Его жизнь родила его книги

В нашем городе имелся исторический диван. Стоял тот диван в гостиной у купца Мохноногих, очень любил купец диваном тем перед гостями погордиться. Так себе был диван, сидеть на нем твердовато – в старину ведь на пружинах не делали, – и обит был розовым репсом в полоску, ну, совсем простенько, ничего выдающего. Только разве на спинке сверху фетимети – картиночка написана была соблазнительная: пастушок с пастушкой на лужке сидят. На диване том сам царь сиживал. За что купил, за то и продаю, только рассказывали мне достоверные люди об этом вот какую историю. Блаженныя памяти в бозе почивший государь император Александр Николаевич проезжал раз через наш город, спешно ехал на четырех тройках. А остановился государь, конечно, у губернатора. Губернатор-то, сказывают, был старичок, но у него молодая жена. Как взглянет на нее государь: «Желаю, – говорит, – у вас обед откушать». Губернатор, конечно, осчастливлен, бегает вокруг жены: «Проси, милочка, проси». А государь ему: «Выдь-ка, – говорит, – ваше сиятельство, на минутку, я тут жене твоей стану любимые блюда заказывать». И всех из комнаты государь удалил.

Что он там с губернаторшей соизволил беседовать, не нам судить да сплетки разные передавать, только губернаторша, сказывают, после целый день смеялась и плакала. Но государь за обедом был очень веселый, шутил все да похваливал, говорят, наши местные наливки, а губернатора велел даже представить к милостивой награде. Ну, так, отобедал у них государь и дальше ехать. Только и осталась память от него: тот диван да по краешку дивана еще пятнышко, – губернаторша сказывала, что тут у государя было за обедом вареньем вишневым капнуто, блинчики изволил кушать государь с вареньем. Так и оставила губернаторша на память то государево пятнышко, приказано было его строго не смывать, не чистить.

Вот этот самый диван и стоял у Мохноногих в гостиной, купил он его за большую цену у губернаторова внука, ротмистра, который с Питера к нам наезжал продавать-проматывать отцовское добро. А купец Мохноногих был человек богатеющий, склады да пристаня держал, да ломовиков три артели у него работали на подряд. Человек он был кряж, седой, щетинистый весь и на голос очень груб – на каждое слово у него свое присловье было, да такое – лошади шатаются, право. Но любил купец Мохноногих разные вещи исторические покупать... Самое разлюбезное дело бывало ему диваном своим похвалиться. Картиночку, которая на спинке, покажет и пойдет нести несусветные побаски про пятнышко. Сам все гостьям-купчихам подмигивает да подталкивает в бок. Наперво всегда норовит диван показать, а часы и всякие другие штуки потом. Чудной был старик! За революцию ему пришлось пострадать шибко много и все из-за своего же характера. Судите сами: у него дом забирают, склады запечатывают, контрибуцию какую наложили, ему бы молчать, а он, как со сна ошарашится, сядет к окошку и весь день пушит новую власть. Как завидит кого, высунется и пошел на всю улицу: – Ну, золотая рота! Но, шморгонцы! Ну, голозадые! Не всех, видать, обрали? Зеньки-то все расширяете? Ужо-ужо, подавитесь! И всякие подобные слова. Народ, вся улица слушает – срам. Жестокий был старик, непокорный. Зато уж и пострадал, – это уже как полагается. О-ох, пострадать-то ему привелось! Дошло, я думаю, до шеи. Арестовали его вскоре. А нужно вам сказать, что в красной-то гвардии и в начальстве у нас много тогда сидело из его же артели ломовых да грузчиков.

Ну, уж они его мытарили-мытарили после, не знали, какую только ему работу придумать погрязнее. Он и помойки выгребал, и последние места в казармах чистил, и на золотой бочке ездил, и помои выносил, и в конюхах состоял. Постарел сразу от того человек, унизился, шею нагнул и волосом да грязью зарос до глаз. Стали за то его наши ребятишки городские прозывать «вонючим созданьем», смеялись над ним все, самый последний человек в городе стал Мохноногих.

