Два Фёдора: Абрамов и Фатьянов

В моей многолетней журналистской практике подобный пример, пожалуй, единственный. А дело вот в чём

Как‑то незаметно, год за годом, без каких‑либо с моей стороны особенных усилий в моих блокнотах накопилось множество отзывов об одном и том же человеке. Причём отзывов людей самых разных, нередко даже незнакомых друг с другом. И что характерно, когда они мне рассказывали об этом человеке, их глаза как‑то по‑особенному теплели, а слова становились задушевнее.

Вспоминая о своих походах с Абрамовым по местам, которые когда‑то топтала великая пинежская сказительница Мария Дмитриевна Кривополенова, веркольский художник-самородок Дмитрий Клопов поведал мне, что они с Фёдором Александровичем не только обмерили основание сруба, оставшегося от домика Кривополеновой, но и начертили точный план усадьбы. С ним‑то впоследствии и познакомил он художника Фёдора Фатьянова, а тот воссоздал кривополеновское жилище, нарисовав, каким оно могло, по его мнению, быть. Интересно, что в том доме было особенное такое окошко. Хозяева не заносили в дом воду, а сливали её по жёлобу в это окошечко.

Немало наслушалась я о Фатьянове и от вдовы писателя Людмилы Владимировны Крутиковой. Вспоминая горестную весну 1983 года, добрым словом отзывалась она о Фёдоре Михайловиче, о том, как с возмущением бросил он в адрес владельцев соседней усадьбы: «Вы что? Жалеете Абрамову один метр земли?!» Именно Фатьянов накануне погребения умершего друга самовольно выкопал новые ямы для столбов, на которых крепилась соседская ограда, и на метр отодвинул её от могилы (позднее на прежнее место забор никто вернуть не решился).

На мой взгляд, просто фантастическим является в судьбе Фатьянова и тот факт, что он проходил армейскую службу вместе с жителем Верколы Михаилом Ивановичем Абрамовым – прототипом Михаила Пряслина из романа Фёдора Абрамова «Братья и сёстры».

Хранилось в моём блокноте и такое, что все годы моего личного незнакомства с Фатьяновым интриговало больше всего. Я о прозвище, которым веркольцы называли его между собой. Когда я, наконец, познакомилась с художником, то убедилась, что они оказались правы, окрестив абрамовского друга мужичком с мягонькой говорькой.

Знаю, что Фатьянову писал письма Фёдор Абрамов. Вот некоторые строки из письма, написанного за 41 день до кончины: «2 апреля 83 г. Михайлович, дорогой! Где Вы? Что с Вами? Почему забыли напрочь старика Абрамова? Уж я Вам писал, и всё ни привета ни ответа. Ну да ладно, мне о Вас каждый день напоминает „Рассвет на Мезени“. Ах, какая картина! Чем больше смотрю на неё, тем больше хочется. Всё такое родное, нашенское!..»

Фатьянов – из Лешуконии, с реки Мезени, из деревни Селище. С детства воспитывался в сказках…

Из беседы с ним я узнала в подробностях историю о том, как в его художественную мастерскую приходил Фёдор Абрамов. На живопись писатель только глянул, больше рассматривал рисунки, на которых был дед Мартын – в молодости заядлый охотник и рыболов, а в старости знаменитый умелец мастерить туеса. Приходилось Абрамову дивиться поделкам Мартына Филипповича на одной из выставок в Ленинграде.

Мартын Филиппович Фатьянов. 1973 Рисунок Фёдора Фатьянова– Так это и есть тот самый Мартын? – спросил он, вглядываясь в черты нарисованного старика.

– Да, тот самый, – ответил художник и подал гостю дядин туес, который экспонировался на всемирной выставке.

Ахнув, Абрамов стал с восхищением его рассматривать, а Фатьянов, довольный, что доставляет писателю радость, принялся рассказывать ему историю о том, как дед Мартын этот туес ладил.

Но стоило разлиться по мастерской его мягонькой говорьке, как гость сразу же отложил поделку и, вытащив из пиджака записную книжку, попросил рассказчика повторить понравившуюся фразу. Но тот его остановил:

– Ты, Фёдор Александрович, книжечку‑то положи обратно, ничего не записывай, я тебе столько за столом расскажу… Давай лучше сядем. Ты что будешь пить? Херес или коньяк?

Абрамов тёзку послушался, книжечку спрятал и задал встречный вопрос:

– Неужели два Фёдора будут пить херес? Подавай коньяк!

Сели они за стол, выпили, и потекла беседа. Вот тогда‑то и поведал художник, что его родному дяде Мартыну уже 95 лет, что он георгиевский кавалер, а леса степями называет, и все‑то они им насквозь исхожены. Ещё рассказал, как дядя делал туес:

«Приехал я к нему и говорю;

– Скоро выставка будет, ну‑ка, сделай‑ка туес.

А он баню строил. Отступился он от бани и стал тот туес делать. Сутки сидел, не разгибаясь. А когда его мне показал, то я воскликнул:

– Дядя, да такой‑то туес бутылку спирта стоит!

– Неужели так дорого? – удивился Мартын Филиппович. А бутылку с этим зельем тогда за шесть рублей можно было купить…»

Лишь за полночь расстались два Фёдора. На прощание обнялись. И только через двенадцать лет узнал Фатьянов, что в тот день Абрамовым был найден ещё один сюжет для «Травы-муравы». Свой рассказ писатель озаглавил незатейливо – «Мартынов туес».

Когда до Фёдора Михайловича долетела весть, что Абрамов умер, он тут же вспомнил о фотоплёнке, на которой запечатлел друга, когда принимал его у себя в мастерской. Она была проявлена, но отпечатать фотографии руки не доходили. Лихорадочно художник принялся за работу. Из всех снимков выбрал самый, на его взгляд, подходящий и со слезами на глазах взялся за кисти. Когда портрет был готов, с ним отправился в опечаленную Верколу, и все, кто в день похорон прощался с писателем, видели его не только мёртвым, но и живым – в изголовье гроба висел портрет Абрамова, выполненный Фатьяновым со своей же фотографии.

В мастерскую Фёдора Фатьянова Абрамов приходил не один. Его сопровождали: веркольский художник-самородок Дмитрий Клопов, жена Людмила Крутикова, корреспондент «Правды Севера» Евгений Салтыков и заместитель начальника областного управления культуры Валентина Филиппова. Все они вместе с хозяином мастерской чаёвничали за самоваром, который теперь в дни торжеств угощает чаем гостей Архангельского литературного музея.

После чаепития сопровождающие разошлись, а двум Фёдорам ещё было о чём поговорить…

Рисунок Фёдора Фатьянова с изображением дяди Мартына Филипповича, диковинный туес, фотоплёнки, запечатлевшие Фёдора Александровича Абрамова, его письма, адресованные мужичку с мягонькой говорькой, давно хранятся в Архангельском литературном музее.