Путь к Пустозерску

Традиции старообрядчества оказали влияние на мировоззрение писателя

С чего начинается Пекашино?

Пустозерские крестыФёдор Абрамов глубоко почитал Аввакума. «Мать у меня староверка была. Я в неё пошёл», – сказал он однажды критику Игорю Золотусскому. Об отце Фёдора Александровича, умершем в 1922 году, известно, что и тот принадлежал к старообрядческой семье. При первой всеобщей переписи 1897 года и дед со стороны отца, и бабка со стороны матери Абрамова заявили о своей принадлежности к старообрядцам филипповского согласия (возникло в 1737 году в результате выхода из Выговской общины поморцев сторонников старца Филиппа). К старой вере принадлежала сестра матери – тётушка Иринья, о которой Абрамов сказал в концертной студии «Останкино» 30 октября 1981 года: «Единственная, может быть, святая, которую я в своей жизни встречал на земле».

Архангельский историк Евгений Овсянкин, изучавший генеалогию семьи Абрамовых, констатирует: «Безусловно, семейные традиции старообрядчества: обособленный уклад жизни, воздержание, трудолюбие, твёрдость в отстаивании своих убеждений – всё это не могло не оказать влияния на мировоззрение будущего писателя».

Фёдор Абрамов посетил Пустозерск 10 августа 1981 года в сопровождении литературоведа и критика, уроженца деревни Куя на Печоре Александра Михайлова, его брата Юрия, журналиста Виктора Толкачёва, его жены, директора окружного краеведческого музея Ларисы Толкачёвой и инструктора Ненецкого окружкома коммунистической партии Евгения Шаламова. Подробности этой долгожданной поездки, состоявшейся во время пребывания Абрамова в Ненецком округе 7–13 августа, подробно описаны в неоднократно публиковавшихся, в том числе в «Правде Севера», воспоминаниях супругов Толкачёвых, А. Михайлова и в записях самого Ф. Абрамова. Гораздо менее известно, сколь непростой путь он прошёл в ожидании этого дня.

Добраться до Пустозерска, окончательно исчезнувшего в 1962 году, непросто, хотя точка, где в течение нескольких веков существовал этот заполярный город, место заточения и огненной казни Аввакума и его соузников, находится всего в 20 километрах от Нарьян-Мара (вверх по Печоре). Впервые писатель собрался побывать там вместе с исследователем древнерусской литературы, основателем Древлехранилища Института русской литературы (Пушкинский Дом) Владимиром Малышевым. Об этом упомянуто в письмах Ф. Абрамова к литературному критику Ш. Галимову и писателю Ю. Галкину от 7 июня 1966 года. Совместный вылет из Архангельска в Нарьян-Мар назначили на 12 июля, но буквально накануне писателя сразил микроинфаркт. Обождав несколько дней, Малышев отправился на Печору без него.

…Пройдёт почти 15 лет. Ф. Абрамов закончит работу над тетралогией «Братья и сёстры», одноимённый первый роман которой – конечно, не случайно – начинается с таких слов: «Пекашино распознают по лиственнице – громадному зелёному дереву, царственно возвышающемуся на отлогом склоне горы».

Одни из самых ярких образов тетралогии – старообрядческий поп Евсей Мошкин и Марфа Репишная, перешедшая в старую веру после того, как в вещем сне ей явился покойный муж Митрий. И не просто перешла – объединила вокруг себя старух, и теперь в её избе слышится «какое‑то пенье» (время действия романа «Две зимы и три лета» – первые послевоенные годы). На смертном одре «просится» в старую веру старик Тимофей Лобанов. «Староверской выделки» оказывается Марья, жена коммуниста Ильи Нетёсова. «Смотри, Минина, не вздумай скит староверский развести», – грозится председательнице пекашинского колхоза первый секретарь райкома Евдоким Подрезов, но оказывается, что он и сам «из староверской семьи вышел».

Одновременно с работой над тетралогией Фёдор Абрамов продолжал интенсивный сбор материала для нового романа – будущей «Чистой книги», задуманной ещё в середине 1950‑х годов, в которой исторические судьбы России должны были преломиться в пинежском материале. Особенно интересовали писателя личности протопопа Аввакума и Иоанна Кронштадтского. «Эти две фигуры должны проходить через всю книгу. Кто‑то из Макаровых специально ездит на место сожжения Аввакума. Уголь приносит. Ищут власти… Аввакум – против властей, а Иоанн Кронштадтский – за власти. Вот в чём дело. Две России», – записал Абрамов в дневнике 19 ноября 1965 года.