Наконец, спрашивает его начальство: – Ну, как, хозяин, выходился? Не дерзишь боле? Не заносишься? Или как? Молчит старик, научили, небось, молчать-то, только голову опустил.

– Вот и хорошо. А мы тебе повышение теперь дадим. У нас ведь не то, что у тебя бывало. Как ты по конному делу знаток, определяем мы тебя по той же части в губпродком, в отдел трамота, по гужевому транспорту. Желаешь? Молчал, молчал старик, а потом и говорит: – Так точно.

– Ну, иди.

Дали старику бумажку, и поплелся он в трамот. А трамот в его же собственном доме размещается. Пришел он и через порог переступить не смеет, первый-то раз прямо нога не поднимается. Наконец заходит.

– Где тут у вас гужевой транспорт? – На самый верх, – говорят, – иди.

– Это в спальне, видно, – старик соображает. И пошел прямо через все апартаменты посмотреть хоть, что с домом сталось. Смотрит: часы и все эти штуки убраны куда-то. Столов везде наставлено, и пол крашеный сносился, и потолок закоптел. Так, ладно.

Ходил-ходил он по всем это комнатам, будто не может все найти свой гужевой транспорт. И так незаметно он входит в гостиную. Остановился и смотрит так, смотрит: что-то, видит, как будто неладное есть.

А сидит на историческом диване его же кладовщик Васька Лента и пишет бумаги. Только диван вроде бы и не тот совсем стал, какая-то неизвестная есть перемена.

Стороной-стороной подходит он к своему дивану, смотрел-смотрел еще, – непонятно ему, что с диваном сталось. Как брякнет вдруг он кулаком по спинке: – Васька, сукин сын, отвечай сейчас, что с моим диваном сделали? Убью дьявола! Тот как вскочит. Моргал, моргал глазами, ничего не понимает – откуда опять взялся ершистый хозяин Мохноногих? Первое время ажно глаза полезли у него с испугу. А опомнился, как вдруг завопит на весь трамот: – Ах ты, – говорит, – гад-гада ползущий! Ты все еще ядовито жало в себе носишь и наружу высовываешь? Но нет, врешь, растак твою в самый горб, да и в загорбок заходом! Ну, стали они тут промеж себя разно выражаться. А тут как посмотрит Мохноногих поближе на Васькину рубаху, сразу и признал: – Репсовая? – говорит. – Репсовая? Сказывай, такую твою мать! Схватил он Ваську Ленту за горло, сорвать хотел с него рубаху совсем.

– Где, – говорит, – теперя то самое мое пятнышко, которое у государя было капнуто? Достоин ты, червяк низкий, на себе его носить? Да я тебя в трибунал поволоку за такую порчу. Держите Ваську-вора! Держите, люди добрые! Схватились тут они за воротки друг дружку крепко таскать. Со всех отделов народ сбежался, едва их разняли.

А старик совсем с ума свихнулся. Его держат со всех сил, ему поддают, а он бьется да кричит: – Где то самое пятнышко, которое у государя было капнуто? Васька украл, держите Ваську, люди добрые! Его уж в ворота проталкивают, а он все свое: – Васька вор! Ой, Васька вор! Ну, сволокли его опять в холодную на выучку, на высидку, на исправление. А Васька Лента после этого только плюнул: – Вот тля какая! Зря не доубили раньше ярого монархиста, зря! Даже не захотел больше и садиться на тот диван Васька, а приказал поставить в курьерскую. Там его и судьба кончилась, разломали скоро ребята.

1927 год.

Текст рассказа печатается по книге А.Н. Зуева «Течение времени» (Архангельск, 2008), изданной АОНБ им. Н.А. Добролюбова в рамках проекта «Северная библиотека