О театре Дмитрия Лохова сказано немало, в том числе и профессиональными критиками
Тем не менее, этот театр остался не разгадан. Так его задумал сам режиссёр. Золотой ключик – только у него.
Идея поставить «Золочёные лбы» у Дмитрия Лохова родилась, когда на сцене Архангельского театра кукол ставил спектакль по шергинской сказке «Волшебное кольцо» Борис Константинов, главный режиссёр театра кукол имени Образцова. Дмитрий Александрович вспоминает, что ему было как‑то неловко, что в их репертуаре нет Шергина, когда об этом спросил московский режиссёр. Через какое‑то время он предложил Борису Константинову поставить ещё и «Золочёные лбы», но тот был очень занят, и тогда Дмитрий Лохов взялся за постановку сам.
Разговор с Дмитрием Александровичем состоялся ещё до премьеры – о «Золочёных лбах» и о его загадочном живом театре.
О чём спектакль?
– Хочу отвлечься и зачитать материалы стенограммы лаборатории театроведа Ирины Уваровой. Я постоянно участвую в её лабораториях, там свои суждения о театре высказывают необычайные люди. Хочу зачитать высказывание Валерия Мильдона, профессора ВГИКа, где он говорит о Чехове, но его слова также можно отнести и к Шергину: «Чем менее писатель, драматург идеологизирован, тем больше разногласий он вызывает. Потому, что человек, хочет он или не хочет, существо идеологическое, всегда в его сознании звучит невысказанный вопрос: «А о чём это?» Ну нельзя про Чехова спросить – «О чём это?» Про Чехова можно спросить: «Что это?» Если мы спрашиваем: «О чём это?», значит, мы не отдаём отчёт, с чем мы имеем дело».
Мне часто задают вопрос журналисты: «О чём спектакль?» Актёры его тоже задают. Вроде как бы литературное произведение – это одно, а театральная постановка – другое. Но я на этот вопрос не отвечаю. Хотя однажды суровый худсовет вынудил меня ответить на него – речь шла о спектакле «Зонтик для принцессы». Вот они меня спрашивают: «А про что?» А я их спрашиваю: «А про что «Принцесса Турандот»?». Не отвечают. Потом говорю: «Что ж, если вы хотите для протокола, могу вот так по‑дурацки сформулировать: «Этот спектакль о преодолении слякости жизни посредством праздника». Но это я выдумываю на ходу. Или вопрос: «Почему сейчас «Чайка»?» Я знаю. Но не хочу формулировать. Я не люблю объяснять. Потому, что сразу всё теряется… К актёру я отношусь не как к исполнителю, а как к художнику, который сам думает, которого я очень уважаю. Я ведь и сам актёр…
Перекидываемся к «Золочёным лбам». Там мир – государство, но я не хотел впихивать туда политику. Это некий мир с языком Шергина, вот это хотелось показать. А внутри этого мира происходят события, которые созвучны с сегодняшним днём. И это цепляет. Я к любому спектаклю отношусь так.
Про рок и обстоятельства
Я вдруг понял. В мировой драматургии и у Софокла, и у Шекспира есть рок и человек, который ему противостоит. Царь Эдип, Гамлет… А у Чехова нет рока, у него обстоятельства. В Москву, в Москву! А обстоятельства не позволяют. Произошла подмена рока обстоятельствами. Как измельчал мир! Когда обстоятельства сильнее человека. И чеховские герои из «Трёх сестёр» никогда не выберутся из этого болота. Они так и будут ходить по кругу. Но если это объяснить, то получается «плоская история», а в театре важен объём.
Про объём
Дальний пример. Я попал в больницу, когда начались события в Грузии и Южной Осетии. Когда вышел, продолжили репетировать спектакль «Операция «Подсолнух» – это простой детский спектакль. Играли в нём молодые, не очень опытные актёры. Я им говорю: «Вы не понимаете, что происходит?! И что как раньше играть нельзя?» Они отвечают, что понимают. Тогда я их спрашиваю: «А почему этого нет внутри?» Конечно, я имею в виду не в чистом виде или в виде каких‑то вставленных фраз. У актёра должен быть объём. Когда его нет, не спасёт даже талант. Если он играет «Три поросёнка» или «Кошкин дом», не важно что – у него должно быть ощущение сегодняшнего времени. Любая реплика – либо плоская, либо объёмная. Сделать её объёмной позволит только внутренний багаж. Если он есть, тогда можно и не спрашивать у режиссёра «О чём это?»
Однажды говорю актёрам: «Что вы так скучно играете? Это же балаган!» А назавтра говорю: «Что вы делаете? Вы же не балаган играете!» Они недоумевают – что же мы играем: балаган или не балаган? А просто в этом спектакле присутствует то и другое.
Есть такая фраза; «Ну да ладно…» Я человек северный, у меня и дедушка, и бабушка были архангелогородцы. Я знаю, что стоит за этой фразой. В «Золочёных лбах» в паузе её говорит Илья Логинов. Меня спросили – зачем эта фраза? Это же музыкальный спектакль, всё должно быть динамично. И зачем здесь пауза? Чем её заполнить? Но я ответил: «Сделайте паузу с этой фразой. А чем её заполнить, решит зритель».
