Как понять особого ребёнка

В Архангельске на базе института открытого образования проходят не совсем обычные занятия – тренинги для педагогов по пониманию инвалидности.

В марте такие уроки начнут проводить и в школах Архангельска. Особенность занятий в том, что лекторами-мотиваторами для школьников выступят студенты САФУ, которые сами имеют инвалидность.

Татьяна Седовина.– Мы работаем в нескольких направлениях, – рассказывает Татьяна Седовина, председатель областной организации по защите прав детей и подростков с недостатками в умственном и физическом развитии «Забота». – Инициаторы проекта – московская региональная общественная организация «Перспектива», исполнителем проекта в Архангельске является региональное отделение Всероссийского общества глухих. Цель наших уроков – помочь учителям психологически принять идею инклюзивного образования. Потому что информации не хватает. И часто педагоги даже не до конца понимают, а кто это, вообще, человек с инвалидностью?

– То есть одна из задач проекта – научить самих учителей?

– Да. Мы не только рассказываем об особенностях инвалидности, но и показываем на практике то, что может испытывать особый ребёнок в повседневной жизни. Например, элементарные навыки – как застегнуть пуговицу, если нарушена моторика рук. Как ориентироваться в пространстве, если глаза не видят.

Но, безусловно, есть вещи, которые нельзя продемонстрировать. Аутизм, синдром Дауна. Что за мир вокруг таких детей? Занятия проводим не только для учителей Архангельска, но и для педагогов из области.

– Информация, полученная на тренингах – она стала «откровением» для кого‑нибудь из учителей?

– К сожалению, даже педагоги коррекционных школ и детских садов не всегда понимают, как правильно общаться с особыми детьми. Самая распространённая ошибка – гиперопека, которая тормозит развитие ребёнка и не даёт ему возможности проявить самостоятельность.

Конечно, опасения по поводу того, как учителя воспримут тренинги, были. Нужно ли им это? Но оказалось, что мы попали в цель – педагоги в очередь выстраивались, чтобы задать свои вопросы. И в анкетах обратной связи отмечали: «Как здорово, что тренинг проводит мама особого ребёнка…» У меня ведь родительский стаж – тридцать лет. Я – мама ребёнка с синдромом Дауна. А например, для многих природа людей с ментальными нарушениями абсолютно непонятна. Как подойти к такому ученику, как его заинтересовать? Тренинг позволяет смоделировать ситуацию, с которой педагоги могут столкнуться в реальной жизни.

– Много ли в Архангельской области школ, садиков, которые уже используют в работе инклюзивную модель?

– Не так много, к сожалению. Инклюзия – вещь, о которой мы пока больше говорим, она ещё только приходит.

– Тогда какой вопрос вам чаще всего задают на тренингах?

– О личном родительском опыте. Ребёнок с инвалидностью – самый обычный ребёнок, но он видит мир чуть по‑другому. Это открытые дети, которые могут помочь тому, кто их окружает, лучше понять самого себя. Я, например, часто рассказываю, что главное в работе с особыми детьми – терпение. Не надо их торопить, так как процесс обработки информации происходит у них в «другом режиме». Это как интернет, который медленнее работает.

– Иногда можно услышать: «Мы берём в класс ребёнка с инвалидностью, чтобы воспитывать доброту у остальных учеников».

– Это псевдогуманизм. И изначально неправильный посыл. Нельзя использовать одного человека ради того, чтобы воспитывать другого.

– Но инклюзия предполагает именно совместное обучение. Вашему сыну Антону сейчас тридцать лет. В какой школе он учился?

– В коррекционной.

– А вы хотели бы, чтобы это была обычная школа?

– Скажу так, я не в восторге, что мой сын учился в специальной школе. Но и общеобразовательная школа в том виде, в каком она была – я не хотела, чтобы он там учился. Говорю так, потому что уже тогда видела школы, где инклюзия, действительно, существовала. К сожалению, речь не о России. Это было в Норвегии.

– Ну, Норвегия… Там есть ученики, которые приезжают в класс подключёнными к аппаратам искусственной вентиляции лёгких. И это никого не шокирует.

– Да. Однажды я сама видела такого ученика. Его привезли, когда мы были в школе в качестве гостей. У мамы взяли коляску, ребёнка переложили на специальный матрас… А я долго не могла понять, что, вообще, происходит. По меркам России этот мальчик, который способен только моргать глазами, должен находиться дома, в больнице, но не в школе. И я задала свой наивный вопрос: «А для чего ему школа?»

– И вас не поняли.

– Не поняли. Мне ответили: «Это же очевидно – он общается со сверстниками…»

Там, в Норвегии, я впервые услышала и фразу о себе: «Не понимаем, что она расстраивается? У её сына всего лишь синдром Дауна». Поэтому если бы наши школы имели такую же подготовку педагогов, такие же условия, то я была бы обеими руками за то, чтобы сын учился там.

Тем более, опыт общения с «обычными» детьми – термин некорректный, но мы им пользуемся в повседневной жизни – у Антона больше положительный, чем отрицательный.

Есть и другой момент, я, может быть, скажу сейчас крамольную вещь, но для особого ребёнка учебные знания не так важны, как опыт социализации, который он получает в школе. Но когда в классе сидят 35 учеников и один учитель, то пользы, наверное, особому ребёнку будет немного. Необходимо сопровождение, тьюторы.

– Всё упирается в финансы?

– Да. Но ситуация всё равно меняется. Сейчас, например, в Архангельской области проходит конкурс инклюзивных практик. И меня буквально вдохновила одна из работ, в которой рассказывается об уникальном опыте сельской школы Устьянского района. Там у ребёнка с аутизмом есть тьютор, который с ним уже около четырёх лет.

– Но подготовка учителей – это лишь часть проекта?

– Да. Другая часть – подготовка детей в классе. Мировая практика показывает, что лет до 11–12 лет дети очень хорошо существуют рядом друг с другом – спокойно принимают тех, кто не похож на них. И даже если потом их интересы начинают расходиться, то привычка быть рядом – сохраняется.

– Объяснить пятикласснику, что есть ровесники, которые такие же, как он, но имеют особенности в развитии – сложно или просто?

– Дети хорошо воспринимают игру-имитацию. Но теряются, замыкаются, когда начинается разговор с лектором. И студентов-волонтёров, которых мы сейчас готовим для работы в классах, я предупреждаю заранее: «Не ждите, что будет лес рук».

– Все ваши мотиваторы имеют инвалидность?

– Да. Для них работа с детьми – это тоже такое испытание собственных возможностей. Инклюзия потому и важна, что мы учимся друг у друга.

– Решиться на то, чтобы стать мотиватором, наверное, психологически непросто?

– Это очень трудно. Я говорю ребятам: «У нас есть счастье быть другими. А значит, нам есть чем поделиться. Но делиться надо с радостью». Я сама прошла через это. Когда родился Антон, мы с мужем тоже немного закрылись. Даже со старшим сыном не могли ничего обсуждать. Но затем поняли – необходимо говорить открыто. И постепенно всё встало на свои места.

– Другими словами, надо избавиться от внутренних барьеров?

– Да. Со студентами мы именно об этом и говорим. Большинство барьеров – не физические. Основные барьеры – в головах.Чтобы начать кому‑то рассказывать о себе, надо в первую очередь самому принять себя. В подборе волонтёров мы, кстати, не ограничиваемся рамками университета. Если и другие молодые люди, имеющие инвалидность, захотят стать мотиваторами – мы открыты и ждём всех.