Собираясь на встречу с митрополитом Даниилом, я, человек невоцерковлённый, думал, что разговор у нас зайдёт о вещах исключительно метафизических и пройдёт он в антураже классического церковного убранства.
Однако беседа прошла в совершенно другой атмосфере, сочетающей в себе спартанский стиль современного офиса, золотое обрамление икон, портрет императора Николая и логотип Apple на компьютере. А говорили о московских пробках, культурной деградации, удобстве мессенджеров и уместности шутки в служении Богу.
Владыка встретил нас в своём кабинете. Встретил по‑простому, крепко пожав руку и усадив за обычный офисный стол. Манера говорить у митрополита Даниила особая. Он улыбается, шутит, но взгляд острый, требовательный.
– В одном из своих интервью вы отметили, что переезжая из Сахалина в Архангельскую область, не взяли с собой ни одного священнослужителя. С чем связан упор на местной команде?
– Сахалин – это особый форпост, граница. И туда собирать священнослужителей приходилось буквально по крупицам. Священнослужители с Сахалина и отсюда, из Архангельска, могут легко служить в центральной полосе России. А вот из центральной полосы, из Москвы, далеко не все, единицы, способны служить здесь у нас. Собираясь в Архангельск, я сказал: отцы, не обижайтесь, никого не возьму. Не могу. Служите верой и правдой. Там они в большинстве своём приезжие. Климат трудный. И чтобы эту ротацию приостановить, я попросил их ещё побыть, послужить и медленнее передвигаться. Если сразу многие уйдут – некем будет заменить.
Я приехал в Архангельск и увидел, что здесь ситуация, как и на Сахалине. Много приезжих. И понятно, что многие из них хотят домой. Я всем говорю: побудьте немножко и ступайте. Но те батюшки, которых я здесь встретил – я почувствовал в них огромную поддержку и силу. У нас сформировалась команда, тесное общение, возникла правильная модель жизнедеятельности епархии. А правильная модель – это соборность, церковный совет. Есть сопричастность, батюшки чувствуют себя вовлечёнными в процесс.
– Как говорит Игорь Анатольевич, соработники.
– Да, у нас это называется синергия. Именно так и живём. Вот чем мы отличаемся от армии. Ротация есть, но она не обязательная, не каждые пять лет. А так – мы воинство Христово со своей дисциплиной, присягой и строгими порядками.
– Сахалин достаточно суровая земля, Архангельская область тоже не отличается благоприятным климатом. Вот эта тяга к территориям, которые определённым вызовом являются и для здоровья, и для духа, она с чем у вас связана?
– Знаете, здесь чище воздух. Вот приезжаю в Москву и начинаю жалеть москвичей. Думаю, Господи, они же мученики. Им тут завидует местная молодёжь и мечтает, как поехать в Москву, вот бы жить там, работать, иметь квартиру. Я оттуда приезжаю, как выжатый лимон. Там нет свободного времени, безумный ритм, дороги, пробки. Всё это изматывает и высасывает силы. Одним из показателей является то, что москвичи меньше готовят продуктов своими руками. Всё покупное. А здесь мы свободны. Здесь медленная жизнь, меньше расстройств, стрессов, меньше интриг. И жизнь здесь более правильная. Вот мы каждый раз утром просим Бога: «избави меня Господи от дьявольского поспешения». То есть плохо, когда человек искусственно спешит. Да, человек не должен быть резиной, тянучкой…
– Северян называют замороженными.
– Замороженными, да. Но когда человек искусственно себя подгоняет – это неправильно, а тем более в наших климатических условиях. Здесь люди живут не по принципу «семь раз отмерь», а по принципу «семьдесят раз». И один раз отрезают. Вот это нравится мне в северянах. Едешь по нашим деревням – Суре, Верколе… Встречаешь разных людей, слушаешь говор своеобразный, но такой красивый…
– Часто ездите?
– Приходится ездить, посещать приходы, храмы. Причём везде есть отличия. Вроде бы какие? Вот там окраина и здесь окраина, хотя правильнее говорить: начало земли русской. Здесь она начинается. Так же как на Сахалине – там мы просыпаемся первыми, у нас солнце встаёт у первых. Так же и здесь, здесь русская земля начинается. На Севере дольше растёт дерево, да, но оно крепче и ценнее, чем на юге.
– Сейчас Южно-Сахалинской епархией управляет Ваш родной брат. Вы поддерживаете связь? Обмениваетесь опытом?
