В годы войны не было ни одного уголка в нашей стране, которого бы она не коснулась. Вот и мне пришлось быстро повзрослеть...
Родилась я в небольшой деревеньке в Вологодской области. В первые же дни войны юношам и мужчинам принесли повестки о призыве в армию. Запомнился день 25 июня 1941 года. Вся деревня собралась проводить будущих солдат, на фронт отправлялись 25 человек.
Провожали дети, невесты, жены, матери. Женщины не плакали – ревели навзрыд.
Тот рев до сих пор стоит в ушах.
Остались в деревне пять мужчин, которые не подлежали мобилизации, женщины, дети, старички и старушки. Нам, детям, выпала доля разделить все тяготы жизни во время войны, и спрос был как со взрослых.
Мне было 12 лет. Наступала пора сенокоса, приходилось косить траву, загребать сено в копны, убирать в стога. Я была шустрой и все время стояла на стоге. Вырубали длинные ивовые ветки и на них клали сено. Женщины носили, а я командовала: «Назад, наперед, по вицам!».
За сенокосом – жатва. В колхозе сеяли рожь, пшеницу, овес, ячмень, лен, клевер. Хлеб жали косилкой, в которую запрягали по две лошади, но приходилось еще серпом дожинать углы. И мы, 12–13-летние, управлялись с жатвой. Вязали снопы, ставили их в суслоны: если ячмень, овес, пшеница, то пять снопов и сверху шестой, называли хлобук, а рожь – по 13 снопов. Потом нужно было загрести все, чтобы не оставалось ни одного колоска. За день таких суслонов ставили по 70–75 штук. Это было очень тяжело. Работали в поле с 7 часов утра до 10 вечера.
Первый год еще прожили как будто ничего, а потом начался голод. Все, что собиралось с полей, до единого колоска увозилось и сдавалось государству. Помню, каждой семье давали сушить на русской печке то рожь, то ячмень, то пшеницу, а потом увозили.
Приходилось сушить и картошку. Каждая семья получала по мешку, надо было сварить, нарезать соломкой и высушить в печке.
Пока она сушилась, запах шел неимоверно вкусный. У меня слюнки текли, так хотелось картошки. Однажды я сказала: «Мама, дай хоть одну картошинку, так хочу есть!» На что мама ответила: «Сама не возьму и тебе не дам. Может быть, какому-то солдату не хватит вот этой одной картошки и он может умереть». Мы тогда боялись, слушались, уважали родителей, и я больше не заикалась, согласилась с ней. Мама ни одной горсточки не взяла и из того зерна, что давали сушить.
Запомнились годы 1944-й и 1945-й. В колхозе на семью давали печеный хлеб. Кусок размером с ладонь. Сядем с мамой за стол, смотрим на этот кусочек, передвигаем друг дружке. В конце концов разделим пополам и съедим.
В колхозе работали с мая по сентябрь, учеба в школе начиналась с 1 октября. Обуви не было, все ходили в лаптях, ноги так мерзли, что и ночью не могли согреть.
Лапти на всю деревню плел мой папа. Его в армию не взяли, потому что он был ранен в войну 1914 года.
Мы, дети, решили как-то украсить жизнь деревни, организовали самодеятельность. Готовили до 15 номеров. Были в деревне эвакуированные из Ленинграда.
Одна девочка, Маруся Петрухина, учила нас танцам.
Особенно запомнился гопак.
С колхозников брали налоги: молоко (у кого была корова) – 300 л, мясо – 40 кг, яйца – 100 штук, шерсть – 400 г. Все это надо было сдавать государству. На трудодни в колхозе давали по 5 копеек на один трудодень.
Денег нет, а надо было выплачивать заем. Агитатор приходил в семью и подписывал на заем. Дети и тут не оставались в стороне – ходили в лес, собирали чернику, грибы, сушили, продавали в сельпо. Денег получали очень мало, но все же помогали семье. До сих пор помню: все время хотелось есть, ни о чем другом не думали...
Сейчас у нас мирное время. Пусть же нынешнее поколение не узнает войны.
Это очень страшно.
