После случившегося на Кегострове подумалось – а ведь мы как‑то подзабыли о том, что там базировался авиаотряд. И что у него есть поистине героическое прошлое, которое тесно связано с настоящим.
Мы пригласили в редакцию Геннадия Петровича Нуштаева – он пилот-вертолётчик с почти тридцатилетним стажем. Работал командиром МИ‑1, МИ-8 и самого современного – МИ‑26. Среди других наград имеет орден Мужества за ликвидацию Чернобыльской аварии. Мастер спорта по вертолётному спорту. Но главное – он полярный пилот.
– Геннадий Петрович, сегодня хотелось бы вспомнить ваших товарищей, которые покоятся на Кегостровском кладбище. Вечная им память! И ничего с этой памятью никакие вандалы не сделают. И всё же мы должны эту память поддерживать, ведь у нас есть великая история. И не только дальняя, но и ближняя.
– Совершенно согласен с вами. Чтобы то, что произошло на Кегострове, больше не повторилось никогда и нигде.
– Вы большую часть своей трудовой жизни проработали именно на Кегострове. И летали только на вертолёте. Здесь есть какие‑то особенности?
– Мы, вертолётчики, отличаемся от лётчиков тем, что у нас больше прав и больше обязанностей. Улетели на задание – и работаем сами по себе.
– То есть все решения надо принимать самому, а на помощь могут прийти нескоро?
– Бывает, что разбившийся экипаж находят и годы спустя. К примеру, экипаж Володи Хаустова в 1974 году летел в Тюмень, вертолёт был загружён капитально. Шли через ущелье, вероятнее всего случилось обледенение винта, подняться не могли из‑за перегруза. Их нашли только через несколько лет.
– Экипаж похоронен на Кегострове?
– Да, их похоронили здесь, дома. И тоже установили лопасть МИ-6 – вертолёта, на котором они летали.
– Геннадий Петрович, давайте для наглядности вспомним хотя бы несколько эпизодов и из вашей работы. Вы ведь работали в Чернобыле в самый пик аварии…
– Тогда в Чернобыль отправили всех пилотов первого класса со всего Союза, и из нашего отряда – в том числе Анатолия Сергеевича Михайлова, ныне заслуженного пилота Российской Федерации.
– Вы тогда понимали опасность?
– Ничего мы тогда не понимали, ничего не боялись.
– По телевизору показывали, как над самим дымящимся жерлом зависали вертолёты – именно их пилоты получили самые большие дозы радиации. Вы тоже летали над разрушенным реактором?
– Да, видели, как всё там разворочено. Ещё раз подчеркну – мы же не осознавали опасности. Однажды высадили пожарных. Нам сказали, что радиация такая, что забрать их надо минут через 15. Ну мы и сели в районе атомной электростанции, стали их ждать – там была вертолётная площадка. Проходит и 15, и 20 минут, и полчаса – мы сидим. Кто‑то курит. Нам выдали респираторы, но в них неудобно выходить на связь. Все их поснимали. Вертолёты то взлетают, то садятся – пыль столбом, мы её глотаем.
– Как сложилась судьба ваших товарищей?
– Кто‑то ушёл быстро. А меня полураспад ещё не настиг…
– И пусть он вас не настигнет вообще! У вас же счастливая лётная судьба, хотя работали в самых суровых условиях. К примеру, на Новой Земле. Вспомните, как это было.
– Когда там начали работать атомщики, первыми туда полетели военные пилоты. Но за шесть минут разложили три вертолёта…
– Что значит – «разложили»?
– Разбили. Везли научных работников, офицерских жён. Потеряли пространственное положение и упали. К счастью, шли на малой высоте. Повезло – не загорелись, в общем, родились в рубашках. А там условия особенные – такие завихрения между Карским и Баренцевым морями…
Взяли они потом пилота из Нарьян-Мара. Он сразу упал, разбил вертолёт. Хорошо, задержался на склоне горы, не понесло вниз, тоже все живы. А потом они обратились к нам, потому что мы – полярные лётчики.
– В каком году это было?
– На Новой Земле я работал в 1977–1978 годах. Там ситуация такая – как в фильме «Седьмое небо» – шахтёры бурят в скале отверстие, потом туда устанавливают заряд. Мы с Маточкина Шара доставляли рельсы, трубопроводы и всё, что было необходимо. Штольня находилась за рекой. Через реку установлена понтонная переправа. По ней машины ездили. На машине в штольню отправились и учёные-атомщики. А командир части, полковник Олег Михайлович – вот фамилию сейчас не вспомню, говорит мне: «Геннадий Петрович, чувствую, беда какая‑то с учёными случилась. Слетали бы, посмотрели…»
– Был какой‑то сигнал от них, что он вас послал их спасать?
– Нет, никакого сигнала не было. У него возникло само собой ощущение, что учёные попали в беду. А как раз погода была плохая – сильная турбулентность. Военные не полетели – у них опыта было мало. А мы решили сделать разведывательный полёт. Трясло очень сильно, долетели мы, вижу – всё в порядке, машина едет себе. И мы дальше полетели.
– То есть полковник напрасно волновался?
