Какова наша собственная вина?

Фёдор Абрамов побывал во многих странах – то как турист, то по приглашению издательства, а то и верховной зарубежной власти. Больше других понравились ему Финляндия и Япония

«Кто сделал нас такими?»

Чтобы в советское время поехать за границу, надо было получить положительную характеристику с места работы. Её выдавали писателю Абрамову правление Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, партбюро, местный профком. Они отмечали в «бумаге», что Абрамов Ф. А., член правления Ленотделения СП, «политически грамотен, морально устойчив». Дзержинский райком КПСС насчёт поездок не возражал, поэтому «подопечный» продолжал знакомиться с «забугорной» жизнью.

В 1975 году, когда писателю был знаком с десяток социалистических и капиталистических стран, он сказал в записной книжке: «Тот социализм, Супруги Абрамовы в Англии, 1973 год. Фото из книги «Неужели по этому пути идти всему человечеству?». Архангельск. 2002 г.который есть, не приемлю. Но в то же время без социализма нет жизни».

…Роман «Пути-перепутья» перевели и издали не только в социалистических странах – Германской Демократической Республике, Чехословакии, Польше, но и в капиталистических – Финляндии, Франции.

Во Франции роман вышел – под названием «Хроника села Пекашино» – в 1975 году. А в 1976 году министерство культуры этой страны и издательство «Альбен Мишель» пригласили писателя к себе в связи с тем, что в том году лицеисты и студенты изучали творчество двух советских писателей – Шукшина и Абрамова.

Прежде Фёдор Александрович дважды был у «галлов», но – в «туристическом стаде», как он выражался. А тут – другое дело. Весной 1976 года Абрамов изрядно поколесил по Франции. «Всё видел». И в Каннах был, и в Монте-Карло. На рулетке поиграл для полноты ощущений. Самое сильное впечатление произвели на него русские кладбища. Был он, конечно, и на самом известном жальнике – в городе Сент-Женевьев‑де-Буа.

Из записей во французском дневнике: «Княгини, графы, хорунжие, есаулы, просто люди без чинов и званий. Островок России во Французском море. Берёзы. Кресты. Церквушки. Птицы поют. (А у нас советская бюрократия особо. Тут – демократия.) Знаменитые русские фамилии. Вот где цвет России. Скромные памятники вождям Белой гвардии».

«Я принимаю Вас. У меня нет вражды и ненависти в сердце. Я – христианин… Россия. Почему ты такая? Кто начертал тебе этот жребий? Кто сделал нас такими? Какова наша собственная вина?»

«Не было детской ненависти, когда на демонстрации мы сжигали чучела Врангеля».

«Эмиграция обогатила духовную жизнь Франции после революции. Сейчас – говорят, тоже».

Такие редкие слёзы

В мае 1977 года Фёдор Александрович и Людмила Владимировна были в Германской Демократической Республике – по приглашению издательства «Volk und Welt» («Народ и мир»), в котором в 1976 году вышла абрамовская трилогия «Пряслины». Программу для супругов составили плотную.

Остановлюсь на встречах с читателями. Прежде всего – ехать к ним писателю не очень‑то хотелось, точнее – вообще в ГДР. Настораживало недавнее прошлое: мы находим скелеты наших солдат с автоматами, направленными в сторону, где находился противник (то же и в ХХI веке), но и скелеты немцев в аналогичном положении… Однако всё же Абрамов решил отправиться в путь – и не пожалел.

Потенциальных читателей надо было «завоевать». В непохожих друг на друга аудиториях. В День Победы – вопреки хвалёному немецкому порядку – на Виттенбергский завод швейных машин привезли гостей с немалым опозданием. «И вот чудо: читатели ждали, – из путевых заметок Абрамова. – Полный зал. Моя лучшая читательская конференция в жизни.…Слушали бесподобно. У некоторых слёзы были на глазах».

Рассказывал Фёдор Александрович всё о том же: о Севере, о северянах, о войне. Книги его тут же расхватали. Хватило не всем. Гостям не хотелось уезжать. А потом их мучил вопрос, заданный на встрече: «Почему у вас крестьяне, которые производили хлеб, голодали во время войны и после неё? У нас наоборот. После войны люди очень хорошо жили в деревне и плохо в городе».

