Как Фёдор Абрамов обретал в родной деревне собственный дом

В рубрике «Год Фёдора Абрамова» рассказываем о «мавзолее», который задумал для себя писатель

История, рассказанная Рыжим Доктором

Сергей Петрович Вершинин. Фото автораЧеловека, который улыбается вам с этой фотографии, зовут Сергеем Петровичем Вершининым. На Пинежье нет ни одного селения, где бы его не знали. Немудрено – главный санитарный врач района печётся о здоровье всех пинежан сразу. Уважают Вершинина многие, хотя есть и такие, кому его бескомпромиссность – поперёк горла. К примеру, тем, кто пытается сбыть некачественные продукты или сдать с недоделками строительные объекты. Сергея Петровича я запечатлела лет 26 тому назад. Незадолго до этого он как раз защитил кандидатскую диссертацию и для своей семьи построил в деревне Марьина Гора благоустроенный дом. Красотища окрест того дома первозданная, век бы в нём жила.

Не знаю, как сейчас, а в ту пору некоторые знакомые за глаза величали Вершинина Рыжим Доктором. Прозвищем его «наградил» Фёдор Абрамов. Приклеилось оно к нему после того, как Сергей Петрович помог знаменитому писателю благополучно выйти из одной не очень приятной ситуации.

Абрамов задумал построить для себя в Верколе большой дом. Причём вознамерился возвести его непременно рядом со своей усадьбой, где уже обосновалась семья Яковлевых.

Чтобы утрясти возникший конфликт, райисполком в срочном порядке собрал у себя руководителей различных служб и ведомств и создал специальную комиссию. Оказался в ней и главный санитарный врач Пинежского района.

Приехав в Верколу, «миротворцы» направились в сельсовет, где и застали на рабочем месте очень недовольного Глеба Матвеевича Яковлева. Он был настроен непримиримо и заявил, что свой участок Абрамову никогда не уступит, что он на нём уже построился и если всё‑таки решение сельсовета с помощью комиссии будет отменено, то он, Глеб Матвеевич, обратится в Международный комитет по защите прав человека.

Вершинин очень удивился, он не предполагал, что в такой глухой деревне люди не только ведают о существовании подобной организации, но и точно знают её адрес – сам‑то он тогда ещё не слышал об этом правозащитном учреждении.

Когда комиссия уяснила все доводы Яковлева, то отправилась на Абрамовский угор.

«Тут как раз и Абрамов с супругой подошёл, – рассказывал мне Сергей Петрович. – Фёдор Александрович поздоровался с нами и перво-наперво расспросил каждого, кто он и чем занимается. Познакомившись, принялся объяснять, почему хочет строить дом именно здесь, и, если не удастся ему в нём долго пожить, пусть впоследствии он будет музеем. А ещё заверил нас, что дом построит сам, на свои деньги, и готов заплатить Глебу Матвеевичу за перенос его строений в другое место. Говорил Абрамов твёрдо и веско, зная цену себе, с уверенностью, что его желание должны уважить. А когда высказался, то сорвал травиночку, взял её в рот и стал спокойно ждать нашей ответной реакции. «Фёдор! – тут же подскочила к нему Крутикова. – Убери травинку! Какую‑нибудь заразу занесёшь!..»

Наблюдая за супругами, «миротворцы» молча переглядывались. Все они, конечно же, сознавали, что Глеб Матвеевич в своём упрямстве прав, но, выслушав Абрамова, заколебались.

А Вершинин сразу принял сторону писателя. И в самом деле, размышлял он, человек хочет прочно обосноваться именно там, где веками жили его предки. Да он и теперь считает, что с пожеланиями умных и сложных творческих личностей надо смиряться, причуды их и прихоти следует маленько им прощать. Вот он тогда и посчитал, что такому большому и серьёзному писателю никто не вправе запретить строиться там, где велит ему душа.

В те самые мгновения и запомнился Абрамову вершининский облик. Но я предполагаю, что характерная внешность доктора запечатлелась в его памяти не столько в ассоциации с солнечным цветом его волос, сколько с собственным мажорно-оптимистическим настроением. Оно наверняка возникло у Абрамова в тот самый момент, когда в безнадёжно проигрышной для себя ситуации он вдруг обрёл в молодом и влюблённом в его творчество миротворце своего надёжного союзника.

Вскоре Пинежский райисполком вынес окончательное решение, которому Яковлев, видимо, уже особо не противился. Постройки свои Глеб Матвеевич перенёс, освободив Абрамову облюбованную им землю. Но… она так и осталась незанятой. Фёдор Александрович построиться не успел. Скончался. Чуть позднее веркольцы разбили на осиротевшей земле цветник. Рядом с ним – могила писателя.

