«Мой отец отбывал ссылку в Каргопольлаге»

В России сегодня – День памяти жертв политических репрессий. Об одном из них – Абраме Исаковиче Манделе, который отбывал срок в Каргопольлаге, – рассказывает его сын Леонид Мандель.

Леонид Мандель родился В Москве, с 1945 до 1948 года с семьей жил в Ерцево, а сейчас живет в Нью-Йорке.

Как отца арестовали

Абрам Мандель– Мой отец был школьный учитель и политически активный человек левых убеждений. В буржуазной Латвии он был арестован за социалистическую пропаганду и пять с половиной лет сидел в Рижской центральной тюрьме.

После освобождения в 1933 году он и мама, Минна Файвушевна Мандель-Рысина, поженились и переехали в Советский Союз. Там, в Москве, я родился в 1936 году.

Папа был хорошим специалистом и работал начальником планового бюро отдела главного металлурга на автозаводе имени Сталина. В начале 1938 года его по доносу арестовали (поводом послужила переписка с родителями в Литве) и по 58 статье осудили на пять лет лагерей, которые он отбывал в Каргопольлаге.

Маму со мной выселили из Москвы в деревню Чёрное в Московской области. Маме запретили работать учительницей. Так случилось, что папину сестру, тетю Лену, арестовали в том же году и она восемь лет отбывала срок в том же лагере.

После освобождения папу, а потом и тетю оставили на «добровольном» поселении в Ерцеве. На поселении он работал в должности старшего нормировщика / инженера-методиста, организовывал курсы технической и профессиональной подготовки на деревообрабатывающем заводе, в подсобных хозяйствах и в других подразделениях лагеря.

Как я оказался в Ерцево

Об отце я узнал по фотографиям. Мама не раз говорила, что он хороший и добрый, но разговора об аресте не вела: просто он далеко. Но люди знали, что он арестован, и пару раз я слышал от взрослых об этом, а старшие ребята, видимо наслушавшись дома, обзывали меня сыном врага народа.

В июле 1945-го я впервые увидел своего отца. Ему разрешили на пару дней заехать в Черное. Он выглядел совсем другим, чем на фотографиях. Отец был худой и бледный. Через месяц мы уехали в Ерцево.

Мы приехали в Ерцево в августе 1945-го. Мы поселились в комнате с неизбежным в условиях Архангельской области тамбуром в деревянном бараке на четыре двери, который стоял в низине метрах в пятнадцати от железнодорожной насыпи перпендикулярно ей. Это был 37-й пикет.

По другую сторону железки на взгорке тоже метрах в двадцати шел высокий дощатый забор с колючей проволокой и вышками с прожекторами. Помню, что в сторону Ерцева зона тянулась на километр и в конце были ворота, около которых останавливались поезда, везшие политзаключенных на работу на лесоповале и на деревоперерабатывающий завод, а в конце дня – обратно. По утрам паровоз с двумя вагонами останавливался на пикете, чтобы подобрать поселенцев и отвезти на работу в поселок. Вагоны были уже переполнены и ехать приходилось на передней площадке паровоза.

В те же первые каникулы я испытал тошнотное отвращение и остолбенение. В бараке жила семья, державшая на откорме свинью, которая днем была на свободном выпасе, а на ночь ее загоняли в загон. Она казалась большой, я таких не видывал, но к ней привык. И вот, в один прекрасный день, возвращаясь из леса, вижу во дворе свинью, а напротив ее хозяина с длинным шилом. Я еще ничего не сообразил, как он с силой воткнул шило в грудь спокойно стоящей и покорной свинье, она завалилась на подогнутые передние ноги, а через мгновенье осела и повалилась на бок. Он вытащил шило и, увидев оторопелого мальчишку, сказал: «Дело мастера боится. Учись, пока я жив».

Я быстро побежал домой и ничего не сказал матери (отец был на работе). Через время мы почувствовали запах гари, и я вышел посмотреть отчего он. Хозяин палил на свинье щетину. Так я узнал, как на столе появляется мясо.

Пожалуй, это стало первым потрясением лета 1945 года на новом месте. Мне было девять.

В Ерцево

Следующей весной мы переехали в само Ерцево, поселок в 25 километрах от райцентра Коноши. Поселок по случаю стал «столицей» Каргопольлага – лагеря политических заключенных и поселенцев по статье 58-10 – вместо Каргополя из-за наличия Северной железной дороги. Острокрыший деревянный дом был разделен на две квартиры. Наша квартира, которую папа выхлопотал, обращаясь прямо к начальнику лагеря Коробицину (видимо, отца ценили как специалиста и нуждались в нем), состояла из комнаты в одно окно, кухни с печкой-плитой и тамбура.