Одна из встреч – с начальниками железнодорожного ведомства. «Железобетонные чиновники! Каменное равнодушие. Приветствие по бумажке. Ни одной улыбки… для них я крамольник, моя книга недостаточно оптимистична. Казённая, газетная речь штампов. Всё как у нас! Вот где классовая солидарность!» Но писатель опять тратил себя, то есть говорил о важнейших вещах, не просто эмоционально – страстно. Ради пяти-шести женщин, которые слушали его с неподдельным волнением.

При том, что многое в ГДР делалось по советскому образцу (спецмагазины для «элиты»; многочисленная охрана – и даже полицейские с собаками – для «маленького, лысого, дряхлого старичка в очках», члена Политбюро; выехать в капстрану почти невозможно), имелись и существенные отличия от нашего житья-бытья. В частности, в сельском хозяйстве, которое по‑особому интересовало Абрамова. Там «избежали наших безобразий при кооперировании», поэтому студентов на уборку урожая не посылали, последний раз это было в 1967 году. Исключение делалось при плохой погоде, но занятия при этом не прерывались. Да и не весь курс посылали.

Ездили Абрамовы в Бухенвальд. Посмотрели там фильм о «фабрике смерти». Фёдор Александрович размышлял: «Фильм сильный. Но мало достоверного материала, всё через рассказы нынешних руководителей. Это может вызвать сомнение у скептиков. И почему уничтожены все бараки?.. Патология человека, торжество невиданное человека подполья, предупреждение об опасности экстремизма. Не в этом ли во всём одна из причин популярности Достоевского после войны?.. Какая стихия наиболее разрушительная? Человек. Ни одно землетрясение не может уничтожить Землю, ни один потоп, оледенение. А человек – может».

Второй или третий раз после войны Абрамов плакал. Думал: «Нет ли здесь моих товарищей-студентов?»

Через некоторое время после поездки Абрамовых в ГДР приехали в Ленинград туристами два гэдээровских журналиста. На правах «старых знакомых» – были в своей стране на читательской конференции «по Абрамову» – попросили Фёдора Александровича принять их. Встреча состоялась. В конце разговора хозяин полюбопытствовал, какие сувениры купили гости. Те замялись, потом ответили, что все деньги ушли на книги. «Ну, да, туристам много денег не разрешают брать, – сказал хозяин. – Люся, принеси деньжат». Гости отказывались, Абрамов настоял на своём.

«Почему кричит на нас?»

Осенью того же 1977 года Абрамов побывал в Финляндии, где накануне вышел его роман «Две зимы и три лета» в переводе на финский. Встречи с жителями этой страны в течение недели состоялись и в городах, и в сельской местности. Одна из встреч – в Хельсинки с писателями. Кошмарно поразило ленинградца, что почти все хозяева были пьяны, и, что самое удивительное, вдребезги была пьяна официальная переводчица. «Нет, у нас это невозможно. Да и вообще, вся встреча происходила на уровне нашей писательской шпаны». Благо, пьяная болтовня закончилась быстро.

Из Хельсинки до городка Миккели Абрамов три часа ехал поездом. «За окном осенняя сказка Суоми». Но писатель мало что видел – почти всю дорогу работал как одержимый, делал очередные наброски к роману «Дом».

Из Миккели свозили Абрамова на хутор «с признаками явного запустения». Объяснилось это тем, что все четыре сына 66‑летнего хозяина не захотели работать на земле, а её немало – 180 гектаров. Нам бы такое «запустение» в ту пору!.. Гостю рассказали, что государство оказывает крестьянам финансовую помощь с тем, чтобы они не работали на полную мощь: проблемы со сбытом хлеба, мяса, яиц…

В магазинах Миккели Фёдор Александрович заметил для себя: вот где ликвидирована разница между столицей и провинцией – выбор товаров один и тот же.

В библиотеке города Куопио разговор продолжался больше двух часов.

Экспрессивного Абрамова спокойные финны не всегда понимали: «Чего он злится? Что ему не нравится? Почему кричит на нас?»

