Год Фёдора Абрамова: «Фактиков подбросьте!»

В середине марта 1981 года Фёдор Абрамов приехал в Архангельск инкогнито

Побывал только в гостях у своего друга художника Фёдора Фатьянова, от остальных архангельских знакомых скрывался, дабы время своё не транжирить. Оно ему требовалось для корпения в областном архиве. Однако в городе всё‑таки был человек, встречи с которым писатель искал. Мало того, о своём предстоящем приезде предупредил его загодя, ещё в поздравительной новогодней открытке.

Но, приехав в Архангельск, своего адресата, увы, не обнаружил. Дважды в один и тот же день наведывался к нему домой. Днём никого в квартире не застал и, перед тем как уйти, расспросил соседей. Получив от них успокоивший его ответ, ушёл и вечером снова объявился. Но ожидало разочарование: тот, с кем жаждал срочно увидеться, уехал в командировку. Фёдор Александрович вежливо поговорил с матерью и женой отсутствовавшего хозяина и, увидев его светловолосых сынишек, изумлённо воскликнул: «Какие белоголовые мальчики!»

Человека, с которым так упорно искал встречи Фёдор Абрамов, я хорошо знала. Звали его Виталием Ивановичем Падчиным. Известен он был и многим архангельским коллекционерам. На Абрамова он «вышел», прочитав его открытое письмо землякам «Чем живём-кормимся». Обнаружив удивительное совпадение своих переживаний с размышлениями знаменитого писателя, Виталий Иванович отложил в сторону газету «Правда» и тут же взялся за перо.

В том своём первом письме он излил на бумаге всё, что давно наболело. Разумеется, привёл немало примеров бесхозяйственного отношения к земле-кормилице (работая в мелиорации, мотался по области и видел, что повсюду творится). Кроме того, откровенно поведал о дореволюционной жизни северных крестьян, пересказав Абрамову, что слышал от отца и деда – коренных жителей Шенкурского уезда. Помимо письма вложил в конверт открытку с видом Веркольского монастыря.

Совершенно неожиданно (в том же январе 1980 года) от писателя пришёл ответ. Поблагодарив за открытку, тот дал понять, что заочному знакомству рад и готов его продолжить: «Если у Вас окажется и ещё что‑то в этом роде – присылайте. У меня к старине не праздный интерес…»

Святой праведный отец Иоанн Ильич Сергиев (Кронштадтский)Узнав, что Абрамов собирается писать историческое повествование о жизни северян конца XIX – начала XX века и размышляет над этим уже довольно давно, Падчин проявил рвение и добыл у архангельского коллекционера Валькова экземпляры «Архангельских епархиальных ведомостей» (с 1890 по 1910 год), к ним присовокупил старинную брошюрку «Как выбрать рабочую лошадь» и несколько других очень редких книг, в числе которых было и дореволюционное издание о Веркольском монастыре. Пересказал и то, что слышал об Иоанне Кронштадтском от своего отца, а чуть позднее отослал книгу «Золотое слово», написанную этим знаменитым священником.

Писатель обрадовался, обретя такого толкового помощника. Ненавязчиво приглашая Падчина к дальнейшему сотрудничеству, он ещё не один раз напишет ему, что для его работы «всё во благо – открытки, фотографии, книги и т. д.». А однажды даже проявит явное нетерпение: «Материальчика, фактиков подбросьте!!!»

Помню, стоило впервые прочитать эту восклицательную фразу, как за нею мне (в молодые годы я работала на стройке подсобницей у каменщика) тут же послышалось знакомое: «Подбрось кирпич! Да раствора не жалей!» А ведь в данной ситуации Абрамов и в самом деле «выступал» в роли сродни той, которую выполняет на стройке каменщик. Как раз в ту пору у него вызревал окончательный план «строительства» нового романа, к которому он подбирался уже двадцать пять лет.

Не исключено, что столь долгий срок понадобился писателю не только на обдумывание идейного стержня будущего произведения, но и на поиски живых фактов, в которые предстояло тот стержень замуровать. Вот и выходило, что всё добываемое с помощью Падчина становилось, в конце концов, тем самым строительным материалом, коим требовалось оживить и одушевить «Чистую книгу», сделав её достоверной. Много места в ней Абрамов собирался уделить «быту, хозяйству, всем особенностям духовно-хозяйственного уклада северян», поэтому был рад любой подсказке «подсобника».

Писателю было очень приятно, что Виталий Иванович проявляет такой интерес к его будущей работе. В долгу оставаться не хотел. Поощряя Падчина, время от времени посылал ему свои книги. А однажды даже похлопотал, чтобы добыть для него очень дефицитную по тем временам подписку на своё собрание сочинений. Расходы Падчина за уже приобретённые материалы сразу же гасил и высылал деньги про запас на тот случай, если ещё что‑нибудь подвернётся. И снова (в который раз!) напоминал добытчику о желании иметь книги своего земляка о. Иоанна Кронштадтского.

