что на поверку оказалось? Я допустил одну принципиальную ошибку и две незначительные погрешности. О чём это говорит? О том, что, видимо, мне удалось войти в воды того времени.

– Хотелось бы спросить про тенденции в современной литературе, про постмодернизм, про «новый реализм», про другие поиски в литературе.

– Что касается постмодернизма, мне кажется, это мёртворождённое дитя. Он зачах, едва народившись. К тому же явление сие вовсе не новое. И в XIX веке, и в начале XX‑го были смехачи и пересмешники, которые ёрничали над святоотеческим и классическим словом. Многие из них плохо кончили. Глумление над словом не проходит бесследно. Ибо это материя Бога.

На книжных полках сейчас много всего. Есть модерн, оккультная литература, фэнтези. Меня это не интересует. Я по‑прежнему предпочитаю Пушкина, Гоголя, Чехова…Раз в год, а то и чаще мне необходимо перечитать «Капитанскую дочку», «Тараса Бульбу», чтобы воскрылить русским духом. А открою чеховскую «Степь» и опять не оторвусь, пока не перечитаю, такая магия исходит от этого творения.

Что касается современных литературных тенденций, то многое, увы, происходит со знаком «минус». Расплодилось неимоверное количество графоманов, которые мнят себя классиками и плодят себе подобных. Наши края, увы, не исключение.

Радует то, что по‑настоящему талантливая молодёжь появляется – земля поморская, внешне скудная, по‑прежнему рождает талантливое слово. Чтобы познакомиться с нашими молодыми поэтами и прозаиками, надо обратиться к журналу «Двина» – третий номер каждого года мы традиционно посвящаем произведениям молодых.

– А у вас дело к юбилею… Как думаете встречать?

– Мне грех жаловаться на свою творческую судьбу. Пусть малыми тиражами, но вышли практически все мои произведения. Полдюжины всероссийских премий, четыре международные премии. Пора подводить итоги. Я подготовил и даже сверстал и переплёл несколько томов своих сочинений. Хотелось бы, чтобы к юбилею они вышли, я бы охотно подарил их библиотекам области. Кстати, когда готовился к выходу роман «Свиток», областная администрация той поры проплатила половину тиража, и книги эти я передал нашей главной библиотеке, которая распространила их по области. Потом чуть ли не год ездил с по районам с презентациями. Вот так, если коротко.