29 апреля в драмтеатре академический коллектив впервые исполнит песни автора без литературного и музыкального образования
В репертуаре Северного русского народного хора появились песни коренного пинежанина. Да, «окультуренного» медицинским дипломом и работой в городе. Но – сумевшего стать представителем народа. Как доктору Григорьеву удалось это?
При чём тут нечистая сила?
Лет 30 лет зная Серёгу, в прошлом году обнаружила, как мало я его знаю. Заехал взбудораженный: «Можешь написать, что брендом Голубино хотят сделать Лешего?» Чего ж не мочь? Тем более Григорьев впервые о чём‑то просил. А сам и лечил меня, и сажал мне на даче смородину, размножив её от своих суперплодоносных кустов. И подкармливал картошкой со своего огорода.
В общем, мне тоже хотелось ему сделать приятное. На такие темы я ещё не писала, но тактика‑то одна: набрать факты, выстроить логику и – вперёд! Да не тут‑то было. Чем больше общалась с пинежским землячеством, историками, краеведами, тем больше запутывалась: кто он, этот Леший – дух леса, мужичок-лесовичок или нечисть страшная? Григорьев убеждал: нечисть.
Я не верила. А Сергей не верил, что я чего‑то не понимаю. Его не устроило предложение обозначить обе существующие (в литературе, в фольклоре, в жизни) точки зрения. Он хотел, чтобы я поняла, чем именно он возмущён. Но у меня не получалось. В итоге мы оставили историю с пинежским брендом другим авторам.
А через год дошло: чтобы быть убеждённым противником нечистой силы, надо иметь в роду несколько поколений пинежских предков. Надо проникнуться в детстве святостью Сурского и Веркольского монастырей. Надо оказаться земляком Иоанна Кронштадтского и Фёдора Абрамова. И надо родиться в семье земского доктора. Для Григорьева всё это было просто детством. Для меня – темой. Вот и не потянула.
Наследник территории
Зато история с Лешим сняла вопрос – откуда в нём та самая «русскость», на которую «повелись» заслуженные артистки России и десятки хоров по всей стране. Ответ лежал на поверхности – наследственность. Прописная истина «всё в нас из детства» – о нём.
Григорьев и медицину выбрал вслед за родителями, и поэзию с мелодичностью унаследовал от них же. За 50 лет выступлений с Пинежским хором мама-певунья Мария Владимировна разучила с полтысячи песен. Сын их переслушал, не выходя из дома. Буквально по пол-хора собиралось у них дома в праздники: «Как сядут, да как запоют на несколько голосов!» А отец Анатолий Лукич в юности писал стихи. И, как совсем недавно рассказала его одноклассница, в 1959‑м показал их Фёдору Абрамову, и тот посоветовал парню поступать в Литинститут.
Сам Сергей учился в музыкальной школе по классу баяна. И уже с четвёртого (!) класса по приглашению тогдашнего директора ДК Юрия Летавина выступал с его ансамблем. «В нашем поколении взять пяток аккордов на гитаре и спеть десяток песен мог практически каждый». На танцах исполняли репертуар ВИА 60‑70‑80‑х. Для себя и в концертах пели самого Летавина и, конечно, Высоцкого, Окуджаву, Городницкого, Розенбаума. Григорьева тоже пели. «Первая моя песня была про море. Помню, зима, воскресенье, мать лепит пельмени… Ей первой песню и показал».
Земля как страховка
Но первой и, как мне видится, главной опорой в характере Сергея стали не профессия и не хобби – земля. Не сотки как материальный ресурс, а земля в деревенском её понимании – кормилица.
«Кто родился в селе, с детства, так или иначе, на полях. С годами для меня ничего не изменилось. Весной начинаю обычный цикл сельхозработ. Достаю на рассаду картошку, дней сорок проращиваю на свету, чтоб появились зелёные росточки. В начале мая засаживаю в теплицу огурцы, редис, зелень, свёклу на рассаду… Жена – цветы всякие. Потеплеет – копаю 15 своих грядок – под чеснок, морковь… Обустраиваю два парника – под кабачки и тыкву. Никакой химии, только навоз, ботва, сидераты. Окучиваю, кошу, копаю, собираю».