Рыжий Доктор провожал Фёдора Абрамова и в последний путь. Его снова включили в комиссию, но уже похоронную.

Гроб с телом Абрамова нести Вершинину не пришлось. Не допустили – он был беспартийным. Но так уж получилось, что на похоронах Сергей Петрович опять попал в ситуацию, в которой ему пришлось защищать «интересы» теперь уже умершего писателя и при этом снова проявить свой неуступчиво-прямодушный характер.

К Вершинину подошёл председатель райисполкома и поинтересовался: «Разве можно там, где стоит гроб, устраивать поминки?» Немного погодя с тем же вопросом подрулил и работник райкома КПСС. Тут‑то Вершинин и сообразил, что «в одну сторону ветер дует не случайно». Видать, кому‑то не хотелось устраивать здесь многолюдные поминки, поэтому и стремились выжать из главного врача запрещающее распоряжение. Но он твёрдо ответил, что в санитарных правилах такого запрета нет. В домах‑то с покойными тоже прощаются, затем, схоронив, прибирают комнату и в ней же для поминок накрывают стол…

Поминки в клубе всё же состоялись, и друзья писателя смогли высказать немало откровенных и по тем временам очень смелых слов. Но Вершинин их не услышал.

Сотни не менее опечаленных людей поминали Фёдора Александровича, сидя на берегу Пинеги. Среди них можно было увидеть и глубоко опечаленного Рыжего Доктора. В тот скорбный день Сергей Петрович от многих слышал, что таких похорон на Пинежье никогда не было и не будет.

Дом не ко двору

Договор даренияРассказанная Вершининым история прочно застряла в моей голове, и с той поры, бывая на Пинежье, мы с мужем стали присматриваться то к одному, то к другому «крестьянскому мавзолею» (так Фёдор Александрович величал старинные пинежские дома), невольно прикидывая, как бы он смотрелся на Абрамовском угоре. И вот как‑то в один из своих приездов я прослышала, что в Верколе продаётся дом, «фигурирующий» в абрамовском романе «Братья и сёстры». Кинулась на него посмотреть, и дух перехватило от исполина. Уж от такого Абрамов никогда бы не отказался! Вернувшись в Архангельск, рассказала о том доме своему мужу, не забыв намекнуть, дескать, Абрамов наверняка мечтал построить себе именно такой. Заодно, как бы между прочим, подкинула идею: что если областное общество любителей книги (в ту пору в нём состояло более 24 тысяч человек) купит дом у Иняхиных, подарит его Веркольскому мемориальному музею, а тот, в свою очередь, позаботится, чтобы раскатать подарок и перенести его на пустырь абрамовской усадьбы и тем самым осуществить мечту писателя?

Почему‑то я не сомневалась, что супруг прореагирует так, как мне задумалось, ведь за три года до этого (в 1990 году) общество книголюбов – его возглавлял мой муж – заплатило за установку надмогильного памятника Фёдору Абрамову самую весомую лепту (около 15‑ти тысяч рублей).

Выслушав меня, мой Егоров, по своему обыкновению, сразу же загорелся, немедленно отправился в Верколу и начал вести переговоры о приобретении дома и о переносе его на усадьбу писателя. Но прежде чем совершить сделку, следовало сначала собрать конференцию Архангельской областной организации Общества книголюбов, которая дала бы добро на покупку.

Собрать конференцию муж не успел, так как к нему примчался директор Веркольского музея Виктор Алексеевич Шелег, которому областное начальство пообещало заложить деньги в смету на ремонт дома только при условии, если этот дом будет музейной собственностью.

Проворачивать всё следовало немедленно, и мы решили купить дом на собственные сбережения – не отступать же от задуманного!

Справка, удостоверяющая тот факт, что дарители дома заплатили государству за своё дарение почти столько же денег, сколько стоит подаренный этому самому государству домВместе с Михаилом Владимировичем Поповым (большим почитателем творчества Фёдора Абрамова) Егоров поехал в Верколу оформлять покупку. Поторговавшись с хозяином дома, сошлись на 10 000 рублях. Заплатив деньги, муж заключил с директором музея Виктором Шелегом договор о дарении. 

