18.07.2018 10:40

Коня – на крышу. А чтоб не потерялся

Деревянные кони на домах - символ Верколы.
Михаил Бронский.
Самоходная телега.
Вера и Марина из Архангельска, туристы свободного полёта.
Рулет из лосятины под брусничным соусом.

Корреспондент «ПС» побывала в Верколе, когда она официально примкнула к самым красивым деревням России.

Почти семь часов дикой дороги, ноги, погрызенные всеми, кто летает, мир наизнанку, монахи, Фёдор Абрамов, Артемий Веркольский, Иоанн Кронштадтский, одноклассники, футбольные болельщики, трудники, которым нельзя прикасаться к деньгам, колесо, отвалившееся от автобуса, пинежские жонки, вода из скважины, вода из журавля, трёхсотлетние дома, самые красивые деревни, рулет из лосятины под брусничным соусом, икотницы, утюги за сапогами, кони на крышах… Всё это – Пинежье.

Немножко победители

Одолев полпути, пьём чай в придорожном кафе. По улице едет самоходная «телега» – привычный вид транспорта. Добрые люди на ней и сено возят, и за грибами, и в гости большой компанией.

– Ну и встала посреди дороги, дак что? Кардан полетел, эка невидаль. Я её сам слепил, она с норовом, щас за подмогой схожу, – местный Левша чешет в затылке и с надеждой смотрит в небо, – а в магазинах‑то такие тоже продают, но моя лучше.

Подмога в виде сверкающего джипа прибывает быстро, цепляет диво дивное, и они медленно уезжают, потому что «с сеном надо успеть обрядиться, пока наши с хорватами играть не начали».

Солнце лупит, июльский зной, пыль и крики мальчишек с реки. В Карпогорах на крыльце магазина знакомимся с ещё одним футбольным фанатом – Сергеем Германовичем Логиновым.

– Я патриот, и всё равно буду болеть за наших. До последнего. Может, они как Испанию допинают. По пенальтям.

– А если проиграют? Горе?

– Да какое горе? Мы в восьмёрке сильнейших! Даже если и проиграем, всё равно уже немножко победили.

Держать оборону

Ирина Белькова, экскурсовод Карпогорского дома народного творчества, говорит нараспев, показывая «те самые просторы, которыми восторгался Фёдор Абрамов, и бесконечные заливные луга». Мы идём по самой длинной и самой красивой улице Карпогор, бывшей Советской, теперь Фёдора Абрамова и разговариваем о Фёдоре Абрамове и его любимом школьном учителе – Алексее Фёдоровиче Калинцеве, которого арестовали в 1938 году.

Ирина Владимировна цитирует Абрамова наизусть. Не специальным скучающе-снисходительным голосом экскурсовода, а от души:

– Он не шёл, он шествовал по снежному утоптанному тротуару, один-единственный в своём роде – в поскрипывающих на морозе ботинках с галошами, в тёмной фетровой шляпе с приподнятыми полями, в посверкивающем пенсне на красном от стужи лице, и все, кто попадался ему навстречу – пожилые, молодые, мужчины, женщины, – все кланялись ему, а старики даже шапку с головы снимали, и он, всякий раз слегка дотрагиваясь до шляпы рукой в кожаной перчатке, отвечал: «Доброго здоровья! Доброго здоровья!»

К сожалению, могила учителя не сохранилась, но память жива!

Идём дальше, рассматривая коней на крышах – их осталось всего два, обвалившийся резной балкончик, рассыпающееся полотенце на старинном доме и сами трёхсотлетние дома, безжалостно запакованные в пластиковый сайдинг.

Старина прячется, закрывается, уходит в глухую оборону, как наши в матче с испанцами. Выстоит ли?

Хранители давно минувших дней

Ещё одно чудо Карпогор – семейный краеведческо-этнографический музей Виктора и Галины Мёрзлых. Экспонаты Виктору дарят, ни одни не куплен, и все они – из Пинежского района.

Во дворе дома, рядом с ухоженными и тщательно прополотыми грядками – стена в память о крестьянах Пинежья. С графиками и цифрами.

– Девятый век, сельского хозяйства никакого. Живут язычники, лес – охота, река – рыбалка. Одиннадцатый век, земли новгородские, начинаем пахать поля, держать скот. Пятнадцатый век – земли переходят к Московии. Девятнадцатый считается пиком развития сельского хозяйства в России, импортируем всё подряд. Но. Первая мировая, революция, Гражданская, Отечественная, и мужиков всех извели! Скот весь скушали, лошадей угнали. И сельское хозяйство мы толком не могли поднять до 1968 года, пока не стали образовывать совхозы, получать живые денежки, племенной скот, семена. И к 93 году достигли пика. В девятнадцатом веке коровушка доила 715 килограммов молока в год, в 93 году – в среднем по району около трёх тысяч. И вот мы вошли в 21 век. Нам Виктор Мёрзлый. не стыдно, мы на уровне девятого века.