Похоже, именно Григорьевское сельхозпроизводство сыграло решающую роль в формировании его независимости и самодостаточности. В 90‑е студент мединститута (вручную!) сажал на арендованном гектаре картошку. Пятнадцать тонн сдавал совхозу, – и 13 заработанных тысяч («Волга» стоила 12 000) молодой семье хватало на год.
«Нас в школе приучали к труду. Класс два года брал ставку уборщицы, мыли полы, чтоб заработать на выпускной. На скотных дворах чистили крыши, собирали брусничный лист – по 3,50 за кило. А сегодня детей учат не зарабатывать, а иметь. Парадоксально видеть нищих в деревне. Я один могу обеспечить десять семей, работая на земле только с обеда пятницы по воскресенье. Плюс рыбалка, охота, лес: рыба, мясо, грибы-ягоды всегда свои».
Медицина
В 90‑х Григорьев начинал врачом в Пинеге, по выходным подрабатывал на скорой. Как‑то зимой получил вызов в посёлок Тайга. В хибаре с заколоченными окнами, давно не топленной печью обнаружил пол, устланный (на глубину до полуметра) рваными газетами. Там, по словам соседей, ему и следовало искать тело прибившегося в посёлок мужика. Нашёл – грязного, заросшего, без сознания. Инсульт. Присохшие к ногам валенки им с хирургом пришлось потом срезать с кожей. Спасённый бомж оказался майором запаса, участником Курской битвы.
Сергей с пиететом относится к защитникам Отечества. «Они – правильные люди». А вот отношение к ним государства он никогда для себя объяснить не мог. Тот его пациент прожил недолго. А Григорьев «на недолго» остался в государственной медицине. Она противоречила ему. До такой степени, что три года он вообще не мог писать. Наверное, не стыковалось в нём пинежское представление о жизни с реальным устройством государства, организацией медицины, с социальной несправедливостью.
Позже возмущался, например: «Больного и врача закопали в бумагах. Мануальному терапевту положено на приём больного 20 минут. Если десять из них я занят бумагами, что успею за оставшиеся десять?»
А Сергей выбрал специализацию, по которой врачей-вертебрологов в области практически не было. Быстро стал востребованным. И приобретённую независимость направил на то, что считал важным. Он сам решает, кому разрешить не платить за приём, кого поддержать мешком картошки, а кого вдохновить на работу цветами. При этом он может себе позволить быть дерзким и жёстким. С кем угодно. Бояться ему некого. Болеть люди не перестанут. Лечить их Григорьев не разучится. Огород всегда прокормит. А творчество, дай Бог, станет подспорьем к пенсии.
Творчество
– В Архангельске я начинал участковым врачом и первый же вызов получил к заслуженной артистке России Ренате Курбатовой. Звезда нашей филармонии простыла. Разговорились, я и брякнул: «Песни пишу». Она: «Покажи‑ка». Я: «Надо бы гитару». В общем, договорились встретиться. И не так, чтобы я куда‑то пришёл или она заехала. Рената позвала меня в ДК моряков пред очи целой «комиссии»: меня слушали Ольга Супрун, журналист Вера Николаевна Румянцева, ещё кто‑то. Рената собрала их, не читая моих стихов, не слыша моих песен. Я попел. Они послушали и – «надо концерт делать».
А не было бы этой встречи, может, писал бы и сегодня в шкафчик. Ни комплексов, ни амбиций у него не было. И сегодня нет. Но число поклонников и пациентов растёт. Причём пациенты становятся фанатами, фанаты – пациентами, друзья – исполнителями, коллеги – друзьями.
– Я не разделяю творчество и медицину: у меня одно помогает другому. Я не только остеохондроз лечу – человека в целом. Поэтому за час успеваю поговорить, почитать стихи, включить свои песни. Так легче вселить пациенту определённые мысли – о правильном питании, занятиях физкультурой, об отказе от курения и бухла, о необходимости носить правильную обувь и сидеть на правильных стульях.
Цель – ничто? Путь – всё
Эти строчки Сергей написал около 20 лет назад:
«Уставшие длани свои разбросав, однажды я лягу под образа.
И спросит с меня Всевышний за все мои песни и вирши,
За взлёты, падения и за грехи, за то, что я душу порвал на стихи…»
Помню, я удивилась: не рано ли подводить итоги? А он признался: «Я ставлю себе оценки за каждый прожитый день. День пашу, ботинки рву, бегая по больным, ночью из постели выскакиваю, если требуется помочь, – отлично. На другой день коллегу, которого скотиной считаю, на … послал, – что в таком случае заслуживаю сам?»
