06.11.2018 09:07

Учитель и его лучший ученик

30 октября в России отметили День памяти жертв политических репрессий. Одной из этих жертв стал учитель Фёдора Абрамова - А.Ф. Калинцев. Реабилитирован Алексей Фёдорович в 1981 году по ходатайству Фёдора Александровича
Фёдор Абрамов и академик Дмитрий Лихачёв, 1980 год. Фото из комплекта открыток «Фёдор Абрамов»

Учитель – с девятнадцати лет

Фёдор Абрамов не раз говорил, что в детские и юношеские годы самое большое влияние оказали на него два человека – его тётушка Иринья и учитель Калинцев. Начальную школу будущий писатель окончил первым учеником, очень хотел учиться дальше, но в пятый класс его взяли не сразу: социальное положение – середняки – помешало. Обида была горчайшей. «Один-единственный человек понимал, утешал и поддерживал меня, – скажет позднее Фёдор Александрович. – Тётушка Иринья, набожная старая дева с изрытым оспой лицом, которая всю жизнь за гроши да за спасибо обшивала чуть ли не всю деревню. Тётушка, конечно, у меня была очень религиозная, староверка. И она была начитана, она прекрасно знала житийную литературу, она любила духовные стихи, всякие апокрифы. И вот целыми вечерами, бывало, люди слушают, и я слушаю, и плачем, и умиляемся. И добреем сердцем. И набираемся самых хороших и добрых помыслов. Первые уроки доброты, сердечности, первые нравственные уроки идут от моей незабвенной тётушки Ириньи».

Абрамов охотно рассказывал о своём учителе Алексее Фёдоровиче Калинцеве, подчёркивал, что естественник Калинцев «по уму, живому, разностороннему, по нравственному началу и чистоте» мог бы украсить университетскую кафедру. «Но это был народник, в самом высоком смысле этого слова народник. И после окончания учительской семинарии он пошёл в глушь, в пинежскую глушь, за четыреста вёрст от ближайшего города…»

Надо уточнить: сначала Алексей Фёдорович Калинцев работал в мезенской глуши.

На свет он появился в 1882 году. В 1901‑м – после окончания Тотемской учительской семинарии (ни на гимназию или реальное училище, ни на университет в семье мелкого купца не было средств, а в семинарии платили казённую стипендию) – стал преподавать в 19 лет в сельском общественном училище мезенского села Мелогора. До него там за три года по разным причинам сменились четыре учителя, которые занимались с детьми 8–13 лет. К Алексею же Фёдоровичу приходили на уроки и дети, и взрослые.

Благодаря Калинцеву менее чем за два года был построен Народный дом (позднее такие дома – аналоги Домов культуры), при котором организовали кружки самодеятельности – хоровой, музыкальный, драматический.

Молодёжь ставила спектакли, концерты, население охотно шло на них. О пьянстве, как донесла молва до советского времени, и речи не было.

Калинцев мог бы учительствовать на Мезени долго, если бы не увлечение «революционной романтикой»: Алексей Фёдорович почитывал и хранил запрещённую литературу, сочувственно относился к взглядам социалистов-революционеров, общался с политическими ссыльными, которые, к слову, помогли построить Народный дом. Иногда учитель распространял эсеровские прокламации. Связь с эсерами ему и припомнят в 1938 году.

И «зелёный огонь» вспыхнул

Из-за того политического увлечения отправили Калинцева в Пинежский уезд. Сначала – в Кучкас, а через год перевели в Карпогоры.

После Октября 1917 года были организованы школы крестьянской молодёжи, образование в которых приравнивалось к среднему. Они существовали до начала тридцатых годов. Я ещё застал – на Пинежье и Мезени – людей, которые учились в Карпогорской ШКМ. Они рассказывали: в школе изучали сельхозмашины, сельхозкультуры; подсобное хозяйство состояло из коров, быка, кроликов, большого огорода; учащиеся обеспечивали себя ягодами, грибами, рыбой.

В Мезени жила ученица Калинцева Нонна Лукична Задорина, заведовала аптекой. Родом она из пинежской деревни Городок. В своё время я записал её воспоминания о Калинцеве и ШКМ: «Алексей Фёдорович вёл у нас математику и физику. Рассказывал очень понятно. Смотрелся как профессор: подтянутый, в костюме-тройке, пенсне позолоченное, часы в кармашке. Когда ответ слушал, палец к губам прикладывал, глаза закрывал. Очень был интеллигентный. Он был у нас самый серьёзный и самый лучший учитель.

В школе было очень хорошо с питанием. Дома мы голодней жили (отца рано не стало). Из дому мы ничего не получали. На готовом жили. На огороде такой турнепс выращивали, что я на веку больше не видала. Алексея Фёдоровича все любили»

За свою долгую учительскую жизнь А. Ф. Калинцеву пришлось вести много предметов – биологию, географию, астрономию и другие. Освоить их помогали летние учительские курсы (до 1915 года) и самообразование. Похоже, что немецкий язык этот учитель-энциклопедист выучил самостоятельно.