Нам разрешили сделать на ничейной земле огород. Урожай с огорода был большим подспорьем. После голодных военных лет я, можно сказать, отъелся и стал круглощеким.

О Ерцевской жизни

Из достопримечательностей Ерцева, конечно, помню клуб с колоннами, прекрасной библиотекой, спектаклями и кино. Как-то перед фильмом в зал буквально влетел военный, подскочил к парню, стал его трясти и на него кричать. Это был начальник лагеря Коробицын, а пацан – его сын Боря, который, видимо, допек отца своим языком.

Знаю, что была хорошая больница. Там мама родила братишку. При больнице была молочная кухня, где для младенцев давали молоко, и я бегал за ним. Очень хорошо помню школу. Моей учительницей была Екатерина Ивановна Сивкова, всегда находившая доброе слово.

Иногда папа приносил бутылку рыбьего жира и мне давали его пить по столовой ложке в день. На нем же жарили картошку и древесные дрожжи.

В 1947 году отменили карточки. Сначала все волновались: хватит ли продуктов в магазине и делали запасы, но скоро все стало на свои места.

Ссыльных, как и всех работавших в поселке и стране, заставляли подписываться на государственные займы. Мама сидела дома с маленьким братишкой и не работала. Жили на папину зарплату, и когда каждая копейка на счету, займ усложнял ситуацию.

Как пришло понимание

Впервые понимание, что есть две реальности: победившая и восстанавливающаяся страна и реальность несправедливости и неравенства, – у меня появилось лет в 11, когда у нас собирались ссыльные папины друзья и вели разговоры и споры. Приходили обычно по два-три человека. Видимо, заходили в воскресенье, ибо, помню, было светло, то есть в этот день не работали. Некоторые фамилии помню. О лесоповале вспоминали только по поводу какой-нибудь хвори. Обсуждали, знают ли или нет на самом верху, что происходит, а главное, кому и что писать, чтобы вырваться из ссылки. Спорили о великом плане преобразования природы, но не с точки зрения целесообразности, а как будет организовано и сколько зеков потребуется. Помню, что трое получили разрешение на отъезд: один в Башкирию, один – куда-то под Цесис (Латвия), а как один из них (Фридман) оказался в Риге, для меня загадка. Некоторые писали папе и их письма сохранились.

Гораздо откровеннее были разговоры втроем: папа, мама и тетя Лена. Именно из них я узнал, что папу арестовали прямо на рабочем месте на ЗИСе, что мама узнала об этом в тот же вечер, потому что его сестра Лера тоже работала на ЗИСе по папиной рекомендации.

Где его допрашивали, не запомнил. Между арестом и судом тройки было две недели. Отца заставляли ежедневно писать о своей деятельности и связях в Латвии и о переписке с родней в Литве, пытаясь собрать информацию и подловить отца на неточностях. Но главное, требовали показаний на «сообщников» в Международной Организации Помощи борцам Революции .

Именно тогда я услышал рассказ, как выбивали показания из отца. Помню, что отец говорил, как его со связанными руками и ногами ставили у стены и заставляли стоять, пока не упадет. В один из дней следователь, не получивший нужных показаний, стал избивать отца, но тот вскочил, схватил стул и им крушил следователя и охранника. С помощью подмоги они связали отца, избили и отволокли в камеру. Вечером следующего дня отца отвели на тройку, в составе которой был и тот следователь. Приговор зачитали спокойно. Отец ожидал десятку и к удивлению получил пять. Считал, что просто план по десяткам был выполнен.

20-го марта 1948 года умер папа, пришло горе. Жизнь пошла по-другому. Детство кончилось не по возрасту, а по чувствованию и ответственности.

Прошла целая наша жизнь, и я остался единственным, кто помнит Манделя Абрама Исаковича живого и мертвого, хорошего и настрадавшегося человека. Потому и рассказываю о нем внукам.

Книга

С большим трепетом я ожидал книги воспоминаний о Ерцеве и с интересом их прочитал. Бо́льшая часть написана о событиях, которые были после нашего отъезда, но мне и это интересно.

Не скрою, есть одна моя большая Печаль: в лагере томились и умирали тысячи невинных прекрасных людей всех национальностей, людей, преданных своей стране. Память об их стойкости и страданиях не может быть забыта, и так же, как мы хотим знать поименно всех солдат Великой Отечественной, так надо знать имена всех невинно страдавших в лагере.

В лагере они работали для Победы. Многие умерли, а выжившие не обозлились и остались людьми с большой буквы. Скоро мне стукнет 80, но я хотел бы увидеть список узников Каргопольлага и знать, что в Ерцеве есть мемориал.