В Финляндии ленинградец бывал несколько раз. Познакомился там с писателем Вяйне Линна, фронтовиком. Коллеги читали книги друг друга. Линна заговорил о романе «Две зимы и три лета», и Абрамов не мог не запомнить его слова: «Если бы я писал своего «Неизвестного солдата» после чтения вашей книги, я, возможно, кое‑что написал бы иначе, потому что одно дело стрелять в абстрактных, неизвестных тебе людей, а другое дело – в Михаила и Лизу».

Обошёлся без Белого дома

«Не понимаю, зачем ты, Малюша, – говорил Фёдор Александрович жене, – коллекционируешь мои книги: у нас же всё общее…» Но Людмила Владимировна настаивала, и 13 ноября 1977 года Абрамов сделал супруге очередной подарок – трилогию «Пряслины» – с такой надписью: «Еду, Малюша, в Америку и говорю честно: там мне будет нелегко без тебя. С кем посоветуюсь? На кого наору? А магазины, покупки, чёрт бы их побрал? При одной мысли, что у меня будут доллары и их надо истратить, меня охватывает ужас.

Но – вперёд! Это надо. Это необходимо – побывать в логове проклятого империализма».

Почти всю программу, составленную на месяц конторой по обслуживанию Конгресса, Абрамов перечеркнул: слишком развлекательная, мало работы. Составили ему новую программу.

В США Абрамов задавался вопросом: «Неужели по этому пути идти всему человечеству?» Оказалось, по этому.

Пробыл Фёдор Александрович в Америке почти месяц, колесил и летал по разным штатам и городам, можно было продлить гостевание, но советский человек затосковал по родному беспорядку и бардаку и домой прибыл даже раньше срока – на два или три дня.

Сводили Абрамова в библиотеку Конгресса, самую большую в мире. С американской улыбкой сказали, что его книги здесь есть, что ежегодно фонды пополняются и за счёт русских, украинских, белорусских книг.

Нас продолжали изучать, и делали это неплохо.

Отдавая дань американской деловитости, Абрамов записал в блокноте: «Капитализм – общество предельного практицизма и рационализма. И чтобы выжить, социализм должен следовать тем же закономерностям. Иначе он прогорит». Прогорели.

На среднем для Техаса ранчо Абрамов общался с сыном фермера, два года назад окончившим школу. За эти два года он не прочитал ни одной книги. «В США расчёт на материальное. Удивительно ли, что не читают…» – подумал собеседник. На вопрос, что он знает об СССР, парень ответил: учил, что Россия помогла союзникам во время Второй мировой войны. «У нас немало тунеядцев и мерзавцев, но таких неучей нет», – усмехнулся Абрамов.

Однако на том ранчо за день он прошёл школу бизнеса, какую не прошёл за всю жизнь. С удовольствием слушал бы мистера Хаджинса и неделю. Понравилось из «лекции», например, следующее: «Никогда нельзя выжимать последний процент из скота. Надо всегда оставлять хоть какой‑нибудь процент, выгодный для покупателя».

Познакомился Абрамов и с двадцатипятилетним человеком, окончившим среднюю и техническую школы. Джо спросил у русского: «Есть ли в России лошади?» Что мог мысленно сказать Фёдор Александрович? «Идиот!» Так и сказал.

Итоговые размышления: «Америка – страна фантастики. Высокий экономический уровень, сервис, деловитость и духовная нищета, невежество. Я не подозревал этого. Думал, пропаганда. Русский народ – поистине великий народ. В условиях большевизма велик духом, любознателен. Не озверел. А если бы дать ему элементарные человеческие условия?»

В довоенные студенческие годы Фёдор Абрамов дружил с Владимиром Марковым, который тоже учился на филфаке Ленинградского университета курсом старше. У Маркова трагическая судьба: родители репрессированы, приговорены к высшей мере (но мать «пощадили» – «вышку» заменили долголетним сроком заключения, о чём сын не знал), Владимир остался в квартире с маленькой сестрёнкой. Он воевал вместе с Абрамовым, но Маркову не повезло: попал в плен; при взятии Германии находился в американской зоне; решил домой не возвращаться. Уехал в США. Продолжил образование как славист. Женился на русской. Дорос до профессора университета в Калифорнии. Американизировался. В Советский Союз, в родной Ленинград не собирался, хотя грехов за ним не имелось, о чём знали специалисты из известной службы.

