«Не плачь, жена, моряк идёт своим путём»

В январе 2017 года в рубрике «Морские истории» была опубликована статья «Арктическое самоубийство Георгия Седова», где легендарный гидрограф был представлен человеком со свойственными ему страстями, ошибками и мотивами

Седов хотел спасти свою команду

Реакция на эту статью была неоднозначной. Многие читатели хотят видеть «Морские истории» с живыми, сомневающимися людьми. От этого они не перестают быть героями. Но были и те, кто остерегал автора от «развенчания мифов»…

Георгий Седов, рисунок Н. ПинегинаДля части читателей шокирующей информацией в статье стала версия обстоятельств гибели Седова, основанная на воспоминаниях Ксении Петровны Гемп, уникального краеведа, Почётного члена Географического общества СССР, почётного гражданина Архангельска, участницы 31‑й морской экспедиции, которая была близко знакома с Седовым.

По её словам, после возвращения экспедиции в Архангельск в квартиру её отца Петра Минейко пришли матросы Линник и Пустошный. Они рассказали, что вынуждены были расчленить тело покойного начальника, скормить его собакам, чтобы вернуться на них назад, к шхуне. Были читатели, которые упрекнули автора в том, что дал такую информацию. Но недавно пришло письмо от архангелогородки Т. К. Евсюковой, которая рассказывает о своих беседах с Ксенией Петровной Гемп о Седове и его судьбе.

Вот что она пишет: «К. П. Гемп хорошо знала его и его жену Веру Валерьяновну. Причиной смерти Георгия Яковлевича Седова не могли быть общеизвестные болезни, так как из всей команды умер только он один. А был он (по её словам) здоровый, физически очень крепкий мужчина с белозубой улыбкой. Команду свою он сохранил. Понимая, что к Северному полюсу они не подойдут, он, по убеждению К. П. Гемп и её родственников, решил уйти из жизни, решил не возвращаться, неудача экспедиции сломала и его жизнь. К. П. Гемп была уверена, что уходя с Линником и Пустошным к полюсу, он решил для себя этот вопрос. Как ни трагически это звучит, могилы его и быть не могло. А тело его после его смерти (вероятно, по его согласию или даже приказу) было использовано как корм собакам, чтобы эти два моряка смогли вернуться живыми. Что они и сделали…

Ещё она вспомнила и записала песню или, как она назвала, балладу, которую пел Георгий Яковлевич своей жене перед уходом в море, аккомпанируя себе на гитаре. Было бы прекрасно при посещении вашего музея прослушать её слова (а, может быть, и споёт кто…).

Ещё К. П. Гемп много рассказывала о его жене Вере Валерьяновне, она с ней Ксения Минейко (Гемп). Архангельск, июль 1912 г. Фото Я. Лейцингерадружила. Уже при новой власти К. П. посетила Веру Валерьяновну в Ленинграде (в последние годы её жизни). Постаревшая, потерявшая всякий интерес к жизни, жила она в своём же доме, но в комнатке бывшей прислуги. Всё, что осталось от её прошлой жизни, было одно серебряное блюдо.

Да, кстати, скульптурный портрет Седова у Северного морского музея она приветствовала, но говорила: «Не похож».

Текст песни, которую пел, прощаясь навсегда со своей женой, Георгий Седов, нам удалось найти в воспоминаниях о Ксении Петровне Гемп Павла Лукича Фефилова, художника-живописца, члена Союза художников России, много лет дружившего со знаменитым учёным.

Вот текст баллады, сочинённой Седовым перед отплытием из Архангельска:

Не плачь, жена.
Моряк идёт своим путём. Не плачь, жена.
Он знает: труден, долог путь. Не плачь,
Его избрал он сам. Не плачь, жена,
Тот путь – его судьба. Не плачь.
Моряк домой вернётся. Поплачешь радостно, жена.
Ты на груди у моряка.

«Моряк не боится моря, но этим не хвастается»

Павел Лукич Фефилов тоже оставил очень интересные воспоминания о Ксении Петровне Гемп и о том, что она рассказывала о Седове.

«Образ Седова у меня сложился давно, – рассказывала К. П. Гемп. Впервые я увидела Георгия Яковлевича Седова летом 1910 года. Он приходил к отцу, который работал инженером по изысканию строительства портов на Белом и Баренцевом морях, по различным делам перед отходом на Новую Землю. Тогда же Георгий Яковлевич познакомил нашу семью со своей женой. Позднее, уже будучи студенткой, я встречалась с Седовым в Петербурге и в Архангельске в период подготовки экспедиции на полюс. Встречи были частыми и в доме, где снаряжалась экспедиция (дом лоцманской службы в Соломбале), где жили Седовы, и у нас на улице Соборной (ныне К. Либкнехта).

Мой отец долгое время возглавлял комитет по изучению Русского Севера, он высоко ценил работы Георгия Яковлевича в Крестовой губе Новой Земли. Седов был настойчив, требователен к себе, и это нравилось моему отцу. Он интересовался у отца вопросами вечной мерзлоты. Седова интересовала низовая (донная) температура морей и океанов и конкретно – на дне Белого моря. Будучи любознательным человеком, он обратил внимание на то, как укреплялись берега Северной Двины. В берега вбивали надолбы, а потом на баржах возили камни и сбрасывали их. Так укреплялись берега у Гостиного двора в Архангельске в 1902–1903 гг.

