На ней также представлены работы и других художников. Выставка подготовлена к 130-летию со дня смерти Ван Гога.
Мы поговорили с Дмитрием Трубиным и выяснили зачем Архангельску столько подсолнухов.
– Дмитрий, почему Вы взяли
творчество Ван Гога за основу этой
выставки, тем более посвятили её
годовщине смерти художника?
– Ну, если честно, не
Ван Гог был выбран, а подсолнухи. Меня
всегда интересовал этот цветок. По
выставке это не совсем видно, потому
что тут нет совсем ранних моих подсолнухов,
которые я писал очень давно, двадцатилетним.
Может, потому что и Ван Гога подсолнух
интересовал, и вообще в мировой культуре
он достаточно «засвеченный». И временами,
так как я серийный художник, возвращаюсь
и делаю серию. Нарву в деревне подсолнухов,
принесу домой, они начинают потихонечку
вянуть, умирать. И вот самое прекрасное
ощущение, когда цветок борется за жизнь,
он становится таким очень антропоморфным,
очеловеченным, вот это я ловлю и стараюсь
в своих холстах это запечатлеть.
В сущности я обуреваем
одной идеей: даровать бессмертие. Цветы
умирают, их нет уже давно, а на моих
холстах они, в сущности, вечны. Год за
годом я возвращался к этой теме, и год
назад опять писал подсолнухи и подумал,
надо же, сколько у меня их накопилось,
штук, наверное, сто. Надо бы сделать
выставку подсолнухов. Подсолнухи
и Ван Гог – естественная ассоциация,
даже не для художника. Посмотрел, 130 лет
как раз со дня смерти Ван Гога, а незадолго
до смерти он как духовное завещание
писал свои подсолнухи знаменитые. Я
тогда сделал еще парочку подсолнухов,
посвященных непосредственно Ван Гогу,
уже парафразами его работы, и объявил
о том, что готов сделать такой проект.
Хотел, чтобы поучаствовали и художественные
школы, и дети, потому что мне казалось,
что невозможно не увлечься этой темой,
вот этим буйством подсолнухов, Ван
Гогом, который всем как бы понятен. Мне
казалось, что это будет, как в школе
говорили, лес рук. Но этого не случилось
совершенно. Профессиональные художники
просто вообще вне темы почти все, выпали,
а из молодых художников кое-кто работы
принес.
– Вы планировали
набрать 130 подсолнухов?
–130 естественно было,
даже больше. Урезать просто не хотелось
– ни собственное творчество, тем более,
молодых художников. Я, на самом деле,
крайне доволен этой выставкой. Надо
мной все смеются, говорят, что я всех
избаловал, Архангельск избаловал. Люди
думают, что всё это делается очень
просто или что всё это делается за
бюджетные или чьи-то деньги. Но ни на
один мой персональный проект, никакого
финансирования ни город, ни область
мне не дает. То есть, это всё надо
рассматривать, как благотворительность
и мои подарки городу. Другое дело, что
делаешь подарок городу, а ему на это
как бы наплевать. Люди теряют чувство
прекрасного, теряют интерес к прекрасному.
– Вы говорили, что
подсолнухи для вас антропоморфны, но
на выставке большое внимание было уделено такой теме, как подсолнухи-любовники.
Почему?
– Мало того, есть еще
и тайная вечеря. Я человек гуманистического
направления. Для меня главное – человек
в живописи. Не пейзаж, он меня интересует
постольку-поскольку. То же самое и
натюрморт. Если я пишу бутылки, то это
не значит, что там на самом деле бутылки.
Они разыгрывают сцены, там происходит
что-то. Я в этом плане несколько
сюрреалистический. Казалось бы это
раковина, а присмотрись, окажется, что
это раковина-манекенщица или ещё что-то.
Вот это мне гораздо интереснее, такое
поэтическое. Я не прозаик. Меня интересует
поэзия, ритмическая организация
пространства, метафоры, ассоциации,
аллюзии, вот это вот всё. Этим я наполняю
холсты.
И любовники
тоже, да. У меня всё любит друг друга. У
меня всё про любовь. Я не знаю таких
картин, которые у меня не об этом.
