Дальнее плавание с Краснофлотского рейда

Вышла книга профессора САФУ Эмилии Фесенко «Сын Земли и Океана: этюды о Викторе Конецком»

Те из читающей публики, кого навскидку спрашивают о Викторе Конецком, чаще отвечают заголовками таких его книг, как «Завтрашние заботы», «Путёвые портреты с морским пейзажем», «Никто пути пройденного у нас не отберёт». А знатоки непременно назовут ещё и роман-странствие «За доброй надеждой».

У любителей кино первой на памяти ассоциация: комедия «Полосатый рейс» и морская драма «Путь к причалу», хотя, справедливости ради, Конецкий причастен и к сценариям других фильмов, отмеченных массовым зрителем. Капитан дальнего плавания, прошедший все ступени штурманского ремесла, литератор, киносценарист, публицист, художник – ипостаси Виктора Викторовича Конецкого, пожалуй, самой яркой личности в советской маринистике второй половины ХХ века. Ему и посвятила свою новую работу профессор северодвинского филиала САФУ Эмилия Фесенко. Книга вышла в питерском издательстве «Гангут», озаглавлена «Сын Земли и Океана: этюды о Викторе Конецком». Презентация её состоялась в Архангельске и Северодвинске на прошлой неделе.

Околдован белой ночью

В Северодвинске Виктор Конецкий не был. Ни в годы своей службы на аварийно-спасательных кораблях Северного флота, ни позже – когда после «хрущёвского дембеля» перегонял гражданские судёнышки из Петрозаводска через Беломорск в Архангельск, где всякое лето собирали разношёрстную наяновскую экспедицию для отчаянного прорыва на восток по Севморпути. Но о Северодвинске, как рассказывали мои друзья, гостившие у Конецкого в Ленинграде, писатель знал. И какие корабли сходят с его стапелей – тоже…

Архангельск – другая песня: о нём Виктор Викторович точно никогда не забывал. И немудрено: в 50‑х его первые плавания в Арктику начинались именно от Краснофлотского рейда… И дальнее плодотворное плавание писателя в океане советской литературы, по сути, тоже началось отсюда, ведь повесть «Завтрашние заботы», сделавшая его знаменитым, проистекает как раз из архангельских автобиографичных историй и впечатлений. Можно даже сказать: тот летний город на Двине навсегда околдовал его белой ночью. Соперничать с Конецким в её описании смог затем лишь его друг – истый певец Поморья и кудесник русской словесности московский литератор Юрий Казаков.

Югорский Шар. Берега

Из личного. Как ни покажется кому‑то странным, но литератор Конецкий открылся мне поздно – не в ранней молодости, как у большинства, а в зрелом возрасте, к тому же когда некоторый опыт хождения в Арктику у меня уже был. А шли мы Югорским Шаром: до берегов не больше мили и при редкой видимости и ясности – никаких полутонов! И тогда вспомнилось вдруг из Конецкого: «чёрные, чёрствые берега Югорского Шара». Вот это определение – «чёрные, чёрствые» – просто пронзило, ибо только так, никак по‑иному и не сказать! И дальше, по мере нашего продвижения к проливу Вилькицкого – целое наглядное собрание образов от Конецкого, очень точных и ёмких. Льды у него то злобные, хищные, как волки, то «лежащие в летаргическом сне», «хирургически белые накрахмаленные», а то и «как неухоженные свиньи». А полярные берега у Конецкого бывают «зализанными плавностью ледников» или вздымаются «воплями береговых круч», а бывает, что изъязвлёны «дьявольскими морщинами». Вся же природа Арктики, из которой «выморожено добро», порой напоминала ему «скулы спящего тяжёлым сном сатаны». Столь же изящен на образы Конецкий, когда говорит о кораблях (и особенно ледоколах), как о живых существах, и даже рисует их очеловеченные портреты…

Мастеров художественного слова в «морской» литературе несть числа, но не в обиду другим будь сказано: в прозе Конецкого яснее чувствуешь – его поэтичные строки пропущены через сердце профессионального моряка.

Слагаемые его явления

В книге Фесенко десять глав – и практически в каждой зрима нить – нельзя оценивать творчество Конецкого, не зная его биографии: ужасов блокадного ленинградского бытия, эвакуации в Среднюю Азию, возвращения в истощённый город, который он снова покинул, став уже профессиональным моряком. Эмилия Фесенко верно повествует о том как о важнейшем начале.

А моряком (штурманом) Виктор Конецкий ходил и морями Атлантики, и Тихого океана, бывал в Индийском и в Антарктиде. Таких впечатлений ещё поискать, и не потому ли они затем настойчиво просились текстами на бумагу? Но самой притягательной для писателя всё же стала аура Арктики. И этим от корней своих ленинградец Конецкий особенно дорог нам, северянам.

О героях его книг: здесь широчайший спектр от нелюдимого боцмана Росомахи до гротескно комичного капитана Фомы Фомича. А героев своих писатель всегда брал из жизни и всякий раз писал их портреты не только мастерски, но и с большой любовью.

О юморе Конецкого тоже особая речь. По выражению писателя, в трудных ситуациях он являл «единственное средство против перепутанности и сложности мира». На экране его юмор ярко воплощён в комедиях «Полосатый рейс» и «Тридцать три». В повестях же он своеобразен, но столь же притягателен. При этом автор ещё и самоироничен, что присуще, как правило, людям, умудрённым жизнью.

В целом же, по моему убеждению, нам должно говорить о Викторе Конецком не только как о даровитой и своеобразной личности, а как о явлении в жизни страны, её общества второй половины ХХ века.

Любить взахлёб, а бить наотмашь

С публицистикой Виктора Конецкого наш читатель знаком меньше. Как правило, издавалась она не в книжном варианте, а в периодике, а потому не все могли с ней знакомиться. Хорошо, что Эмилия Фесенко лишний раз напоминает о широком резонансе гражданской позиции Виктора Конецкого и его работе на поприще публицистики… У меня же в этом памятном ряду первыми стоят моменты, когда Виктор Викторович одним из немногих выступил против гонений на Солженицына, а много позже, когда писатель-изгнанник вернулся и Россия бросилась слушать Александра Исаевича, как новоявленного Мессию, Конецкий сохранил трезвость ума и не ударился в слепое почитание. Знаменитым очерком «Россия океанская» он первым решительно возразил Солженицыну, видевшему нашу страну лишь «равнинной и озёрной»…

Многие задавались вопросом: почему у писателя Конецкого «нет дрожи в коленках», откуда столь отчаянная смелость? И соглашались: «в нём сила русских моряков, без которых не прожить государству», «за ним стоял флот».

Вообще, по своему опыту скажу: о Конецком писать и трудно, и легко. Трудно уже потому, что характер у него был сложный, категоричный, не всеми принимаемый: если любил, то взахлёб, если нет, то бил наотмашь. А легко писать о Конецком, видимо, потому, что имеем его одарённые краткостью и ясной мыслью тексты. С последним Эмилия Фесенко, думаю, согласится. Как она сама призналась, свою книгу писала девять месяцев (довольно высокая «скорость». – Прим. О. Х.), поскольку спешила закончить рукопись к 90‑летию Виктора Викторовича. Успела.