Седов у моего отца просил для экспедиции взрывчатку для того, чтобы взрывать лёд в случае ледового пленения. На практике этот метод Седовым применялся, но был малоэффективным вследствие большой толщины льда.

Георгий Яковлевич Седов был выше среднего роста, весь крупный, широкие, хорошо развёрнутые плечи, голова на крепкой шее, лицо несколько скуластое, крутой лоб, красивого чёткого рисунка рот, крепко сжатые губы, большие, глубоко посаженные синие глаза, взгляд твёрдый, холодноватый. Но вот он улыбнулся, блеснули чудесной белизны крупные зубы, откинув голову, засмеялся, видна вся дужка зубов. Вера Валерьяновна Седова называла его улыбку сияющей. Походка Георгия Яковлевича была быстрая, упругая, движения тоже быстрые, ловкие и точные, он никогда не спешил и не суетился. Жест у него был редким, резким. Он производил впечатление уравновешенного, уверенного в себе человека. В чём‑то неуловимом чувствовалось, что прекрасную внешнюю выправку он выработал и следил за нею. Он всегда держал себя в руках. По свидетельству Веры Валерьяновны, он и в домашней обстановке не позволял себе ни малейшей небрежности ни в словах, ни в движениях, ни в поступках, ни в одежде.

На его рабочем столе был строгий порядок. Он сам следил за своей одеждой, чистил её, утюжил, чинил. Делать это жене не разрешал и сам начищал её сапожки до солнечного блеска.

«Ботинки жены моряка должны блестеть как солнце», – говорил Седов. Воротнички пришивал себе только сам. Ключи от ящиков с документами носил в кармане с тремя застёжками либо на трёх пуговицах. В. Ю. Визе считал Седова щёголем. «Какой такой щёголь? – говорит Ксения Петровна. – Он только ради Веры Валерьяновны надевал белый китель, она часто уговаривала его это сделать».

Характеризуя сложный период подготовки экспедиции к полюсу, К. П. Гемп говорит: «В июне 1912 года он делал в библиотеке Архангельского общества изучения Русского Севера (в здании городской думы) доклад о намеченной полярной экспедиции. Ещё до прихода слушателей Георгий Яковлевич развешивал на полках с книгами карты, на которых были нанесены пути прежних экспедиций, пытавшихся достичь Северного полюса. Были нанесены и варианты его будущего пути – пути первой русской полярной экспедиции. Были диаграммы, схемы и много фотографий. Для выступления с докладом Георгий Яковлевич принарядился в парадную форму и был «при орденах», которые получил за участие в войне с Японией. Он был сосредоточен, суров и даже как‑то торжественен. Обсуждался вопрос – для него вопрос жизни.

Подробный отчёт Седова о том, что сделано, что делается и что должно быть ещё выполнено, заканчивался заявлением о том, что русские моряки поднимут русский флаг на Северном полюсе, это их национальный долг, и они его выполнят. На докладе было много слушателей, делали замечания. Выступали чиновники канцелярии губернатора, в их вопросах звучала насмешка. Помощь ограничивалась уверениями и обещаниями в будущем. Доклад был принят холодновато. Но Седов держался уверенно, и сомнения не поколебали этой уверенности. Это был характер закалённого, преодолевшего немало бед моряка-рыбака».

– Я всегда удивлялась широте мыслей Седова, – рассказывает Ксения Петровна. – Я вспоминаю, какой язык‑то у Седова. Как звучал его густой баритон, как звучал он понятно и утвердительно, точно и чётко. Какая сила была в его языке.

Георгий Яковлевич был начитан не только по специальным вопросам. Он восхищался полнотой чувств и неистовой энергией героев Шекспира, восхищался борьбой Петра Великого за новое, за выход к морям, увлекался Жюлем Верном и Конан Дойлом, любил стихи, особенно Лермонтова. Он интересно рассказывал о старых моряках, об их обычаях, о том, как они учили морской науке молодёжь. Он прочно усвоил их закон: моряк не боится моря, он никогда этим не хвалится; моряк моря не дразнит, а борется с ним. Он как‑то особенно чтил, уважал труд моряка. Иногда Седова спрашивали: «Когда вы были мальчиком, о чём вы мечтали? О море или о хлебе?» Седов отвечал: «Моря мне хватало, а хлеба не хватало. Судно «Труд» Азовского пароходства всегда мне напоминало, что надо трудиться».

Седов увлекался театром, любил музыку. У него был прекрасный баритон. Я помню, моя мать, а она была пианисткой, кончила консерваторию по классу рояля, аккомпанировала Седову. Потом всей семьёй пили чай. Он прекрасно пел и сочинял для гитары. Когда Георгий Яковлевич исполнял свои баллады, я записывала их со слов, т. к. владела скорописью. Тогда он брал записанное, читал до конца и в конце ставил: «Верно. Георгий Седов». Такие записи сохранились и теперь. Свои баллады он посвящал в большинстве своей жене Вере Валерьяновне. Часть из них была опубликована, часть текстов я передала музеям Седова. Он любил петь. Если работа удавалась, пел вполголоса «По синим волнам океана», если же был чем‑то недоволен, то мурлыкал «Нелюдимо наше море». Во время отдыха пел баллады о моряках-скитальцах, о звёздах, отражающихся в морской волне, о судьбе моряка».

Судьба моряка Георгия Седова оказалась трагической. Он очень хотел войти в историю, вписать своё имя в летопись освоения Арктики золотыми буквами. И он это сделал, уйдя один навстречу полярному солнцу в бесконечность, спасая свою команду и свою репутацию.