Театр не зеркало. А система зеркал
Есть такой подход – мы не отражаем мир, а создаём новые мифы, которые не имеют отношения к реальности. Но мне ближе теория, что театр – это зеркало реальности. Я бы сказал – это система зеркал, в том числе, там могут быть кривые зеркала, но они каким‑то образом отражают мир. Если не отражают, это неинтересно.
Джорджо Стреллер, итальянский режиссёр, говорил, что театр закончился, потому что в зале сидят снобы и разгадывают, что хотел сказать режиссёр. Они не сопереживают действию, а просто занимаются разгадыванием ребусов. И сейчас есть режиссёры, которые ставят такие спектакли со сплошными шарадами. Но мне интересней, чтобы было отражение.
Актёры живут в одном мире со зрителями, но в театр приходят с разных входов. И актёры становятся людьми зазеркалья. Даже на репетиции это замечаю. Например, говорю, чтобы декорации сдвинули вправо. Они уточняют – справа от кого? Конечно, справа, если смотреть глазами зрителя. Я как режиссёр – и там, и там. На репетиции сижу в зрительном зале и смотрю на всё глазами зрителя. Когда поднимаюсь на сцену, я тоже вхожу в зазеркалье. Иногда это бывает сложно и для меня. Но именно такой театр мне интересен.
Зачем дети идут в театр?
Дети, которые приходят сейчас в театр, очень разные и очень по‑разному реагируют на то, что происходит на сцене. В последнее время они очень изменились. Но не в худшую сторону. Во время спектакля, где конфликт идёт через текст, дети сидят и внимательно слушают. Раньше такого не было.
Вспоминаю солидные гастроли в Норвегии, мы туда возили «Волшебные сказки Попугая». В этом спектакле нет ничего особенного, к тому же куклы там маленькие, а дети сидели, как заворожённые. Спектакль закончился, они полезли на сцену, потихоньку так, поскольку они норвежские дети. Стали всё рассматривать. Кто‑то из актёров остался, стал с ними общаться посредством куклы. Они просто замерли.
Мы тогда попали на центральное норвежское телевидение. Ведущий так объяснил этот феномен – современные дети чего только не видели! Развлечений много, в основном сплошная клоунада. Видимо, они устали от неё. Им хочется общения. И они разговаривали с куклой, хотя те дети были уже не маленькие.
Видимо, то же самое сейчас происходит и с нашими детьми – у них очень много возможностей получить яркое действо, в том числе с помощью своего гаджета. А хочется общения и задумчивости. За этим и идут в театр.
Про конфликт с куклами
Мне немного грустно, что традиционный кукольный театр становится менее привлекательным. Было время, когда одушевление сицилийских марионеток доходило до такой степени, что зрители что‑нибудь швыряли в них от возмущения. Они забывали, что это куклы, для них они были по‑настоящему живыми.
Я не то что борюсь за куклу, но хочется, чтобы кукольный театр остался – хоть традиционный, хоть экспериментальный.
У актёра и куклы бывают непростые взаимоотношения, иногда конфликты. Были ли у меня конфликты с куклами? Пожалуй, нет. Но у меня были сложные отношения. Тоже давний пример. Я ещё был актёром, и в спектакле «Любовь, любовь!..», который поставил Валерий Шадский, играл Монаха. И вдруг, во время представления, у куклы вышел из строя механизм. И я стал работать на балансе. Мне это так понравилось! Кукла делала жест, совпадающий с моей интонацией, улавливала мои малейшие движения.
В «Золочёных лбах» – изумительные куклы, их создала петербургский художник Алевтина Торик. Я один раз показал, чего хочу – когда кукла не управляется, когда она свободна. Она живёт сама – лишь умей ею управлять, играй, как пианист на инструменте. Так мне пригодился тот давний опыт…
Только лбы не золотите!
Профессия режиссёра откладывает отпечаток на всю жизнь. Я почти не утрирую – режиссёр работает 24 часа в сутки – либо ты думаешь над спектаклем, либо сны снятся о нём. И всегда программируешь какие‑то вещи. А если так? Или так? И вот эта вредная привычка переходит в жизнь. Невозможно от этого отделаться. Невольно ставлю свою жизнь и жизнь близких как некий спектакль.
Самый сложный вопрос – как сделать театр живым? Иногда здесь случаются парадоксы. Мы играли чеховскую «Чайку», когда приезжали критики, это было очень ответственно, а у нас возникли проблемы со светом – всё мигало независимо от пульта. Но так это вдруг легло!
А потом играли этот спектакль в Самаре, в чеховском интерьере. Мастер на этот раз постарался и сделал нам очень хороший свет. А он оказался какой‑то синтетический, мультяшный… Поэтому и остаётся загадкой, что делает театр живым…
С «Золочёными лбами» у нас репетиции шли тяжело – почти все актёры переболели за это время, все подменяли друг друга. Что будет дальше – мы тоже не знаем… Но так получается, что в этом тоже отражение нашей сегодняшней жизни.
Да, там в финале царь ругает начальников – вы все дураки и вам надо лбы вызолотить. А они отвечают – не надо, мы так больше не будем…
Не знаю, станут ли мне на этот раз задавать вопрос: «О чём спектакль?»
…Здесь хочется сделать паузу и сказать: «Ну да ладно…» И чтобы каждый наполнил её своим смыслом. В театре, который создал Дмитрий Лохов, свободные не только актёры и куклы. Такую свободу он даёт и зрителю…