Виктор Васильевич увлечённо и умело косит траву, объясняет устройство плуга, мельничных жерновов и прялок, пропажу Атлантиды и поведение реки Пинеги.

Экспонатов в доме великое множество, а на втором этаже ещё и два ткацких станка стоят. Жена Галина ткёт полотенца, сарафаны, пояса и половики. Про полотенца Виктор Васильевич тоже знает всё.

– Девочка в десять лет садилась за ткацкий станок и училась. Могла объявить, что готова замуж, только после того, как вывесит на стену сорок полотенец. Считайте! Рукотёр, то есть руки вытирать, утиральник для лица, его жена должна подавать. Пять полотенец на рождение ребёнка. Первое: бабка-повитуха пришла, ручки помыть. На второе ребёнка приняли, помыли и третьим вытерли, четвёртое, самое красивое – ребёнка завернуть, там же в доме все сидят, ждут! Ну и последнее – маме помыться. Дальше полотенца на свадьбу, на смерть – когда человек умирает, на нём несут икону. И двенадцать апостольских полотенец, праздников по числу апостолов двенадцать – избу и красный угол украшать. По рисунку определяли предназначение полотенца, и на другой случай оно никогда не использовалось. А если используешь, вся деревня от тебя отвернётся – ты даже не знаешь канонов православной жизни.

А ещё Виктор Мёрзлый рассказывал об утюгах, прялках, шерстистых мамонтах, знатных кукурузоводах, деревянных самоварах и сушёной репе.

Очарованные первобытной дикостью

В Верколу, на День деревни, мы отправились с народным хором. Песни и разговоры тоже были и открытием, и наслаждением.

– Раньше‑то мы как? Толокно заваривали, кашу чёрную ели. Мама тарелку напружит, ямку сделает в каше, масла положит или сметаны. Так едим, мачем хлебом в кашу‑то. А песку‑то мало, а нас десять человек в семье. Сядут все за стол, каждому житника чёрного отломят и горстку песку на стол насыплют – ложечку. И вот сидишь, прямо со стола макаешь и ешь. Малой‑то всех больше давали, а я самая старшая, дак спрошу: «Тата, можно я у Настюхи губы оближу?»

Женщины веселятся, вспоминают всё подряд: «удасливы шаньги» – удачные, пышные, сенокосы, детство и родителей, братьев и сестёр.

– Звать меня Валя Ёлкина, а была Игнашова. А мама – Идея Ивановна, Ида. Мамина мама умерла при родах в сорок первом, перед самой войной. А их осталося семь. И маленький мальчик, который родился. До двух месяцев они поростили, и он умер, а маме четырнадцать лет было, старшая. Она их и воспитала. И я так же. Десять нас было, пять девок, пять парней. Я третья в роду. Идём на речку, я как уточка с утятками. Все купаются, а я сижу, караулю, чтобы никто не утонул. А никто и не полез бы без моего разрешения. Я в пятый класс пошла и пошла в ясли работать. Мама говорит: «Валька, смотри, чужих‑то не колоти там. Только хлопать можно».

Именно эти невероятные женщины украсили главный праздник Верколы – литературный фестиваль «А в Пекашино ставят стога…». Под Абрамовским угором они косили, стоговали, ворошили, делали из сена коней. И пели. Чистые голоса, гармонь, запах свежескошенной травы, хороводы. Восторг и полёт. В самой красивой деревне России.

У Татьяниной избы неожиданно разговорились с гостями, двумя подругами – Верой и Машей. На лингвистические темы. А место здесь особенное – только о таком и разговаривать.

– Мы туристы свободного полёта. В Верколе первый раз. По деревне походили, в музей Абрамова зашли, на его могилку, на угор. Нашли дом с конём. Были на вручении знака самой красивой деревни. Знаете, что самое странное? Как Абрамов‑то писал? Очарование первобытной дикости, край родникового слова, так? А вдруг – «церемония инаугурации деревни Веркола в качестве члена ассоциации»! «Хартия», «инаугурация» – самые родниковые слова? – Подруги хохочут. – Вот женщины из хора чудесные. До слёз. И место удивительное. В монастырь уйти хочется.