«А на Печору рванём – всенепременно!»

Одна из черновых записей к «Чистой книге», сделанная 19 января 1969 года, называется «Паломничество в Пустозерск»: «Максим (или кто‑то другой) совершает паломничество… к месту, где был сожжён Аввакум… Всё он посмотрел. Ему показывали пенёк, будто от сруба, в котором сожгли Аввакума. А ещё больше понравились ему люди. Крепко держатся старой веры. Иконы хорошего письма.

Вернулся Максим изменившимся человеком. Лая никакого. Всё только о вере, о святых Аввакумах. А потом, когда началась Гражданская война, он сжёг себя. Как? В знак протеста… Потом заговорили, что ворота были на закладке (железной). Потом кто‑то слышал пение. Решили: Максим сжёг себя, потому что похвалялся сделать, как святые Аввакумы».

По-настоящему понять суть этой записи, впервые полностью опубликованной в третьей книге «Летописи жизни и творчества Фёдора Абрамова» (2019 год), можно только, если знать, что, не желая сдаваться живыми, старец Филипп и его последователи числом около 70‑ти 14 октября 1742 года сожгли себя в построенном ими скиту на реке Умбе на глазах пришедшей за ними воинской команды.

В 1979 году впервые будет напечатан рассказ «Из колена Аввакумова», над которым Фёдор Абрамов работал предшествующие девять лет. Прототипом главной героини Соломеи послужила Татьяна Андреевна Фёдорова из деревни Летополы, с которой он встретился в июле 1970 года.

Предыстория поездки в Нарьян-Мар, состоявшейся в 1981 году, прослеживается по переписке Ф. Абрамова и А. Михайлова, полная публикация которой ещё впереди. «…вот моё предложение с ходу: давай‑ка в <19>81‑м махнём на Печору-матушку! Надо бы, пожалуй, ещё в этом, да мне, кажется, не обернуться», – писал Абрамов к нему 15 марта 1980 года. И вслед, 21 марта: «А на Печору мы должны обязательно съездить. Обязательно! Я всё‑таки собираюсь написать настоящую книгу. А настоящая книга разве мыслима без Севера?» – это опять же о задуманном романе «Чистая книга». На оба письма Михайлов ответил 26 марта: «Едем в будущем году на Печору! Обязательно». Дальше об этом неизменно упоминается в каждом письме.

Однако для поездки требуется преодолеть серьёзное препятствие, о чём Михайлов сообщает Абрамову 29 марта 1981 года: «…у меня так складывается, что единственное время где‑то от 5 до 15 августа. Как у тебя? Там в это время хорошо – сёмга, морошка… Отпиши, согласен ли, надо, паря, сейчас «заделывать» поездку. Придётся брать командировку – легче получить пропуск, там ведь погранзона». Ответив 25 апреля, Абрамов выражает согласие: «…ежели не в этом году, то когда?» – но, похоже, раньше даже не догадываясь об этом условии, добавляет: «Ну, а что касается всяких бумаг, то тут придётся всё делать тебе: я в ентих делах не разумею». Михайлов откликнулся 3 мая: «Чтобы облегчить тебе оформление, попробую подключить к этому делу Колю Журавлёва: ты приезжаешь с Пинеги в Архангельск, он тут же устраивает пропуск, вот и все дела». Действительно, к кому ещё и обращаться – поэт Николай Журавлёв возглавлял тогда Архангельскую писательскую организацию.

Наконец, 7 августа в архангельском аэропорту они садятся в самолёт. Фёдор Абрамов вносит в записную книжку, которую озаглавил «Поездка на Печору»: «Приехали на аэродром в начале седьмого и проторчали до начала 11 – Нарьян-Мар из‑за тумана не принимал… Летели 1,5 часа на АН. Поразила лесотундра – сплошь озёра…»

В следующем письме к Михайлову, 9 октября 1981 года, Абрамов особо отметит: «Ещё раз благодарю за Печору. Значение этой поездки для меня раскрывается всё больше с каждым днём. Кстати, так действует на человека весь Север».