И вне школьных классов Алексей Фёдорович Калинцев был человеком разносторонних интересов. Занимался – вместе с учащимися – озеленением Карпогор. Как писал Фёдор Абрамов, «зелёный огонь» вспыхнул» в селе. Увлекался Калинцев драматическим театром, поставил пьесу Горького «На дне». Руководил струнным оркестром. Участвовал в ликвидации безграмотности. Как подчёркивал Абрамов, Калинцев сыграл выдающуюся роль в просвещении пинежского населения.

В 1917–1918 годах Алексей Фёдорович проделал огромную работу по организации кооперативного общества «Никитинцы», в которое вошли в основном зажиточные крестьяне. При организации общества Калинцев дважды объехал чуть не весь уезд. Жители Пинежья долго помнили «красных купчиков», которые продавали всякую всячину, разные необходимые вещи – гвозди, мыло, валенки, пуговицы и так далее. Был у общества и свой магазин. Работали кооператоры до коллективизации. В тридцатые годы общество стали называть эсеровским, под таким клеймом оно и фигурирует в следственных материалах по делу Алексея Фёдоровича Калинцева.

Поэт Абрамов Федя

Следующая школа Алексея Фёдоровича – Карпогорская средняя. Фёдор Абрамов окончит её первым учеником.

Ученица школы, жительница пинежской деревни Немнюга Надежда Прокопьевна Патракеева рассказала мне в своё время, что Алексей Фёдорович «рубашки носил снежно-белые, воротнички и манжеты были будто накрахмалены; всегда при галстуке; в карманчике жилета – часы на цепочке в серебряном корпусе; брюки всегда со стрелочкой, на ногах – лакированные штиблеты.

На уроках его всегда была тишина. Мы боялись прийти неподготовленными – было стыдно не ответить именно ему. Если встанешь и молчишь, он назовёт тебя по имени-отчеству, посадит, а сам начнёт ходить и приговаривать: «Ай-ай-ай! Да как же так?.. Как думаете, снова придётся учить? Придётся…»

Как вспоминал Фёдор Александрович, первый раз он увидел Калинцева в мартовский воскресный морозный и ясный день 1934 года. «… и я, четырнадцатилетний деревенский паренёк с холщовой котомкой за плечами, в которой вместе с бельишком была какая‑то пара ячменных сухариков (тогда ведь была карточная система – 300 граммов хлеба на иждивенца!), в больших растоптанных валенках с ноги старшего брата, впервые в своей жизни вступил в нашу сельскую столицу – Карпогоры. Тогда это было обыкновенное северное село, но мне всё казалось в нём удивительным: и каменный магазин с железными дверями и нарядной вывеской, и огромное, по моим тогдашним представлениям, здание двухэтажной школы под высоким, мохнатым от снега тополем, где мне предстояло учиться, и необычное для моей родной деревни многолюдье на главной улице. Но, помню, всё это в миг забылось, перестало для меня существовать, как только я увидел его, Алексея Фёдоровича.

Он не шёл, он шествовал по снежному утоптанному тротуару, один-единственный в своём роде – в поскрипывающих на морозе ботинках с галошами, в тёмной фетровой шляпе с приподнятыми полями, в посверкивающем пенсне на красном от стужи лице, и все, кто попадался ему навстречу, – пожилые, молодые, мужчины, женщины, все кланялись ему…»

Наверно, такую картину Фёдор Абрамов запомнил не с первого раза, в неё добавились и другие встречи. Хотя как знать! – память‑то у паренька была писательская, так что не исключено, что эта «фотография» – моментальная.

В школе Абрамов писал стихи. «Поэтом» был недолго.

Как вспоминала Ульяна Александровна Абрамова (родственница Фёдора Александровича, учитель математики Карпогорской школы), «прежде чем отсылать написанное куда‑то для печатания, он консультировался не у учителей литературы, а у учителя Алексея Фёдоровича Калинцева. Всё и обо всём он знал. И в спорах наших, среди учителей, мы всегда обращались к нему за уточнением, кто из нас прав. Его решению мы верили и дорожили его мнением».

Как и другие советские люди, школьник Абрамов «болел» событиями в Испании 1937–1938 годов (их называют первой схваткой с фашизмом), написал поэму «Испанка». Калинцев не советовал автору куда‑либо отправить её: чтобы вещь получилась интересной, «надо хорошо знать культуру этого народа, его нравы и обычаи». Так сказал учитель своему ученику. Алексей Фёдорович отсоветовал отослать куда‑либо поэму, несмотря на то что комитет по проведению районной художественной олимпиады высоко оценил «Испанку» (Абрамов читал её на олимпиаде) и заметил, что у школьника есть «талант к писательской работе».

