На нетронутой глубине

Во время археологической разведки на территории Петровского парка в Архангельске обнаружили историческую брусчатку и неизвестные деревянные конструкции

Большая удача

Археологические изыскания, которые сейчас завершаются в парке, – это не полноценные раскопки, а только небольшие по периметру раскопы в пяти точках.

В Петровском парке их начали как необходимую процедуру перед проведением благоустройства: как это ни удивительно, археологических данных, подтверждающих, что на этой территории могут находиться ценные исторические артефакты, или опровергающих это, до сих пор не было никаких. Судя по всему, разведку даже не проводили.

По словам директора областного театра драмы Сергея Самодова, законодательство, регламентирующее условия проведения земляных работ на таких особых территориях, только в последние годы стало жёстче, и, по‑видимому, раньше здесь обходились без привлечения археологов, надо было копать – копали. В результате, во всех местах, где копнули теперь, верхние слои почвы оказались сильно перемешаны. Но вот на глубине, до этого нетронутой, работающие здесь специалисты – сотрудники Института археологии РАН – наткнулись на очень любопытные объекты.

Мы подходим к шурфу, который разрабатывают недалеко от афиш у центральных ворот, это такая глубокая рукотворная яма. Директор говорит, что там обнаружили какую‑то конструкцию из брёвен, пока не ясно, что это такое, и сейчас археологи расширяют раскоп, выходя за рамки определённого изначально периметра – два на два метра.

Максим Чирков– Пока рабочее предположение – это ряж, – говорит вылезший на поверхность Максим Чирков, младший научный сотрудник института. – Это не сруб, но подобная ему конструкция, в которой между брёвнами оставляли достаточно приличное расстояние и заполняли внутри камнем или землёй, или глиной. Обычно такие конструкции делались как раз на плавающих грунтах, укрепляли берега, были опорой для мостов. Здесь, мы видим, конструкция забутована глиной, и эта глина не тронута. Никаких современных предметов в ней не обнаружено.

По словам Максима Владимировича, эта находка – большая удача, потому что выбор, где именно копать, был очень невелик: нужно было охватить парк с разных сторон и при этом не задеть коммуникации.

– В шурфе с ряжем попали на старые трубы и кабели, – и верхние слои почвы оказались сильно перемешаны: на глубине десяти сантиметров мы обнаружили копейку 1876 года, а ниже была пластмасса, – поясняет Максим Владимирович и кивает на валяющиеся рядом с ямой ржавые обломки.

Для археологов это означает, что часть информации безвозвратно потеряна.

– Можно ли в таком случае предположить, к какому времени относится «ряж»? – уточняю я.

– Точно датировать мы не можем. Но, скорее всего, конструкция была построена позднее XIX века. Это можно предположить по найденным выше, пусть и в перемешанном слое, монетам того времени, – отвечает Максим Владимирович.

Он показывает, как идёт работа: сначала снимают дёрн, это сантиметров десять, а дальше «идут по пластам». Пока работают с перемешанным слоем, снимают почву штыком лопаты наискось, можно сказать, не особенно церемонясь. А вот когда натыкаются на сохранившийся культурный слой, уже начинают аккуратно зачищать в горизонтальном направлении.

Я пытаюсь разглядеть что‑либо на дне раскопа, но это сложно: археологи работают по колено в мутной воде, из земли по периметру бьют натуральные фонтанчики. Мне объясняют, что в той или иной степени с этим столкнулись во всех шурфах.

– Такого количества грунтовых вод мы не ожидали, – признаются «разведчики». – Ведь известно, что раньше здесь стояла крепость, а для постройки крепостей всегда выбирали самое сухое место.

Вода не пускает

– Мы откачиваем воду насосом, но если вода настолько быстро прибывает, что её уровень не меняется, работу приходится заканчивать, – говорит Максим Чирков. – Даже с включённым насосом в маленьком пространстве шурфа работать проблематично. Вот если бы проводилась не разведка, а археологические раскопки, раскоп был бы больше, тогда можно было бы найти решения, например, использовать несколько насосов или прорыть траншею, в которую бы вода уходила. Но для нас выход только один – остановиться и законсервировать до лучших времён.

Из-за высокого уровня воды уже пришлось остановить работы на других перспективных шурфах: в двух из них обнаружили неизвестные конструкции предположительно XVII–XVIII веков, ещё в одном – булыжную мостовую предположительно конца XIX – начала XX века. Археологи успели её сфотографировать, пытались заглянуть поглубже. Но вода так быстро прибывала, что насос не справлялся, и попытки исследовать более глубокие культурные слои пришлось отложить.

Про раскоп с брусчаткой Максим Владимирович говорит, не скрывая сожаления от того, что его приходится оставить.

– Эта находка – уникальная для данной территории, учитывая, насколько здесь перемешаны верхние слои, – поясняет он. – В этом шурфе я насчитал целых три строительных перемеса. Просто чудо, что под ними сохранилась эта брусчатка и она не тронута, ведь она как бы законсервировала все нижние культурные напластования. Сразу под ней мы нашли немного керамики, железные изделия и, что интересно, достаточно большое количество стеклянного шлака, который свидетельствует о произошедшем здесь пожаре. Скорее всего, это остатки одного из последних пожаров XVIII века.

Скоро брусчатку положат на место и закопают, а территорию, где делался раскоп, рекультивируют, как это уже сделали в других местах, где работы закончены. После этого определить на глаз места шурфов будет уже очень сложно, но их расположение останется зафиксировано в технической документации, касающейся территории парка, и в научном отчёте по итогам изысканий: он поступит на хранение в архив Института археологии РАН, и будущие археологи смогут им воспользоваться. Конечно, потревоженная брусчатка уже не будет лежать в том самом виде, в каком её обнаружили «разведчики», но за ней по‑прежнему останутся нетронутые глубокие слои.

– В дальнейшем, если на территории парка решат проводить уже раскопки, будет понятно, что на этом месте есть сохранившийся культурный слой, и вероятность найти что‑то интересное более высока, – поясняет Максим Чирков.

Помимо крупных объектов, археологи обнаружили и множество мелких предметов и их фрагментов. Они датируются преимущественно XVIII–XIX веками, самая древняя находка – деньга 1731 года. На мой вопрос, насколько ценны для науки эти «мелкие» находки, Максим Владимирович отвечает:

– Я бы сказал, что это стандартный городской набор: монеты, достаточно большое количество фрагментов керамики, части предметов из стекла, кирпич. Единственное отличие от других территорий России, что в более глубоких местах, которые можно отнести к XVIII веку, у вас попадается слюда. Для науки каждая такая находка бесценна, потому что из этого материала можно вытащить массу информации. Например, по фрагментам керамики можно делать выводы об уровне развития гончарного производства, понять, местное оно или не местное, по изделиям из железа определить технологию, которая использовалась при изготовлении…

– Конечно, археологическая работа – это как чтение книги, при котором каждую страницу после прочтения приходится комкать и выбрасывать, – говорит он. – Снова прочитать эту книгу в том виде, в каком мы её увидели, к сожалению, уже никому не удастся, но то, что мы прочитали, те данные, которые смогли извлечь, мы фиксируем для будущих поколений. И даже то, что мы зафиксировали, – это уже бесценная информация.