Абрамов увидел в Америке совсем другого человека, что стало для Фёдора Александровича драмой… А в довоенные годы Федя Абрамов был очень благодарен Володе Маркову: они вместе ходили в театры и музеи, но важнее была не помощь в образовании, а то, что Марков согрел пинежанина дружбой и товариществом на равных. То есть без колкостей, без подковырок, что приходилось терпеть от некоторых горожан. И как же хотел Фёдор Александрович поговорить по душам с другом!..

Марков знал, что Абрамов будет в Лос-Анджелесе. Фёдор Александрович был уверен, что выйдет из самолёта – и вот он, Володя!.. Увы, американец и не думал приезжать.

Абрамов позвонил Маркову из аэропорта: что ж ты не встретил, «акула капитализма?» Настраивал человека на дружеский лад. В ответ услышал, что сегодня уже поздно, что гостю Америки надо узнать программу пребывания в Калифорнии и потом уже договариваться о встрече… Абрамов узнаёт программу, из гостиницы, только-только занеся в номер вещи, снова звонит Маркову. Тот отвечает, что ему надо подумать насчёт времени встречи, что через час он сам позвонит. Позвонил: выезжай завтра в 8.45, у нас будет полтора часа. Абрамов же не знает города, не знает английского языка, долларов – наперечёт… Он в недоумении: не послать ли собеседника подальше?!. Но спрашивает:

– А ты проводишь меня?

– Ну, это посмотрим.

Абрамов спал плохо – постоянно просыпался, смотрел на часы. Выехал раньше. Водитель такси, женщина из Польши, город почти не знала, Ехали долго. Нашли, наконец, нужную улочку. Из дворика особняка выбежал ухоженный мужчина. Сразу сунул шофёру деньги. Потом русский и американец обнялись.

Гость вглядывался в лицо хозяина. «Сытое, гладкое, чисто выбритое, и совершенно чужие глаза – мелкие, серые. А ведь раньше в них человеческая боль была».

Для демонстрации уже был затоплен камин. Осмотр дома, садика. С гордостью: «Это лимонное дерево вырастил я». Кабинеты, две собаки. Детских комнат нет – нет и детей. Завтрак – омлет, чашка кофе. (Накануне Марков говорил, что ему надо подготовиться к встрече.) И уже вскоре Фёдору Александровичу надо быть в отеле. Забеспокоился об этом Марков, вызвал такси. Напоследок вопрос: не скучает ли Марков по России? Нет. Только по сестре. «Покажи свои книги». Монографии о Хлебникове, о футуристах. «Всё ясно. Зачем ему Россия?»

Абрамов сделал неплохие подарки. В ответ – духи, компенсация для Людмилы Владимировны, так как жена оценила брошку холмогорской резьбы.

Пришла машина. Марков не поехал провожать бывшего друга. И не заикнулся об этом. Формальные объятия. Опять шофёру 20 долларов.

– Зачем? У меня есть деньги.

– Положено. Ты гость.

Расстались прежде близкие друг другу люди с облегчением.

Если бы Абрамов задержался за океаном ещё хоть чуть‑чуть, побывал бы в Белом доме. «Да дьявол с ним!» – решил писатель и улетел домой. С «Окаянными днями» Ивана Бунина. Запрещённую у нас книгу довёз, так как на советской таможне его не досматривали.

Надо сесть за парту

Лето 1976 года Абрамовы снова провели в Верколе, в своём доме. Любовались вечерним закатом, заводили будильник и просыпались раным-рано, чтобы увидеть утреннюю зарю, когда и небо, и все окружающие деревню дали играли многоцветьем солнечного цвета; потом слушали птиц. Печалились, что в детстве и юности никто не учил их видеть красоту мира. Абрамов сказал жене, что в Японии, где он был в командировке в 1973 году, в школе могут прервать урок, чтобы пойти полюбоваться расцветшим цветком или деревом.

Из-за своей непрактичности командированный привёз из Японии в основном «барахло» – сам так сказал. Из стоящих вещей – только магнитофон и кофту «полукимоно».

Финляндия и Япония особенно понравились Фёдору Абрамову благоустроенностью повседневной жизни. В стране восходящего солнца он написал в записной книжке: «Мы должны покончить с бредовыми мыслями о своей исключительности и сесть за парту с прилежностью японского ученика».