Зиновий Шадхан был комендантом немецкого города, видел концлагеря, но не убил ни одного немца из мести
Город Виттенбер. Старинный, уютный, чистый, несмотря на войну. Утром и вечером меланхолично звонят куранты, чтобы немцы не забывали про Бога. Про милосердие и целомудрие. Зиновий Аронович был комендантом этого города. Жил в замке. Старинном немецком замке, набитом всеми награбленными сокровищами, что навезли немцы из завоёванных ими стран.
Там были витражи в окнах – «рыцари, олени и прочая охота…» И камины… И шпалеры… Со святой Магдаленой. И вот под этими шпалерами спал русский капитан «еврейского происхождения».
А рядом немцы, которые стреляли в его семью, пока не оставили его одного в роду. Они приходили к нему с просьбами и требованиями. У кого‑то зарезали свинью, у кого‑то отвинтили поршень от газонокосилки. И Шадхан наказывал Ваню Сидорина, старшину Петра Григорьевича Шадрина и Гию Магбамешвили… Запирал в подвале на двое-трое суток. Хотя знал, что в его собственной семье трое погибли в газовой камере. А у Сидорина всю семью угнали в Германию на работы, и никто из них не вернулся. А у Гии погиб отец под Лейпцигом…
Однажды к Шадхану подошёл пожилой немец. В армию его не брали из‑за плоскостопия. Он не штурмовал Москву, не калечил Сталинград. Он тихо воевал, чтобы «отвечать расе». И попросил, чтобы из его дома съехали Иваны, «потому, что от них шум и вонь»…
«Наверное, мои родные в концлагере тоже плохо пахли, когда их жгли в печке», – ответил Шадхан.
Я не про обиду. Я про то, как же больно уметь прощать…
Зиновий Шадхан вернулся в Архангельск. Длинный, худой, носатый… В военной форме и с дырками вместо наград. Тогда награды носить было не принято. Неудобно как‑то…