Это случилось 17 февраля 1993 года. В том договоре сказано, что Егоров Борис Михайлович подарил литературно-мемориальному музею Фёдора Абрамова принадлежащий ему жилой дом в селе Веркола Пинежского района в деревянном исполнении, размером 100 кв. метров полезной площади. А также надворные постройки: двор, амбар, зимнюю избу…

Пинежский Пиросмани Дмитрий Михайлович Клопов. Фото автораПри этом Егоров поставил особые условия (они записаны в седьмом пункте), а именно: музей обязуется в данном доме организовать постоянную экспозицию «Современное народное искусство Пинежья», в которую должны входить работы самодеятельных художников Дмитрия Клопова и Владилена Бутюкова. Эти художники-самородки дружили с Фёдором Абрамовым, и мы желали, чтобы их искусство постоянно присутствовало в подаренном нами доме.

Но договор посчитали недействительным. Это потому, что он был составлен только от имени Бориса Михайловича Егорова. А ведь у него есть ещё и жена! Оказалось, и я тоже должна была дать согласие на дарение дома. Причём сделать это следовало немедленно, иначе в смету на ремонт дома деньги заложить не успеют – Шелег всё время звонил нам и торопил.

Мы кинулись в нотариальную контору (в ту пору она находилась в здании Ломоносовского райисполкома), а там – жуткая очередь!

Набравшись терпения, всё‑таки выстояли и (наконец‑то!) предстали пред очи государственного нотариуса А. В. Корчагина, который оценил нужную нам справку в… 8850 рублей. Такие деньги следовало уплатить лишь за то, что нотариус заверит подлинность моей (частного лица) подписи на заявлении о согласии на дарение музею (государственному!) жилого дома с надворными постройками.

Мы с Егоровым растерялись. Ведь только что потратили десять тысяч на приобретение дома, а с нас запросили ещё почти столько же! Таких огромных (для того времени) денег у нас не было, и мы бросились занимать у друзей. Почти на год залезая в долги, кое‑как насобирали, заплатили в нотариальную контору, и нам выдали желанную справку. Кстати, дата на ней более чем красноречива: 12 мая 1993 года – через два дня наступала 10‑я годовщина со дня смерти Фёдора Абрамова.

Только года через четыре мы узнали, что, если делаешь дарение государству, оформлять документы можно бесплатно. Вышло так, что господин Корчагин поступил с нами, мягко говоря, очень некрасиво. Но это было ещё не так обидно по сравнению с тем, что нас, Егоровых, ожидало впереди.

Получить справку торопились мы не зря. Она пригодилась – деньги на ремонт дома в бюджет области заложить успели. Позднее Виктор Алексеевич Шелег их получил и заготовил добротный лес. Его сгрузили возле дома. На этом всё и закончилось, так как вскоре Шелег переехал работать в Архангельск и вскоре умер.

Судьба дома на протяжении последующих долгих лет печальна. Однажды он чуть не сгорел, огонь гасили почти все мужики Верколы. После этого была подремонтирована лишь прилегающая к дому малая (зимняя) изба.

О переносе дома в усадьбу Абрамова до сей поры никто даже не заикается. На протяжении долгих лет Веркольским музеем не выполнялись и особые условия договора о дарении, которые зафиксированы в седьмом пункте. Лишь в связи с приближающейся 100‑летней годовщиной со дня рождения Фёдора Абрамова в пустовавших 26 лет деревянных хоромах затеплилась жизнь…

Прозорливым оказался веркольский друг Фёдора Абрамова Дмитрий Клопов, когда писал нам в одном из своих писем: «Дом вы зря передали музею. Стоит мёртвым капиталом: задаром пришёл да задаром и сгниёт. Как уж ты, Борис Михайлович, не подумал обо мне! Давно бы я что‑нибудь сварганил, и сейчас бы выставки да народное ремесло процветало. Ребята бы ходили да уму-разуму учились…»

Упрекал Егорова и настоятель Веркольского монастыря отец Иоасаф: «Горько мне смотреть, что такой дом стоит без заботливого пригляда. Если бы ты, Борис Михайлович, подарил его не музею, а монастырю, то я бы давно устроил в нём гостиницу, и останавливались бы в ней паломники, кого притягивает наш монастырь, и те, кто приезжает в Верколу поклониться Фёдору Абрамову…»

Увы, пинежский Пиросмани Дмитрий Михайлович Клопов умер, так и не дождавшись того счастливого дня, когда его картины разместятся под крышей подаренного нами «крестьянского мавзолея». Его работы выставили только к 100‑летию Абрамова…

Видимо, и мне тоже не дожить до того времени, когда осуществится моя мечта. Выходит, зря я спровоцировала мужа – ко двору наш подарок не пришёлся. А потому уже 27 лет мирюсь с тем, что абрамовскую усадьбу никогда не облагородит деревянный «мавзолей-музей», который незадолго до своей кончины задумал срубить для себя Фёдор Александрович Абрамов.