Абрамова интересовали лирические дневники, которые Иоанн Ильич вёл на протяжении многих лет. Имелась в виду книга Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Чтобы заполучить её, Фёдор Александрович готов был на любые расходы. О его необычайно уважительном отношении к Иоанну Ильичу Сергиеву говорит и такая фраза из письма от 10 марта 1980 года: «…кстати, это мой земляк, в 40 верстах от меня родился он, вернее, я – от него». Забегая вперёд, скажу, что дореволюционное издание желанной книги Падчин, в конце концов, сумел добыть, но, увы, уже после кончины Абрамова.

Здесь хочу прервать рассказ о заочном деловом сотрудничестве и вернуться к той мартовской (1981 года) ситуации, о которой я упомянула в самом начале. Именно тогда Виталий Иванович и Фёдор Александрович впервые увиделись и пожали друг другу руки. Вернувшись из командировки, Падчин тут же узнал (и дома, и на работе), кто его разыскивает, связался с Абрамовым по телефону, и они договорились о встрече.

С первой же минуты личного знакомства он почувствовал лихорадочно-нетерпеливый абрамовский азарт. Было заметно, что писатель находится в цейтноте, срок его творческой командировки неумолимо убывал, поэтому за оставшееся время ему хотелось многое провернуть. Уже не один день Абрамов просиживал в областном архиве. Тамошние находки, видимо, ещё больше подогрели его «аппетит». Но был тот «аппетит» (так, по крайней мере, показалось Падчину) уже не всеядным, а выборочным. Писатель тут же обратился к нему с конкретной просьбой: разыскать архангельский календарь-ежегодник за любой год начала XX века. Помощник проявил максимальную оперативность и вскоре желаемое добыл.

Как‑то раз, сопровождая Абрамова по пути в областной архив, Виталий Иванович спросил, не пригодятся ли ему рукописные записки извозчика, который вёз из ссылки Климента Ворошилова. Писатель наотрез отказался и коротко объяснил причину: «У него руки по локоть в крови».

Эта реплика прозвучала для Падчина как гром среди ясного неба, но он не стал расспрашивать подробности, лишь мысленно поблагодарил попутчика, что тот доверил ему такое (до грядущей гласности ещё предстояло дожить!).

Фёдор Александрович не переставал советоваться с Падчиным по самым разным вопросам. Например, просил подсказать, кто ещё из архангельских старожилов (кроме Ксении Петровны Гемп, с ней он был уже хорошо знаком) смог бы без оглядки на запреты поведать ему о дореволюционном времени, его нравах и быте. Виталий Иванович порекомендовал обратиться к Зосиме Калашникову и дал его адрес. Позднее узнал, что домой к этому известному в Архангельске человеку Абрамов отправился чуть ли не на следующий день, подарил ему книгу со своим автографом и долго с ним беседовал.

А однажды Падчин проявил инициативу и явился к писателю с добычей, которую тот не заказывал. Недавние предки Виталия Ивановича жили в том времени и в той среде, коими так интересовался писатель, и Падчина распирало от желания рассказать о своих родственниках. Тем более что перипетии их жизни были довольно примечательны. А вдруг что‑нибудь приглянется Абрамову? Но вскоре заметил, что Фёдор Александрович особой заинтересованности к его историям не проявляет. Не решаясь дальше навязывать то, чем Абрамов явно не хотел себя обременять, Виталий Иванович замолчал. Объяснил сам себе и причину такого прохладного внимания. Она, на его взгляд, могла заключаться в том, что рассказываемые им истории были, прежде всего, связаны с Шенкурском. Сам собой напрашивался вывод: всё, что не касалось его родной Пинеги, было тогда для Абрамова как бы побочным и в уже выстроенный план будущего романа не вписывалось.

А между тем жизнь Падчина-старшего (отца Виталия Ивановича) могла послужить канвой для целого повествования. Оно было бы о том, как обыкновенный северный крестьянин государеву службу отбывал в Петрограде, участвовал в февральских событиях 1917 года, слушал Троцкого, после демобилизации взялся было пахать землю, да его вместе с земляками снова стали призывать под ружьё. Далее известные шенкурские события и Гражданская война, которые тоже втянули крестьянина в свой водоворот. Падчину-старшему стало жаль свою лошадку (её забрали интервенты), и он, надеясь после войны вернуться вместе с нею в родную деревню, пошёл воевать на стороне тех, кто её увёл. Когда же установилась советская власть, ему пришлось отбывать наказание за своё «непутёвое» прошлое.