– У Ван Гога в
подсолнухах преобладает жёлтый цвет
и его оттенки, в ваших же можно увидеть
и синий, и зеленый, и, в особенности,
очень много красных цветов.
– Во-первых, надо честно
сказать, Ван Гог сделал очень мало
подсолнухов, их там от силы десяток,
семь классических и несколько более
ранних. Это раз. У меня их больше сотни
– упереться и сто холстов жёлтых
подсолнухов написать это, на самом
деле, не живописная задача. Живописец
это тот, кто окрашивает внутренним,
собственным цветом всё, что угодно.
Подсолнух может быть синий, зеленый,
чёрный, какого угодно цвета, на всё это
воля художника. Ну, а красные подсолнухи
появились, как закатные, когда закат
их окрашивает в красный. А совсем недавно
я был у друга на даче и просто остановился,
на соседский участок смотрю, а там
растут красные подсолнухи. Я не знал,
что они бывают красными!
Поэтому, естественно,
художник обозначает цветом ту или иную
эмоцию: холодную, теплую, где-то мне
вообще нужно было вклеивать золото,
чтобы вот это золотое свечение, немножко
даже иконное, создать от этих подсолнухов.
Потому что надо всё-таки понимать, для
Ван Гога это было духовное завещание.
Он понимал, что эти цветы – и солнце, и
человек одновременно. Это нечто
божественное, в том плане, что над
человеческое. Он же, хоть в юности и
служил церкви, но для него богом была
природа и в данном случае он солнцепоклонник.
Я же человек, конечно, абсолютно не
религиозный, но когда вижу 12-13 подсолнухов,
то не могу не думать о тайной вечере,
конечно.
– У вас на выставке
присутствуют скульптурные изображения
подсолнухов. Почему вы выбрали именно
дерево для их создания?
– Дело в том, что там
не только дерево. Естественно, в основе
дерево, но есть и металл. Я вообще в
последние годы нередко делал скульптуры.
Были и животные, и люди, и рыбы. Подсолнухи
сделаны из материалов, выброшенных,
найденных мною на берегу реки: гвозди,
металл ржавый, битые стекла, рекой и песком
тертые доски. Я из этого всего комбинирую
и просто на определенном этапе, когда
писал живопись, вдруг увидел, как
картинку, что можно сделать скульптуру.
Сделал одну – увидел вторую, сделал
вторую – увидел третью. И вот так, пока
не сделал четыре работы, я не насытился.
Четырьмя я насытился.
– Помимо подсолнухов
на выставке также представлены портрет
Ван Гога и ваш автопортрет. Они висят
на одной стене с разных сторон.
– Да, это то, что вы
думаете. Это, безусловно, моя гордыня.
Никаких других прочтений здесь не может
быть. Я понимаю Ван Гога, я понимаю то,
что он делал, я понимаю себя и понимаю
то, что я делаю. И поверьте, если бы я
сделал один-два подсолнуха, я бы так не
повел себя. Но когда я сделал более
сотни подсолнухов, я спокойно могу
висеть на одной стене с ним и разговаривать
на равных. Без всякого чувства какой-то
скромности. Ван Гог тоже не был скромным
человеком. Вообще художнику не присуща
скромность, она ведет ко многим потерям.
И если ты не понимаешь смысла собственного
пути, если ты не веришь в собственное
предназначение, предначертание, то в
искусстве вообще делать нечего. Потому
что только из таких художников и состоит
мировое изобразительное искусство.
– Планируются ли еще
какие-то проекты в дальнейшем?
– Вообще планируются
очень интересные проекты и тоже мной
придуманные или совместно с братом
придуманные. Мы больны рекой, на самом
деле. Мой брат с точки зрения археологии: он очень любит копаться, искать всякое
старье. Я тоже очень люблю, но помимо
этого еще тащу оттуда гвозди, железяки,
то есть монтирую то, что дала мне Северная
Двина. И помимо этого, конечно же, еще
живопись, графика, любые виды искусства.
То есть то, что нам дает река или
отталкиваясь от реки. То, что показывает
насколько важна наша вот эта оседлость
на этой реке. Есть наша река, левый
берег, правый берег, это мои берега, моя
река. Вот это мы хотим показать. Условно
говоря, река – наше всё.