– Конечно, поддерживаем связь, и я туда приезжаю, не так часто, как хотелось бы. Последний раз был в сентябре. Это наше единство – территориально мы далеко, а сердцем близко. Они смотрят наш сайт, следят за жизнью нашей епархии. И говорят: для нас теперь Архангельск стал родным. Я чувствую сердцем их молитвы, их помощь, вот это нас объединяет.
– Насколько активно вы следите за светской жизнью и за реакцией северян на деятельность церкви?
– Стараюсь по возможности следить. Но не всё успеваю. Поэтому есть помощники, люди, которые видят и рассказывают. Если ты начнёшь погружаться во всё это до мелочей, ты что‑то упустишь, причём важное. Всегда нужно расставлять приоритеты – есть главное, но есть и второстепенное. Как сейчас говорят: ты сначала свою работу в офисе выполни, а игры на компьютере будут потом. Моя работа во многом состоит из общения. Я лучше потрачу время, чтобы выслушать человека, потому что самое дорогое – это общение. Личный контакт. В интернете тоже общение, но там оно часто неправильное. Ты не знаешь, кто перед тобой, что его на самом деле гложет. В этом есть определённое лукавство. Я люблю говорить с человеком, когда ему смотришь в глаза, когда есть контакт… ничто не может заменить личного общения!
– Этим летом в Архангельском музее ИЗО открылась выставка обнажённой натуры, были достаточно радикальные комментарии со стороны общественности, у церкви своя позиция, у министерства культуры – своя. Должны ли священнослужители так вмешиваться в светскую жизнь?
– Дело в том, что мы в эту дискуссию официально не вступали. Своё мнение высказал один священнослужитель. Мы все живём внутри культуры, но я понимаю культуру так, как понимал её Аристотель. А он говорил, что культура должна возвышать человека, воспитывать в нём добродетели, чувство меры и красоты. Иначе что получается: если я, например, публично употребляю матерные выражения и говорю при этом, что мат – это неотъемлемая часть русской культуры, то теперь я высококультурный человек? А те, кто мне запрещают материться – уже люди некультурные? На мой взгляд, есть несовместимые вещи. И произведения культуры несовместимы с кощунством и с оскорблением. Нельзя высмеивать то, что свято для людей. Нельзя издеваться над верой. Это лишь взрывает и раскалывает общество.
– Недавно в Холмогорском районе разгорелся скандал. Там отреставрировали часовню сайдингом, пытаясь спасти от разрушения, а людей чуть не привлекли к ответственности за нанесение ущерба памятнику культуры…
– Когда‑то давным-давно люди в Холмогорском крае построили часовню. А потом вдруг пришли другие люди и сказали, что эта часовня принадлежит теперь и им тоже как памятник. Мол, вы за ней ухаживаете, а мы будем поддерживать состояние объекта культурного наследия, контролировать. И потом эти контролёры развернулись и ушли. Взяли на себя обязательства, но эти обязательства просто не выполнили. А люди видят, как умирает здание. Что им оставалось делать? Они скинулись, обшили пластиком, защитили от осадков и гниения. И теперь им говорят: вы нарушили закон. Но это антинародно. И очень плохо, что некоторые чиновники этого не понимают.
Я бы этих чиновников привлекал к ответственности за то, что памятник в таком состоянии. Ведь людей, которые там живут, никто не проинструктировал, как необходимо следить за таким объектом. Когда автомобилисту выдают права, он проходит обучение, сдаёт правила дорожного движения. Здесь должно быть то же самое. Ты живёшь рядом с религиозным культурным памятником, значит, должен знать, как за ним ухаживать и следить.
Почему сейчас вновь становятся актуальными поселковые советы? Глава посёлка, староста должен отвечать за порядок. А чиновник должен быть соработником, должен помогать, обучать, подсказывать. Но соработничества у нас нет. Из-за этого всё и разваливается.
– А проблема‑то глобальная, потому что таких объектов по территории области огромное количество.
– Конечно, они умирают… При этом фиксации нет, нет сайта специализированного, нет горячей линии, куда можно было бы обратиться и перечислить памятники и в каком они состоянии: вот с этого упал крест, с этого дверь… чтобы мы знали, что у нас вообще происходит. Это как человек, у которого что‑то нарушилось, сосуд закупорился, а он не знает. Значит, неправильно функционирует организм. Сознание не фиксирует ничего. У нас сейчас так по всей России, разбалансированность в культурном плане.
– Как вы думаете, соберёмся обратно?
– Мы должны хотя бы проявить желание. Да, проявить желание и активность.
