О плачущих, которые утешатся

Никакие Норвегии, а тем более Испании, в этом году не светили, не говоря уже об Украине. Был один вариант отпуска, русский народный буддизм – лежание на диване.

Но тут питерская подруга сообщила, что у них в кои-то веки нормальное северное лето выдалось, и что лежать лучше на дачном диване, а дача возле Ладожского озера. И что билеты до Санкт-Петербурга стоят ровно в пять раз дешевле испанских. Уговорила.

По Дороге жизни

Адрес загородного имения неординарный – Дорога жизни сколько-то там. Сколько, никто точно не знает, и договориться невозможно – участок поделен на части и хозяев четверо. Один из них – цыган с кучей детей, цыганским же конем и вчера подаренным быком. Боевая собака имение охраняет исправно. Зовут ее Цыганская сторожеваяПорно, что по-цыгански, ясен пень, Белый.

Еще одна соседка – девочка Ксюша с кошкой Маней. На ошейнике у Мани – жемчуга. Цыганские дети жемчуга очень одобряют.

Окрестности живописные, солнце дуэтом с луной восходит-заходит поэтично. Временами над головой жужжат парапланеристы. Народ купается в песчаном карьере, вода в нем почти горячая. На велике можно доехать до лесного озера или до рынка с деревенским молоком. На электричке – до Ладожского озера. Названия остановок – песня с финским акцентом. Рахья или Бернгардовка. А то вдруг Ириновка, а следующая – Борисова грива!

Ладожское озеро все в валунах, чайках и купающихся детях. Пахнет морем и клевером. Лето.

Павлины, говоришь?

До настоящего моря, то есть до Финского залива – полчаса на электричке в другую сторону. Курорт Зеленогорск до 1948 года назывался Терийоки – Смоляная река. Это цветочный город: павлин из цветов, цветочная карета, и даже у овощного развала клумбы с розами.

Возле лютеранской церкви нас пытаются обратить в лютеранство, причем по-фински. Туристы-паломники не без оснований отказываются верить, что мы русские. А поют в церкви долго и хорошо, хоть и непонятно о чем.

Православный храм – иконы Казанской Божией матери – просто утопает в невероятных цветах. Розы, георгины, гладиолусы, что-то неопознанное, снова розы. И табличка с криком души на двери: «Просим прихожан и посетителей не подбрасывать в храм котят и щенков».

Курортная набережная выглядит как все курортные набережные в какой-нибудь памятник незнакомому ВицынуЯлте или Алуште. В парке стоит памятник Вицину, который похож на кого угодно, кроме Вицина. Возле очередного памятника – гигантских башмаков путешественника – табличка с расстоянием до двенадцати городов мира. Архангельск среди них присутствует – 792 километра строго на север.

Вид с колеса обозрения на грозовой залив величественный, а реклама не какая-нибудь «в долг до получки», а вовсе даже «срочный выкуп швейцарских часов или брендовых ювелирных изделий».

На выставке автомобилей стоят рядом пушечный бронеавтомобиль и респектабельный Бьюик сороковых годов. Мерседес, на котором вполне мог ездить Штирлиц, немецкие трофейные мотоциклетки – наводящие ужас, с крестами. Чудо советского автопрома – кастрюлька на трех колесах, и достижение западной инженерной мысли – нечто с раскладушкой. Антилопы-гну и машинки, на приборную доску которых для завершения образа надо срочно положить фуражку офицера Абвера.

А на улице – современная красотка «Ламборджини», ростом с сидящую собаку, и очень-очень-очень дорогая. Приходит понимание сути рекламы «срочного выкупа швейцарских часов».

Старая Ладога

 – Я уже тыркала? Нет? А надо тыркнуть! – объясняет всем контролер в электричке. «Тыркнуть» – это, оказывается, поставить печать на билетике.

И так все два с половиной часа до Волхова. Там нужно ждать автобус. Он придет – раздолбанный, сильно советских времен. Чем дальше от Питера, тем больше назад, в прошлое. Крепость «Старая Ладога», похожая на наш Соловецкий Старая Ладогамонастырь, Варяжская улица и курганы.

Местный народ уверяет, что именно здесь – в одном из курганов – находится могила Вещего Олега. То есть одна из. Вторая где-то на Украине. Точно никто не знает, да это и неважно.

Река Волхов ярко-синяя, а возле музея археологии мужик лепит куличики с помощью прямо-таки игрушечного экскаватора. Жарко.