Виновным себя не признал

К 1938 году Алексей Фёдорович сильно сдал физически. Ему было уже нелегко даже выставлять отметки в классном журнале: подслеповатые глаза только что не бороздили страницу журнала, поражённая ревматизмом рука тряслась, лысина становилась малиновой от натуги. «И вот как, когда, каким образом этот полуинвалид-старик мог написать конспект очередного раздела учебника, который мы проходили (учебник дарвинизма был один. – СД), да ещё не в одном экземпляре, а в двух-трёх, да с рисунками, это для меня и доселе остаётся загадкой», – скажет через много лет Абрамов.

В том же 1938 году Калинцев был арестован и судим. Приговорён к семи годам лишения свободы. На суде, состоявшемся в Карпогорах, двое свидетелей выступили в защиту Алексея Фёдоровича. Один из них, Сергей Рясович Голубцов, «учитель-пенсионер», сказал следующее: «Показания, которые записаны на предварительном следствии, я не подтверждаю в той формулировке, что будто бы он сказал, что не уважает Советскую власть, этого я не слышал».

Кстати о том, как по‑разному вели себя люди, имевшие отношение к «делу Калинцева». Заведующий РОНО дал в «органы» справку об успеваемости учеников Алексея Фёдоровича. В справке говорится, что в 1936–1937 учебном году успеваемость по немецкому языку в каждой четверти была больше 90 процентов (в четвёртой четверти даже 100 процентов), но «эта успеваемость подлежит сомнению, так как из работников РОНО никто не знает немецкого языка».

В обвинительном заключении написано, что эсер Калинцев, защищая врагов народа – троцкистов, – клеветнически утверждал, что «в отношении крестьянства Сов. власть проводит неправильную политику, принудительно загнала их в колхозы».

Калинцев никого не оговорил, виновным себя не признавал и стоял на том до конца: написал кассационную жалобу в Верховный суд РСФСР: «…не чувствую за собой ни одного момента, который бы компрометировал меня перед Советской властью, и следствие, ведшееся слишком односторонне, в сторону только обвинения меня во что бы то ни стало и доводившее меня до полного истощения сил и болезненного состояния (меня допрашивали 14 раз подряд днём и ночью), причём мои объяснения не принимались во внимание, требовалось только признание в несовершённых мною преступлениях, – это следствие не нашло доказательств моей контрреволюционной работы, не нашло ни одного колхозника или единоличника, которые подтвердили бы приписываемые мне преступления».

Кассационная жалоба не была удовлетворена.

Алексей Фёдорович отбывал срок в Архангельской промышленной исправительно-трудовой колонии. 18 февраля 1941 года умер от туберкулёза лёгких, осложнённого воспалением лёгких. В акте о погребении сказано, что 19 февраля похоронен на Соломбальском кладбище.

«Самосожженец»

В январе 1964 года Фёдор Абрамов приехал в Москву, привёз в журнал «Новый мир» рассказ «Поездка в прошлое». Главный редактор журнала Александр Трифонович Твардовский – как известно, человек честный и смелый – в своём кругу горько усмехался: «Самосожженец». Напечатать рассказ было невозможно.

Пытался Абрамов опубликовать «Поездку в прошлое» в «Литературной России». В августе 1964 года получил от редактора отдела русской литературы этой газеты Галины Дробот письмо: «Густая это, настоящая проза. «Поездка в прошлое» вызывает целую бурю сложных, тревожных и противоречивых чувств. Пожалуй, по силе воображения я такого о раскулаченных не читала. Но именно потому, что это так сильно, аж мороз по коже, печатать этот рассказ невозможно. Слишком страшная картина, слишком тяжкие человеческие судьбы».

Рассказ Фёдор Александрович переделает в повесть, закончит её в 1974 году, но свет она увидит только через шесть лет после смерти писателя, в пятом номере журнала «Новый мир» за 1989 год. Тематика будет шире, – как написала в послесловии к публикации Л. В. Крутикова-Абрамова, это «трагедия коллективизации и раскулачивания, противостояние фанатиков-революционеров и подлинных хранителей общечеловеческих ценностей, прозрение и истоки трагедии людей разных социально-нравственных ориентаций, причины пьянства, которое Абрамов наряду с пассивностью называл национальным бедствием страны».

А. Ф. Калинцев стал прототипом одного из героев повести – учителя Павлина Фёдоровича.

Фёдор Александрович мог прочитать уголовное дело своего учителя. Если бы прочитал, вспомнил бы ещё раз, как возмущались десятиклассники, в том числе он, в связи с арестом Калинцева. Громко возмущались. Учителя, в первую очередь директор школы, остановили ребят от каких‑либо шагов в защиту Калинцева… Но Абрамов не читал уголовное дело А. Ф. Калинцева (отметки об этом в деле нет). Я предполагаю, потому, что по опыту работы в СМЕРШе знал, как часто «стряпались» дела по обвинению «врагов».

Во время службы в СМЕРШе случались у Абрамова трудные дни, когда было неизвестно, как повернётся его судьба. В это время его духовно поддерживали люди, которых он любил. Среди тех, кого он вспоминал, был и Алексей Фёдорович Калинцев.

Нашли ошибку? Выделите текст, нажмите ctrl+enter и отправьте ее нам.
Сергей ДОМОРОЩЕНОВ