В номере за 10 июля с интересом прочитала интервью с доктором Владимиром Григорьевичем Гольдфайном
Одно время его имя часто появлялось в прессе, а его комментарии всегда были понятны, хотя речь шла о самых сложных темах. И его слова вызывали доверие. Поэтому именно у доктора Гольдфайна хочу спросить, как он относится к заявлению Нюты Федермессер, главы фонда помощи хосписам, которая сравнила наши психоневрологические диспансеры с ГУЛАГом? Неужели структуры психоневрологических интернатов настолько не соответствуют реальным потребностям их клиентов и там нарушаются их права? И что можно сделать, чтобы облегчить их участь?
Владимир Гольдфайн, заслуженный врач России:
– Я начинал свою работу в качестве врача-психиатра в Пинежском психоневрологическом интернате. До этого с пациентами, страдающими психическими расстройствами, я встречался в течение полутора недель учёбы на соответствующем курсе в институте, а людей с глубокой умственной отсталостью не видел вовсе. Поэтому впечатление от первой встречи с пациентами, страдающими олигофренией в степени идиотии, трудно охарактеризовать в двух словах. Представьте себе огороженную площадку на возвышении, как в детских яслях, где находились шесть-восемь человек в рубашках. Иной одежды не было. Одни сидели на корточках, другие бесцельно передвигались, рвали рубашки. Пациенты оправлялись прямо на пол. Всё, в чём они нуждались, и что требовали нечленораздельными криками, – еда. Их кормили четыре раза в день, убирали за ними. На ночь помещали в кровати, огороженные досками, на простыню, лежавшую на клеёнчатом матрасе. Им было невозможно привить элементарные гигиенические навыки, научить самостоятельно есть, одеваться. Лекарства при соматических страданиях им давали с пищей. Многочисленные врождённые дефекты обуславливали короткую продолжительность жизни – примерно до тридцати лет. Персонал, санитарочки относились к ним сочувственно, жалели, подкармливали вкусненьким.
Большую часть остальных пациентов составляли люди с умственной отсталостью, которые самостоятельно обслуживали себя, принимали участие в трудотерапии – в основном сельскохозяйственных мероприятиях. Клуб в посёлке был один, и на киносеансы собирались вместе все местные жители – пациенты и персонал интерната.
С тех пор прошло 50 лет. Что изменилось? Во-первых, материальная база – здания, оборудование, мебель, специальные кровати и матрасы, средства гигиены, памперсы. В психоневрологических интернатах помимо врачей-психиатров появились социальные работники, кое‑где – психологи. Открылись специализированные отделения милосердия для дементных и слабоумных больных. Вот эти отделения и стали предметом дискуссий и критики со стороны Совета по правам человека при Президенте России, в частности – Нюты Федермессер, главы фонда помощи хосписам, которая сравнила их с ГУЛАГом.
Это сравнение мне кажется преувеличенным и слишком жестоким, по крайней мере, по отношению к психоневрологическим интернатам Архангельской области, которые члены Совета не посещали. Несомненно, отделения милосердия интернатов нуждаются в дополнительном персонале, курации со стороны врачей общей практики и специалистов по паллиативной помощи. Но эти проблемы невозможно решить в регионах без участия федеральных властей, изменения штатных нормативов и тому подобного.
Минздрав и минтруда России начинают этим летом акцию мониторинга клиентов психоневрологических интернатов России. Разосланы анкеты. И в нашу область приедут специалисты Федерального центра психиатрии и наркологии, которые вместе с архангельскими психиатрами посетят все интернаты. Одна из целей мониторинга – выявить тех, кто мог бы жить вне интерната, самостоятельно либо используя поддержку социальных служб.
Идеально – предоставление бывшим клиентам интернатов квартир-общежитий. Такие изменения требуют перестройки системы оказания помощи, подготовки и выделения необходимого числа специалистов, финансовых средств. В своё время директор Новодвинского детского интерната Юрий Васильевич Шалауров, человек активный, инициативный и неравнодушный, приобрёл в рамках проекта со шведами квартиры и успешно использовал их для реабилитации своих подопечных. Других подобных примеров не знаю. Он же, к слову, стремился поставить вопрос о снятии диагноза умственной отсталости у тех подростков, которые могли бы жить самостоятельно, сохранили нормативный или близкий к нему уровень интеллекта.