Дети на остановке поют «Ходят кони», парень объясняет девушке, что «расстояние стремится к нулю при удалении точки вдоль ветви в бесконечность». И что называется это, все же знают, «асимптота».

Продавцы в магазинах на просьбу продать дождевик хлопают крыльями: «А что, разве дождь?! Как же? Я на дачу собралась!» И даже алкаши переговариваются вполголоса: «Че ты куришь на остановке? Заберут тебя на пятнадцать суток, что я твоей маме скажу?!» Пенсионеры слушают их и ухмыляются. И везде лежат невозмутимые коты.

Этюд в багровых тонах

Вдруг вспомнили, что музеи неохваченными остались. А в корпусе Бенуа – выставка «Новые поступления». То, что «поступило» – куплено и подарено – Русскому музею за последние пятнадцать лет.

Музейные бабушки шепотом советуют «обратить внимание на современных художников, чей вклад в искусство незаслуженно недооценен».

Недооцененные современники разят наповал: кровавые туши, расчлененные тела, могилы, похороны, умирающие животные, штыковые атаки, рваные рты и тому подобное. Вот еще трехметровая «скульптура» – робот в шапочке из фольги и с грудями-воронками – видать, женщина.

Блюдо «Спящая Россия», музей фарфораВ конце выставки – зальчик с народными промыслами. А коленки от ужаса уже подгибаются. Поэтому не надо говорить, что жостовские подносы и хохломская роспись – это попса. Это Рембрандт и Сальвадор Дали. Не говоря уже о шенкурских прялках и холмогорской резьбе по кости. Архангельская область спасла, конечно, но надо же как-то вернуться, борясь с желанием немедленно утопиться в канале Грибоедова.

Решили делать, как восточные женщины – глаза в пол и по сторонам не смотреть. И вообще, для нас теперь – только Шишкин. В крайнем случае, Марк Шагал.

Отдышавшись, через несколько дней в музей фарфора все же сходили. Сногсшибательные тарелки – революционные, индустриализационные, электрификационные, колхозные, военные, космические и развито-социалистические. Тарелка «Спящая Россия», скульптура «Смычка города и деревни», антирелигиозный чайник и мантра «царству рабочих и крестьян не будет конца». Несбыточно и очень красиво.

Песенка монахов

До Лодейного Поля пришлось добираться аж поездом, четыре с половиной часа. Взяв с собой зонтики, дождевики, куртки и планшет, потому как в иконной лавкебилеты электронные. Кое-кто настаивал еще и на резиновых сапогах, насмотревшись прогноз погоды. Не понадобилось ничего. В этом мире нет плохой погоды, злых людей и интернета.

Бабушки возле Почты России зазывают идущих в монастырь несколько неожиданно:

– Девочки, побалуйте себя стаканчиком! – И через паузу: – У меня черника боровая, сладкая!

– У всех боровая! – грозно осаживает ее товарка.

– У тебя болотная!!! – не сдается первая.

Десять шагов, и яростная торговля заканчивается, а начинается Свирский монастырь, озера, утки, коты, паломники, монахи и фреска Страшного суда. Действительно страшно, но уходить из церкви почему-то не хочется.

Мощи Александра Свирского – в Преображенском соборе. Семьи с маленькими детьми, бездетные семейные пары с надеждой и мольбой в глазах. Икона в полстены, которая больше похожа на картину и которую можно рассматривать часами.

Еще лодки, облака и внезапно засиявшая изнутри репродукция картины Преображенский собор«Ослябя» в иконной лавке. Она стоит на подоконнике. А это просто солнце вышло.

Часть монастырских построек еще не отреставрирована, и в одной из пустых комнат с колонной посередине натыкаемся на монахов. Откуда они взялись – непонятно, никого же не было. Один подходит:

– Хотите, мы вам песенку споем? А вы послушаете. Акустику. Становитесь вон туда.

В некотором обалдении становимся «вон туда». А дальше начинается то, для чего слов не хватает. Монахи поют, мы рыдаем. А ведь, казалось бы, ничто не предвещало. Но вот стоим мы, три тетки, напротив нас три монаха. Они поют византийский распев, а мы размазываем слезы по щекам.

Называется это все «Блажен муж». Наверное, там все становятся такими. И те, кто приезжает, тоже. И нищие духом, ибо их есть царствие небесное, и кроткие, наследующие землю. Да и плачущие, которые утешатся.