(Страницы из старого блокнота, написанные по разбросанным записям из ещё· более старых записок и просто по зарубкам в памяти)
Он вас может не видеть в упор, словно вас нет. И словно не к нему обращены ваши вопросы. А если снизойдёт до диалога, то отвечает холодно и заученно-невнятно, как испорченный автомат, и… вроде бы совсем не на вопрос. В его письменных ответах за нагромождением безличных и неопределённо-личных словесных конструкций до смысла докопаться очень трудно. Для него важнее всего, чтобы была соблюдена форма. Зато он, как правило, вежлив. Правда, вежливость его такого свойства, что обидней откровенного хамства. Вы уже вот-вот выйдете из себя – он этого себе не позволит.
Не раз случалось встречать таких в домоуправлении, в регистратуре поликлиник, в приёмной не слишком большого начальства, в кабинете весьма солидного руководителя. И возмущались, конечно, откуда только берутся такие.
Сколько раз смертным боем биты они в художественной литературе и публицистике. Уж как разглядел этот тип служаки Салтыков-Щедрин, к портрету чинуши его работы впоследствии добавлялись разве что какие‑то временные оттенки.
Но открываю сборник известного нашего поэта Игоря Шкляревского – и обмираю от неожиданности авторского хода, от необычности его видения. Читаю и перечитываю стихотворение, в котором всего‑то девять строк, под названием «Чинуше»:
Нигде: ни в деревянном доме,
Ни в старом городском дворе,
Ни в драке, ни в смешной игре,
Ни с мальчиками на горе,
Ни с хлопчиками на соломе,
Ни на зелёном берегу –
Куда ты мог в ту пору деться? –
Тебя увидеть не могу,
Твоё не представляю детство.
Какой убийственно-точный удар! И всё‑таки есть здесь сострадание. К духовной ущербности, в которой, может, сам‑то чинуша не так уж и виноват… А где их искать, виноватых? Да разве хоть кто‑нибудь в целом свете хотел сделать его таким? Но было же, было что‑то: какие‑то невзначай брошенные сорные семена, бездумно оброненные фразы, какие‑то незамечаемые мелочи, которые исподволь толкали к этому.
И девять неожиданных строк Шкляревского собрали воедино разрозненные страницы из рабочих блокнотиков и бирюльки памяти.
Из книги Веры Румянцевой «Спасибо, звёзды»