– А когда развернулись, смотрим, а моста нету! Машину тащит вниз по реке, а река горная, хорошо, их не перевернуло, они бы сразу погибли. Надо было быстро принимать решение. Экипаж у нас был слетанный. Это имеет очень большое значение. Говорю – заходим и забираем всех с первого раза. Второго не будет. Машина накрыта тентом, учёные уже поднялись на него, машут нам. А там такие атомщики были! Лавёров…
– Сам академик Лавёров?!
– Тогда нам так сказали, но позже это не подтвердили. Так что, может, его и не было.
– Он же засекреченный, кто бы вам это подтвердил.
– А вот знаменитый академик физик-ядерщик Лев Феоктистов, Герой Соцтруда, точно там был.
– Как же вы их снимали – их ведь могло просто сдуть – держаться на тенте не за что.
– Поэтому я спустился прямо над ними, потом сдвинулся влево, прижался прямо к брезенту. Открыли дверь, поставили стремянку, и они прошли. Им руку подавали и затаскивали внутрь. У нас на всё ушло полторы – две минуты.
– Сколько человек спасли?
– 13 человек.
– Если фильм снять, ещё и каскадёров таких не найдёшь.
– Но это ещё не всё. Машина к тому времени была уже по капот в воде и быстро погружалась. А в кабине сидит солдат и отказывается её покинуть.
– Что значит – отказывается? Дверь заклинило?
– Нет. Он сказал, что без приказа командира части не может покинуть место службы.
– Как в рассказе «Честное слово» про мальчика на посту…
– Я говорю бортмеханику – скажу, что командир здесь, на борту, и передаёт приказ – оставить машину! Только после этого он полез на тент – весь мокрый, его тоже забрали.
– А сколько времени учёные провели на верху машины?
– Где‑то 7–10 минут. Машину за это время уже протащило метров пятьдесят вниз.
– А вы оказались в нужном месте в нужное время. Представляю, как был счастлив полковник Олег Михайлович. Вот уж у него чутьё…
– Все были счастливы. Такой грандиозный праздник устроили. А полковник говорит: «Если бы вы были военные, всех бы к званию Героя Советского Союза представил».
– Но вы не военные и это была ваша обыденная работа, за которую вас никак не наградили. Обыденная, но очень опасная. У вас никогда не возникало перед полётом какого‑то предчувствия, как у того полковника?
– Никогда! У меня 12 тысяч часов безаварийного налёта. Но бывало, что работал и на пределах своих возможностей. Было, что утром проснусь – и всего трясёт от мысли, что могло бы случиться… А работали мы в разных сложных условиях, в том числе, во время паводков – у меня есть медаль «За спасение утопающих». Выполняли рейсы санавиации – нас могли ночью поднять, сколько раз я тоже уходил из театра. Телефон санавиации помню до сих пор и, видимо, уже не забуду – 75602.
– У вас есть традиция, каким образом поминать своих ушедших товарищей?
– Всех ушедших – и погибших, и умерших – мы вспоминаем 30 июня. В этот день обязательно ходим на Кегостров, на их могилы.
– Почему именно в этот день?
– В этот день в 1977 году произошла страшная авария – столкнулись два вертолёта в Варандее. Экипаж Анатолия Строкача погиб, всех похоронили на Кегострове.
– Давайте ещё вспомним хотя бы некоторых ваших товарищей, которые там покоятся.
– Афанасьев Алексей Алексеевич. Орденоносец, мой первый учитель, здесь, в Архангельске. Был командиром эскадрильи.
Плохих Виктор Павлович, командир эскадрильи, командир авиаотряда. Тараканов Леонид Васильевич – именно он пригнал первый вертолёт МИ-8 в Архангельск. Вот такие люди. И их хоронили с особыми почестями. Одна из них – это как раз устанавливали вертолётные винты.
– А откуда идёт эта традиция?
– Вся наша жизнь связана с винтами – на них она и держится, когда мы в полёте. И большая честь, когда винт устанавливается и после ухода из жизни.
– Где берут винты?
– Это бывает не всегда просто. Очень помогает нам Юрий Егорович Давыдов, генеральный директор Второго авиаотряда. Сейчас надо перезахоронить пилота вертолёта, погибшего в Афганистане – вертолётчики там много людей спасли, их очень уважали. Мы обратились к Юрию Егоровичу. Он сказал, что пока у них ничего нет, надо обращаться в Ленинград, на ремонтный завод, а потом они помогут доставить.
– Сколько, оказывается, надо усилий, чтобы добыть и установить этот памятный знак…
– Да, а какие‑то подлые люди взяли и эту память выворотили. При том они организованные – кощунство сделали своим бизнесом. Мы постараемся всё восстановить, тоже рассчитываем на поддержку Юрия Егоровича, который своих никогда не бросает. Кстати, сейчас на Северо-Западе нет такого крупного вертолётного отряда, как наш авиаотряд. В Сыктывкаре – развалился, в Ухте – развалился, в Печоре – развалился, в Воркуте – развалился. А у нас в отряде – десять заслуженных пилотов России! Работают они и на Крайнем Севере, и в Африке.
– Традиции, видимо, тоже имеют значение, без них не было бы и сегодняшних успехов.
– Конечно, всё взаимосвязано. Мы будем хранить память о наших товарищах. И надеемся, что справедливость восторжествует – те, кто осквернил их могилы, будут найдены и понесут наказание.