Дёрнуть за верёвочку

Монастырь Артемия Веркольского – через реку Пинегу. Перевозит туда всех желающих монастырский трудник – такое у него послушание. А встреча у лодочки с человеком, который много лет занимается историей монастыря, изучает архивы, да ещё и умеет увлекательно об этом рассказывать, уже никого не удивляет. Михаил Бронский первый раз приехал на Пинегу двенадцать лет назад, и, как он считает, при очень необычных обстоятельствах:

– Родом я из Шенкурска и занимался в архиве поисками материалов по преподобному Варлааму Важскому. Их очень мало, потому что это пятнадцатый век. Но зато мне всё время попадались документы по Артемию Веркольскому. Я их откладывал – зачем мне Веркольский монастырь? Работал я тогда в воскресной епархиальной школе, и задача была – печь пироги и всех чаем поить. 6 июля – на день памяти отрока Артемия – приехали паломники. И там был такой Николай Владимирович, он за мной ходил и говорил: «А ведь Артемий Веркольский не последний святой у Бога». И так продолжалось два дня. Я всё думал – что вы ко мне привязались‑то? А потом началась какая‑то маята – надо туда попасть! Как? Денег нет, как добираться до этой Верколы, знать не знаю.

12 июля, на Петра и Павла, оказалось, что владыка Тихон со всей воскресной школой, архиерейским хором едет на Пинегу. Он меня и взял с собой.

Три дня мы были в монастыре. Остаётся ночь перед отъездом, ложусь спать. И не могу. Оделся, сходил до реки. Смотрю в окно – три часа, ночь глубокая, возле собора – мужчина и две женщины. Я бегом подрясник надел – и туда, здравствуйте, вы что‑то интересное рассказываете? Тётки тут же пропали, потому что ночью по монастырю бродить нельзя. Мужик осторожненько – а что вы хотели? Я ему – про Варлаама Важского, про то, что работаю в архиве. Хорошо, говорит, идём. И приводит к фундаменту часовни. Накануне приезда владыки, говорит, откопал эту часовню. Заходим в центр фундамента, и вдруг появляется Часовня Артемия Веркольского. ощущение присутствия, ну как сказать – святыни.

Ладно, наверное, я сам себе напридумывал. Мужика прошу – зайди и выйди. Он говорит, как будто покалывание какое‑то в ногах. Ну, значит, не один я такой.

В поезде мы владыке Тихону всё рассказали. А с нами ехал ещё батюшка, которого там рукоположили. И он говорит: «В первый день, когда я стал священником, на фундаменте этой часовни прочёл иерейское правило. И почувствовал какую‑то силу».

Взгляд у владыки стал пронизывающий, понимающий. И он говорит: «Так, надо выяснить, что за часовня была. Кто у нас в архиве работает? А, ты. Вот тебе благословение, узнавай».

И через две недели у нас был подробный, полный материал не только о том, что это за часовня, но и что там, предположительно, находится рака, в которой лежали мощи праведного отрока.

И кроме этого, есть версия о том, где находятся сами мощи. Причём очень убедительная версия, обоснованная. С точки зрения документов, а не нашего желания. Предположительно – под большим собором монастыря. Его, кстати, освящал батюшка Иоанн Кронштадтский. А в 1917 году монахи, понимая, что будет в стране, мощи спрятали. 20 декабря 1918 года рака Артемия Веркольского была вскрыта отрядом Красной армии, но мощей они не нашли. Когда ты сюда попадаешь, появляется странное ощущение – как будто дореволюционный мир где‑то рядом. Красноармейцы прошли, но до конца его не разрушили.

Переправляясь по реке обратно в деревню, мы рассуждали: вот и в Карпогорах такое же ощущение. Кто знает, может, остаётся, как в сказке, дёрнуть за верёвочку, дверь и откроется?

Сказка про коника

В Архангельск нас провожала хозяйка гостевого дома Татьяна Седунова. И кормили многочисленных гостей в Татьяниной избе солёными груздями, квашеной капустой, молодой картошкой, свежепросольными огурцами с чесноком и укропом. Когда на стол поставили глиняные латки с рулетом из лосятины под брусничным соусом, вегетарианцы сменили ориентацию. На умопомрачительный запах прибежала кошка Сонька. Она была единственной, кто отказался от домашней черёмуховой наливки.

А Татьяна Николаевна на прощанье прочла-пропела сказку про коня Карьку, который потерялся, а потом нашёлся. И забрался на крышу. И в доме всё на лад пошло. И люди поняли, раз конь на крыше, значит, добро в дом. И тоже стали затаскивать коников себе на крышу. И выросли целые улицы домов с конями. И люди стали в гости приезжать, вот и вы тоже к нам приехали. Ну, правда же?

Нашли ошибку? Выделите текст, нажмите ctrl+enter и отправьте ее нам.
Ирина ЖУРАВЛЁВА. Фото автора и Николая Выморкова