Судя по всему, силы и время он тратил не зря. Уже в этом году промежуточные итоги в прозе прозвучали оптимистичней:
– В 80‑м я хотел играть в Пинежском ДК. Играл. Мечтал спеть на сцене Архангельского мединститута. Спел. Хотел, чтобы мои песни запела Рената Курбатова – она их штук сто уже исполнила. Задумал в Кирхе выступить – получилось. Мечтал о сотрудничестве с Аллой Сумароковой – наработались так, что, наверное, устали друг от друга. Родилась идея поработать с Северным хором. И это получилось.
Я и по Москве начал расползаться – стоило песенной наследнице Лидии Руслановой Татьяне Семушиной выложить в интернет видео с исполнением одной из моих песен, и посыпались запросы на ноты, слова… Одну из новых песен – про русскую женщину – Семушина предложила Надежде Крыгиной – песенной наследнице Людмилы Зыкиной. Крыгина прослезилась, прослушав: «Ты что, не видишь, что отдаёшь!?» Семушина улыбнулась: «Вижу. Но я пока про любовь петь хочу».
Вдохновение по требованию
При этом сам Григорьев – никакой не «русский народный». Он вне жанра. Для мэрии, например, в 2014‑м на презентационный диск «Архангельск – город воинской славы» сделал несколько песен. Начитался, напитался нужными темами – и написал так, будто сам был юнгой или сам воевал.
– Что такое вдохновение? Мне надо – оно появляется. Умение что‑то сделать – это умение вогнать себя в рабочее состояние. Я ведь и частушки, и джазовые пьесы, и романсы пишу. Гимн медуниверситета – моих рук дело. Есть у меня песни по Писахову и блатные, про природу, про праздники, про больных и от имени больных, жалостливые и смешные, много песен-посвящений (маме, художнице Зое Гавшинской, Высоцкому, Рубцову, профессору САФУ Голдину…) – несколько сотен. Дело не в жанре, не в теме – в смыслах. Я сам сентиментален. Бывает, напишу что‑то и чуть не реву. Ага, раз меня прочухало, пробило, – значит, песня попадёт кому‑то в сердце.
Поэтому в первом отделении его юбилейного концерта будут петь Северный хор и его трио, квартет и октет, а во втором – Алла Сумарокова, её коллектив «Церемоночка», Пинежский хор, Алексей Карпов, Алексей Елфимов, Ольга Ружникова, Руслан Анин, Антон Веселков.
Журавель
Сегодня многие считают «Журавель» главной песней Григорьева. Её поют руководитель питерского фестиваля «Невские купола» Ирина Скорик, известные православные исполнители Елена и Александр Михайловы, квартет Северного хора, фолк-дуэт «Подруженьки», десятки хоров по всей стране. Песня победила в номинации «Музыкальное олицетворение России» на конкурсе Имперской культуры.
– Служил, тоска по дому накатила – и написал. Вспомнилось, как шли с бабушкой на сенокос – на остров, в паре километров от нашего Леуново. Поднимаемся в горку, а с неё взлетают два журавля. Они – высокие птицы, размах крыльев – метра в три, а я – пацан, да ещё – под горкой. Тогда впечатление было, будто прямо над головой самолёт взлетел. До сих пор та картина перед глазами.
«Журавель» оставался в записной книжице с адресами армейских корешей лет 12. Я просто забыл про него. Хотя ежегодно рыбачу в тех местах и наблюдаю по осени журавлиный перелёт. Сейчас по весне, когда воды много будет, прямо в огороде появятся утки и лебеди, гуси по полям станут ходить. А чуть позже выводить на болота птенцов прилетят журавли. Мы каждый год видимся».
По траве-мураве бродит сер журавель.
Бродит сер журавель на исходе заката.
Ему в небе раздолье. Ему клевер постель.
И хмельное вино – изумрудная мята.
Он курлычет всю ночь. Он баюкает лето
Колыбельною песней протяжной своей.
Говорят, в деревнях есть такая примета:
Коль пропел журавель, значит, будет теплей…
Сначала мне казалось, феномен этой песни – в удачном «переводе» с птичьего на человечий. Но чем больше слушаю, тем сильней уверяюсь: журавли бы тоже этот язык поняли.
