В первые дни войны управляющий делами Московской Патриархии митрополит Московский Сергий (Страгородский) обратился с посланиями к пастве, содержащими призыв к христианам сплотиться в деле защиты Отечества. Очень быстро это послание распространилось среди верующих СССР в виде многочисленных машинописных копий.
Об этих малоизвестных страницах нашего прошлого мы и поговорим со специалистом по советскому периоду в истории Русской православной церкви, известным историком и коллекционером Дмитрием Ивановым.
– Дмитрий Викторович, вообще возможно как-то измерить вклад Церкви в дело общей Победы?
– Конечно, на войне основными аргументами являются сильная армия и оружие. Но очевидно и то, что многое в грядущей победе над врагом зависело от настроения армии и народа. И здесь мы в состоянии увидеть множество свидетельств присутствия у людей некой внутренней религиозности, которая, пусть и не проявляясь во внешних формах публичного исповедования или соблюдения обрядности, тем не менее никуда не исчезла и после революции 1917 года.
С первых дней войны эта «народная вера» все отчетливей проявляется: многие призываемые на фронт крестились; бойцы имели при себе крестики, ладанки, иконки и рукописные молитвенники; те немногочисленные, но еще остававшиеся открытыми храмы наполнялись молящимися и тоннами поминальных записок о здравии и упокоении...
С началом войны Церковь вновь вернула себе ранее отнятое право – открыто говорить с верующими. Но к этому праву прилагалась и тяжкая обязанность – полностью разделить с народом все его беды и лишения.
– А так ли, на ваш взгляд, верна расхожая, по своей сути, фраза «на войне атеистов не бывает»?
– Знаете, я думаю, сложно принять решение идти на смерть и думать при этом, что твоя возможная гибель – всего лишь очередная жертва для «пользы общества» и ничего более. При этом человек в состоянии понимать, что смерть на войне не всегда мгновенная, она может быть мучительной, страшной. И когда речь идет о сотнях тысяч убитых, твой личный подвиг и твоя жертва как бы растворяются в этой массе, обезличиваются и становятся всего лишь цифрой в графе с очередными «боевыми потерями».
– Но как христианину возможно сочетать войну и заповедь «не убий»?
– В православной традиции содержится мысль о долге христианина в части защиты Отечества от врагов, и воинская служба является здесь священной обязанностью.
– Вам не кажется символичным то, что на Соловках создали в годы войны школу юнг?
– Я определенно не стал бы проводить какие-то духовные параллели. Дело в том, что подобные школы юнг открывались во многих местах. И создавались они с одной целью – вырастить из мальчиков офицеров, кадровых военных, в которых остро нуждались армия и флот. Вообще, кадровая армия – это основа любой военной кампании, а у нас огромное количество командиров были репрессированы перед войной, а еще часть погибли в первые месяцы войны.
Эти мальчишки были призваны стать неким заделом на будущее. По воспоминаниям самих участников войны, подростков-юнгашей всячески оберегали от прямого участия в боевых действиях, но многие из них погибли, так как война не различает молодых и старых. То, что Соловецкая школа находилась на некотором расстоянии от основных военных трасс, а не в Мурманске, который постоянно подвергался бомбардировкам, и было решающим обстоятельством при выборе места расположения.
И еще следует понимать, что этих парней не пытались воспитать безжалостными бойцами, мстителями-диверсантами, этакими «машинами для убийства», как, например, выпускников школы имени Адольфа Гитлера в Гемфурте. Это видно хотя бы по тому, что почти все бывшие юнги после войны без особенных проблем смогли адаптироваться к условиям мирной жизни, получить гражданские профессии, а это в первую очередь заслуга их педагогов.
– В Соловецком лагере отбывали наказание и священники, которых потом отпустили. А во время оккупации они служили в открывшихся храмах. И этих священников обвиняли в сотрудничестве с врагом. На это были хоть какие-то основания?
– Оккупационные власти разрешали функционирование ранее закрытых большевиками православных приходов. Однако это вовсе не означает, что христиане там поддерживали врага. Многие годы я собирал свидетельства тех лет.
В моей коллекции есть рукопись заключенного Соловецкого лагеря особого назначения протоиерея Павла Дмитриевича Чехранова, который отбывал здесь наказание в 20-е годы. Во время войны он оказался в оккупации. Он пишет: «В 1941 году все мои сыновья были призваны в РККА, а уже в 1942-м Ростов заняли немцы. Еще не разрушенные церкви вновь открылись... появившиеся вместе с оккупантами неизвестные священнослужители предложили мне совершить молебен «во славу германских сил – освободителей от большевизма, и лично Адольфа Гитлера», я категорически отказался, сказав, что три моих сына сражаются за Родину и я никогда не стану молиться за их врагов...»
Аналогичную позицию исповедовали большинство духовенства и верующих на оккупированных немцами территориях.
– Вы сказали, что отец Павел отсидел в соловецких лагерях. Как могли священники и миряне, обиженные советской властью, поддерживать своих гонителей?
– В свое время постоянно задавался этим вопросом. Изучая документы, общаясь с очевидцами, я пришел к выводу, что это удивительное поколение людей не копило обиды и не мстило обидчикам. У них было совершенно иное отношение к жизни. Все плохое и хорошее в равной степени они воспринимали как этапы некоего испытания, призванного подготовить их к Вечности. И в этом смысле их главной задачей было следовать данному Богу обещанию – сохранить добрую совесть.