– По Архангельску заметно, что есть места, где Церковь является застройщиком и занимается, в том числе, благоустройством территории вокруг. Вот это что – стремление создать вокруг себя красоту или это вклад церкви в общую картинку по городу?
– Вы знаете, Церковь – это прежде всего общество людей, наше общество. Всё, что мы вместе строим – это некие оазисы более глубокого, сердечного отношения к нашей земле. Это наш город, и преображение в нём происходит не сразу, а постепенно. И люди, замечая изменения, начинают помогать. На самом деле ведь у нас замечательные люди, которые хотят помочь, но не знают как. Их нужно организовать. Вот сейчас все вместе достраиваем новый кафедральный собор – это действительно красота. У нас взгляд замылился, привыкли уже к нему. А вот приехали журналисты из Москвы и искренне восхищаются. Человека со стороны такая красота потрясает.
– Но почему так тяжело и долго идёт строительство?
– Наш регион финансово намного слабее, чем регионы центральной России или такие территории как Ямал. Не так много здесь крупных предприятий и инвесторов. Когда я сюда приехал, я вообще, конечно, очень расстроился, узнав, что остановилось строительство кафедрального собора. Не знал, как быть дальше. Я часто говорю, что похож на того воробья, который весь день сидел на рогу у быка. Бык пахал, воробей сидел, потом, когда бык пришёл в своё стойло, а воробей так же сидит. И бык говорит – как я устал. Тогда воробей ему вторит – как мы устали. Управляет всем Господь, а я Его помощник. Вот, действительно, сила Божия совершается в немощи. Я вижу огромную помощь Божию, и когда мне люди говорят: «Ой, владыка, вы собор строите!» – я отвечаю «Строит Господь, я Ему помогаю». Самое страшное начать говорить: «Я строю». Действительно, это Господь посылает замечательных людей, которые стоят рядом, которые тебе доверились, это важный показатель – доверие, отзывчивость и открытость.
– И всё‑таки когда достроим? Есть уже понимание?
– Я всегда говорю, у нас же нет финансирования. Когда есть финансирование – есть планирование. Хочется, конечно, чтобы в 2018 году мы собор освятили. Но мне нравится английская пословица – хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.
– Существует такой стереотип, что православная церковь – одна из самых консервативных. Это миф?
– Да, это очередной миф. Потому что не изменяется только вероучение.
– Заходя в ваш кабинет, я уже увидел, что вы активно пользуетесь современными техническими устройствами…
– Активно пользуюсь в работе. Кто‑то из знакомых, бывает, говорит: владыка, вы мне пришлите по вотсапу что‑нибудь. Это же невероятно удобно: взял, сфотографировал цитаты из святых отцов, отправил по мобильному, и у человека сердце согревается.
– В соцсетях тоже сидите?
– Нет (смеётся), у меня есть свои соцсети – сердечные. Это когда мы внутренне друг за друга молимся и общаемся. Вот был я в Москве, один человек говорит: владыка, у вас есть выход на московское правительство? Там надо какой‑то вопрос решить. Я говорю – слушай, у меня связи посерьёзнее. Ещё выше. Он говорит: неужели? А я говорю: да, только нужно с этими людьми уметь дружить, общаться. Потому что если не будет между вами диалога, не будет и помощи. Мой знакомый спрашивает: кто же это такие, из Кремля что ли? Отвечаю: нет, это святые угодники Божии. Мы обращаемся к ним с молитвой, а они откликаются на неё. Вот это и есть главные сердечные сети для христианина.
– В начале разговора Вы сказали, что Церковь – это воинство, а значит – дисциплина. Но всё‑таки есть ли место шутке в служении?
– Знаете, самое неприятное, когда во время поста человек не шутит. Уныние – это смертный грех. Уныние граничит с отчаянием, как говорит сейчас молодёжь – с безнадёгой… Поэтому, конечно же, шутка – это неотъемлемая часть жизни христианина. Он должен других подбадривать и заряжать. А если ходишь такой – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга – от тебя все отворачиваются.
Шутки быть должны, но они не должны травмировать человека. Шутовство, сарказм – это одно, а действительно хороший юмор – это совершенно другое.
Прощаясь, уже у порога своего кабинета-офиса владыка рассказал анекдот:
– Утром мать будит сына: «Сынок, пора на службу в церковь». «Мама, я не хочу в такую рань, и там мне как‑то неуютно, все люди на меня смотрят…» – «Нет, сынок, ты должен пойти, ты всё‑таки настоятель этого храма!»
